В заключении похвалы автор «Путешествия» сравнивает роль Ломоносова в становлении русской науки и культуры с ролью творца вселенной.

«Слово о Ломоносове» — оптимистическая концовка револю­ционной книги. Она «утверждает, по словам Г. П. Макого-ненко, принцип действия, борьбы, дерзания, прокладывания но­вых путей» в жизни и науке. По словам другого исследователя, Л. И. Кулаковой, «по дороге из Петербурга в Москву путешест­венник увидел картины более страшные, чем Телемак в аду, но высказанная в посвящении надежда подкреплялась «Словом о Ломоносове». Человек может преодолеть препятствия. И хотя творчество Ломоносова несовершенно, потомство благодарно ему». «Недостойны разве признательности мужественный писатели, восстающие на губительство и всесилие, для того, что не могли избавить человечество от оков и пленения?» — вводит Радищев уже в печатный текст затаенную мысль. Отвечая, он сравнивает действие слова и разума с моментом создания мира: «Первый мах в творении всесилен был; вся чудесность мира, вся его красота суть только следствия. Вот как понимаю я действие великия души над душами современников или потомков; вот как понимаю дей­ствие разума над разумом».

И путешественник, и его единомышленники могли бы сказать о себе так: «Мы сами, признаться должно, мы ополченные пали­цею мужества и природы на сокрушение стоглавиого чудовища, изсосающаго пищу общественную, уготованную на прокормление граждан, мы поползнулися, может быть, на действия самовлас­тия, и хотя намерения наши были всегда благии и к блаженству целаго стремились; но поступок наш державный, полезиостию своею оправдаться не может» («Хотилов»).

«Стоглавое чудище» может сокрушить только народ, чье действие может сравниться с потоком, который, «загражденный в стремлении своем, тем сильнее становится, чем тверже находит противустояние. Порвав оплот единожды, ничто уже в разлитии его противиться ему не возможет» («Хотилов»).

Народ — хозяин жизни, творец будущего — это подлинный герой «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева. Истинный сын отечества предвидел, что народ выдвинет из своей среды великих государственных мужей, которые приведут Россию «к блаженству».

«Блаженство гражданское в различных видах представиться может, — писал он. — Блаженно государство, говорят, если в нем царствует тишина и устройство. Блаженно кажется, когда нивы в нем не пустеют и во градех гордыя воздымаются здании. Блаженно, называют его, когда далеко простирает власть ору­жия своего и властвует оно вне себя, не токмо силою своею, но и словом своим, над мнениями других» («Хотилов»).

Прекрасные мечты великого мыслителя воплощены в жизнь в наши дни.

Наш анализ «Путешествия» как произведения художественной прозы был бы неполным, если бы мы не сказали несколько слов о языке «Путешествия из Петербурга в Москву». Согласно на­блюдениям советского филолога А. А. Алексеева, можно сделать вывод о неразрывной связи языка Радищева с основными русски­ми письменно-языковыми традициями, существовавшими в то время. Это, прежде всего, выразилось «в прекрасном владении ресурсами церковнославянского языка, это владение было как бы своеобразным заветом века, выраженным устами Ломоносова; в усвоении языкового наследия Тредиаковского в тенденции избегать лишних заимствований из современных европейских языков, эта тенденция так или иначе характеризовала всех рус­ских писателей XVIII в.; в усвоении фонвизинской «деликатно­сти» в изображении народного языка; в использовании стилисти­ческих приемов отечественной ораторской традиции».

Слог «Путешествия» нелегок и непрост для современного чита­теля: он целиком зависит от своего века. Некоторая тяжеловес­ность и витиеватость радищевской речи соизмеряются в «Путе­шествии» с ее высокой одухотворенностью, с ясностью и глубиной революционно-критической мысли, со страстностью и пыл­костью слововыражения, которые покоятся на гранитном фунда­менте безукоризненной нравственной позиции Писателя-Гражда­нина.

В «Путешествии» Радищев убедительно продемонстрировал блестящее владение русской народной речью, отличающейся не­обыкновенной силой, грубоватой экспрессией, мягким юмором, легким простодушием и неподдельной нравственной чистотой. Вот почему творение Радищева, пережив века, обрело бессмертие.

«Я тот же, что и был...». Вечная жизнь революционной книги

В поэтическом «Ответе г-на Радищева во время проезда его через Тобольск любопытствующему узнать о нем», написанном между мартом и июлем 1791 г., есть следующие строки:

Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? — Я тот же, что и был и буду весь мой век: Не скот, не дерево, не раб, но человек! Дорогу проложить, где не бывало следу, Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах, Чувствительным сердцам и истине я в страх В острог Илимский еду.

Эти гордые слова, адресованные писателем ко всем тем, кто отел что-нибудь узнать о нем^[12] , были вместе с тем и ответом его палачам. Ни тюрьма, ни суд, ни ссылка не сломили воли Ради­щева, воли революционера. Его мысли и убеждения остались прежними. Писатель хранил верность клятве, данной Федору Ушакову. В Илимске, Тобольске и Иркутске истинный сын Отечества продолжал свои разносторонние занятия: изучал при-оду и образ жизни народов Сибири, лечил людей, воспитывал етей. Большую поддержку Радищеву оказала его жена, «женщина геройским духом», Е. В. Рубановская, которая, предварив подвиг жен декабристов, бросила вызов дворянскому обществу и последовала вместе с малолетними детьми в Сибирь за осужденным «бунтарем». Разделив с любимым человеком все горести и лишения, она умерла 7 апреля 1797 г. в Тобольске.

В период сибирской ссылки (1790—-1797) из-под пера Ради­щева вышло немало замечательных произведений, в том числе фи­лософский трактат «О человеке, о его смертности и бессмертии», вписанный с позиций передовой русской просветительской мысли XVIII в., а также «Письмо о Китайском торге» (1792), стихотворения, письма. Обращаясь к своему покровителю графу А. Р. Воронцову, истинный сын отечества писал: «Я признаюсь в превратности моих мыслей охотно, если меня убедят доводами лучше тех, которые в сем случае употребляемы были. А на тако­вые я в возражение, как автор, другого сказать не умел, как что сказал, помню, что Галилей отрекся от доказательств сво­их о неподвижности солнца и, следуя глаголу инквизиции, воскликнул вопреки здравого рассудка: солнце коловращается». Когда Воронцов пытался уговорить его раскаяться в содеянном, Радищев 6 февраля 1792 года резко отвечал ему: «Нужны ли еще новые унижения? Ах, эти кандалы, если они во мне не убили мою живую душу, не иссушили сердца, неужели их было недо­статочно для толпы».

 Г. Радищев в Сибири. М., 1977, с. 63,

Опальный автор «Путешествия» не раскаялся в том, что в одиночку осмелился поднять руку на самодержавную власть и крепостничество. В годы сибирской ссылки Радищев «обнаружи­вает тот же ход и строй своих мыслей, что и в период работы над «Путешествием из Петербурга в Москву»^[13] . О приверженности писа­теля своим прежним убеждениям свидетельствует поэма «Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам», написанная в 1801—1802 гг. под влиянием только что вышедшей в свет поэмы XII в. «Слово о полку Игореве» (1800). В «Песнях» поэт рассказывает о борьбе е начале IX в. вольнолюбивых нов­городцев с иноземными захватчиками. Кельтская рать под на­чальством Ингвара громит Новгород, сея повсюду смерть и раз­рушение. Часть новгородских жителей и ратников укрываются в соседнем Холмограде (ныне с. Бронницы, Новгородской об­ласти). А потом, придя в себя и перестроив свои уцелевшие силы, новгородцы наступают и освобождают стольный град. В жестокой битве гибнут отборные кельтские воины. Отступая, кельты уно­сят с собой богатую добычу и, неистовствуя, убивают пленных. Освободителям представилась страшная картина. Город лежал в развалинах, сотни трупов устилали землю. Но борьба за роди­ну закалила «народ мирный», укрепила его гражданские чувства. Славянские полки растут, множатся ряды воинов, кипящих жаждой мщенья. Все подвластные Новгороду племена избирают своим вождем сына жреца Седглава Велеслава. Решительностью и бесстрашием наполнено напутствие отца к сыну;

Гряди, гряди на брань

И смело подвизайся,

Карай, рази врага, им отомщая

Все раны, кои он нанес

Тебе и мне, нашему языку;

Неси ты бурной огнь в селенья Кельтски.

В заключение жрец Седглав предрекает длительность вредо­носного присутствия кельтов и отказывается назвать срок из­бавления славян от ига. Исследователь этой поэмы Ф. Я. Прийма утверждает, что «поставленная Радищевым перед читателем за­гадка может иметь лишь одно решение. Понятие «кельты» в поэ­ме обладает сугубо иносказательным смыслом, это не просто норманны, а династия Рюриковичей и родственная ей династия Романовых, другими словами, — символ российского самодер­авия. И в страстных призывах Седглава бороться не на жизнь, на смерть с кельтами, — полагает Ф. Я. Прийма, ленинград­ский литературовед, — содержится призыв самого Радищева к борьбе с чудовищем самодержавия и крепостничества».

Однако исход этой борьбы неопределенен, он сокрыт от нас завесою времени, как считал Радищев. Жрец Седглав, призываю­щий новгородцев отомстить захватчикам, не получает ясного ответа от небес:

Но ...увы! мы только мщенье, Мщенье сладостное вкусим!.. А враг наш не истребится... Долго, долго, род строптивый, Ты противен нам пребудешь... Но се мгла мне взор объемлет, Скрылось будущее время.

Стихотворные строки «Песен» дышат пламенным патриотиз­мом и глубокой верой в светлое будущее русского народа, о чем свидетельствуют и «пророческие слова» жреца Седглава:

О народ, народ преславной!
Твои поздные потомки
Превзойдут тебя во славе
Своим мужеством изящным,
Мужеством богоподобным,
Удивленье всей вселенной,
Все преграды, все оплоты
* Сокрушат рукою сильной,

Победят природу даже, — И пред их могущим взором, Пред лицом их, озаренным Славою побед огромных, Ниц падут цари и царства.

Здесь заметна и полемика Радищева с русским стихотворцем М. М. Херасковым, опубликовавшим в 1800 г. поэму «Царь, или Спасенный Новгород». В ней читаются такие строки: «Царя! Царя иметь желаем! А без начальства не хотим», кричали нов­городцы на вече. В отличие от Новгорода Хераскова, вольнолю­бивый Новгород Радищева не признает над собой власти царей. Главной силой истории поэт считал народ и не связывал светлое будущее Русского государства с именем какого-либо монарха. Провидец знал, что наступит время, когда потомки древних нов­городцев «все преграды, все оплоты сокрушат рукою сильной».

В другой поэме Радищева тех же лет — в «Песне историчес­кой» (1802) — вновь звучат бунтарские призывы против «злых» царей:

О цари, цари правдивы! Власть, вам данная от Неба, Есть отрада миллионов, Коль вы правите народом, Как отцы своим семейством. Но Калигулы, Нероны, Люты варвары и гнусны,

Суть бичи Небес во гаеве, И их память пренесется В дальни веки для проклятий И для ужаса народам!

Незадолго до своей смерти поэт «истребил» свою поэму «Бова»; яз ее 12 песен сохранилась только одна. Академик М. П. Алек­сеев пришел к выводу, что поводом для уничтожения поэмы мог быть ее «крамольный характер»: «...авантюры Бовы не составля­ли центрального стержня повествования. Они лишь прикрывали другой план развития сюжета, теснейшим образом связанный с основными взглядами Радищева на государство, на русскую историю, на проблемы власти».

Радищев хорошо понимал, что время победоносной народной революции еще не пришло. Ее смогут совершить «гордые потомки» через много, много лет.

Но не приспе еще година, Не совершилися судьбы; Вдали, вдали еще кончина, Когда иссякнут все беды! —

замечал поэт в оде «Вольность». С горечью осознавая отдален­ность дня свободы, автор «Путешествия» писал в своей книге: «О! горестная участь многих миллионов! конец твой сокрыт еще от взора и внучат моих». Одна уверенность в конечной победе была безоговорочной. «Не мечта сие, но взор проницает густую завесу времени, от очей наших будущее скрывающую; я зрю сквозь целое столетие», — вдохновенно писал Радищев.

Назад       Далее