Чиновники и офицеры. Табель о рангах, введенный Петром Первым в 1722 году, подразделил всех государственных служа­щих: гражданских, военных, морских и придворных на четырнадцать классов; служащие IX—XIV классов имели право на получение личного дворянства, а VIII класса — потомственного дворянства. Стало быть, чиновники — это, по существу, те же дворяне, представители господствующего класса России. Ради­щев обличает чиновников в не меньшей мере, чем помещиков. Первый в галерее их образов — это жестокосердый начальник Систербека, т. е. Сестрорецкого оружейного завода, и его подчи­ненный сержант, который отказался спасать двадцать человек, терпевших бедствие в лодке в Финском заливе. Потерпевших спасли рыбаки, среди которых выделялся спасатель Павел. Эту историю рассказывает господин Ч. «Я думал, — говорит он, — что начальник, проснувшись, накажет своего сержанта и пре­терпевшим на воде даст хотя успокоение. С сею надеждою пошел я прямо к нему в дом. Но поступком его подчиненнаго столь был раздражен, что я не мог умерить моих слов. Увидев его, сказал: государь мой! Известили ли вас, что за несколько часов пред сим двадцать человек находились в опасности потерять живот свой на воде и требовали вашея помощи. Он мне отвечал с наивеличай­шею холодностию, куря табак: мне о том сказали недавно, а тогда я спал. — Тут я задрожал в ярости человечества. — Ты бы велел себя будить молотком по голове, буде крепко спишь, когда люди тонут и требуют от тебя помощи. Отгадай, мой друг, ка­кой его был ответ. Я думал, что мне сделается удар от того, что я слышал. Он мне сказал: не моя то должность. Я вышел из тер­пения. — Должность ли твоя людей убивать, скаредной человек и ты носишь знаки отличности, ты начальствуешь над другими!.. Окончать не мог моея речи, плюнул почти ему в рожу и вышел вон...» («Чудово»). Бессердечие, безразличие к людям — не единственная отличительная черта чиновников. На одной из почтовых станций присяжный поверенный Клементьич рассказы­вает своей жене Кузминичне о государеве наместнике, генерал-губернаторе, начальнике двух-трех губерний, который «в моло­дости своей таскался по чужим землям, выучился есть устерсы, и был до них великой охотник» («Спасская Полесть»). Он истра­тил много казенных денег, посылая специального курьера в Петербург как бы в служебную командировку, а на самом деле на Большую Морскую, к лавочнику Корзинкину за бочонком устриц. За исполнение этих поручений курьера-сержанта пред­ставили к повышению в подпоручики. Наместник напоминает всем князя Г. А. Потемкина, государственного деятеля, извест­ного сумасбродством и казнокрадством далеко за пределами России.

Продажность — характернейшая черта чиновничества. О том, что все чиновники берут взятки, мы узнаем с первых же страниц «Путешествия». Таким оказался почтовый комиссар станции «София». Продажным был и дворянский суд, который осудил «несчастного» путника из купцов, закутанного в епанчу и за­крывавшего лицо широкими полями шляпы. Этот путник встре­тился путешественнику на станции Спасская Полесть. «Не­счастный» был ранее купцом и поручился за компаньона, который оказался мошенником-банкротом и сбежал. С «несчастного» стали взыскивать долг и довели его до суда и полного разоре­ния. Его прототип — сослуживец Радищева, досмотрщик та­можни Степан Андреев. Продажным был и «старого покрою стряпчий», который служил регистратором в Разрядном архиве и за вознаграждение мог вывести любому княжеское или бла­городное происхождение чуть ли не от Владимира Монома­ха или от самого князя Рюрика («Тосна»). Взятки брали и чиновники Уголовной палаты, судившие убийц зверя-помещика («Зайцово»). Их классовая позиция ярко проявилась в деле судьи Крестьянкина, посмевшего оправдывать крестьян, вынужден­ных расправиться со своим помещиком. «С обыкновепною откровенностию сообщил я мои мысли моим сочленам,—рассказывает Кре­стьянкин. — Все возопили против меня единым гласом. Мягкосердие и человеколюбие почитали они виновным защищением злодеяний; называли меня поощрителем убийства; называли меня сообщником убийцев. По их мнению, при распространении моих вредных мнений исчезнет домашняя сохранность. Может ли дворянин, говорили они, отныне жить в деревне покоен? Может ли он видеть веления его исполняемы? Если ослушники воли господина своего, а паче его убийцы, невинными призна­ваемы будут, то повиновение прервется, связь домашняя рушит­ся, будет паки хаос в начальных обществах обитающий. Земле­делие умрет, орудия его сокрушатся, нива запустеет и бесплод­ным поростет злаком; поселяне, не имея над собою власти, ски­таться будут в лености, тунеядстве и разъедутся... тогда престол царский, где ныне опора, крепость и сопряжение общества зиж­дутся, обветшает и сокрушится; тогда владыка народов почтется простым гражданином, и общество узрит свою кончину». Такую же классовую позицию занял и надменный наместник. В ответ на страстную речь в защиту гражданственного поступка крестьян «наместник не говорил мне ни слова, — продолжал свой рассказ Крестьянкин, — изредка подымал на меня поникшие взоры, где господствовала ярость бессилия и мести злоба». Все чиновни­ки отвернулись от Крестьянкина, а он гордо покинул это собра­ние льстецов.

Исследователи полагают, что образ надменного и злобного наместника написан Радищевым по рассказам современников о Т. И. Тутолмине, генерал-губернаторе олонецком и архангель­ском.

Лишенными здоровой морали изображены в «Путешествии» и некоторые военные. Такими являются племянник одной помещи­цы, сержант гвардии, «молодец осмнадцати лет..., воспитанный во вкусе московских щегольков», обольстивший горничную («Го-родня»), адъютант генерала — «гвардейский Полкан» «в грена­дерской шапке», домогавшийся получения вне очереди лошадей для своего начальника («Завидово»). Осуждение военной службы дворянских недорослей и системы дворянского воспитания Bo­обще Радищев вкладывает в уста путешественника: «Тысячу против одного держать можно, что изо ста дворянчиков, вступаю­щих в службу, девяносто восемь становятся повесами, а два под старость... добрыми людьми... Смотря иногда на болыпаго моего сына и размышляя, что он скоро войдет в службу, или, другими сказать словами, что птичка вылетит из клетки, у меня волосы ды­бом становятся. Не для того, чтобы служба сама по себе развра­щала нравы; но для того, чтобы со зрелыми нравами надлежало начинать службу. — Иной скажет, а кто таких молокососов тол­кает в шею. — Кто? Пример общий. Штаб-офицер семнадцати лет; Полковник двадцатилетней; Генерал двадцатилетней, Камергер, Сенатор, Наместник, начальник войск. И какому отцу не за­хочется, чтобы дети его, хотя в малолетстве, были в знатных чинах, за которыми идут в след богатство, честь и разум. — Смот­ря на сына моего представляется мне: он начал служить, позна­комился с вертопрахами, распутными игроками, щеголями! Вы­учился чистенько наряжаться, играть в карты, картами доста­вать прокормление, говорить обо всем, ничего не мысля, тас­каться по девкам, или врать чепуху барыням. Каким-то образом фортуна, вертясь на курьей ножке, приголубила его; и сынок мой, не брея еще бороды, стал знатным боярином. Возмечтал он о себе, что умнее всех на свете. Чего добраго ожидать от такого полководца или градоначальника? — Скажи по истине, отец чадолюбивый, скажи, о истинный гражданин! не захочется ли тебе сынка твоего лучше удавить, нежели отпустить в службу? Не больно ли сердцу твоему, что сынок твой, знатной боярин, презирает заслуги и достоинства, для того, что их участь пре­смыкаться в стезе чинов, пронырства гнушаяся? Не возрыдаешь ли ты, что сынок твой любезной с приятною улыбкою отнимать будет имение, честь, отравлять и резать людей, не своими всегда боярскими руками, но посредством лап своих любимцев» («Кре­стьцы»).

Купцы. Типичные характеры купцов Радищев раскрывает в главе «Новгород». В Новгороде путешественник встречается с именитым гражданином, купцом Карпов Дементьичем и его се­мьей. Он рассказывает в ироническом тоне историю его обогаще­ния в результате мошенничества с вексельным правом. По «Жа­лованной грамоте городам» (1785) именитым гражданином мог быть объявлен обладатель капитала в 50 тысяч и более рублей. К таким относился и Карп Дементьич; но с 1790 года он уже не числился купцом и не имел права торговать. Это право перешло к его сыну Алексею Карповичу. Так произошло из-за спекуля­ции с векселями. Торгуя льном, хитрый Карп заключал договора с разными лицами на оптовую поставку льна и при подписании контракта получал половину денег вперед, выдав векселя на сумму 30 тысяч рублей (заемные письма). Одновременно он купил на 20 тысяч разных заморских товаров, расплатившись опять­

Социальная характеристика на этот раз сочетается у Радище­ва с литературным портретом. Вначале он как будто берется описать портрет купца по примеру Лафатера², сочинителя «Физио­гномики», который по «силуэту» узнавал, кто умен, а кто глуп, и сам иронизирует над этой бесплодной затеей: «Но, любезный читатель, ты уже зеваешь. Полно, видно, мне снимать силуэты. Твоя правда; другого не будет, как нос да нос, губы да губы. Я и того не понимаю, как ты на силуэте белила и румяна распозна­ешь». Вместо «силуэтов» писатель предлагает живые образы. Образы Карпа Дементьича и членов его семьи — это первые в русской беллетристике индивидуализированные реалистические портреты литературных персонажей.

«Карп Дементьич — седая борода, в восемь вершков от ниж­ней губы. Нос кляпом, глаза [серые'] ввалились, брови как смоль, кланяется об руку, бороду гладит, всех величает: благодетель мой.

Аксинья Парфентьевна, любезная его супруга. В шестьдесят лет бела как снег и красна как маков цвет, губки всегда сжимает кольцом; ренскаго не пьет, перед обедом полчарочки при гостях, да в чулане стаканчик водки. Прикащик мужнин хозяину на щете показывает... По приказанию Аксиньи Парфентьевны ку­плено годоваго запасу 3 пуда белил ржевских и 30 фунтов румян листовых...

Алексей Карпович, сосед мой застольной. Ни уса ни бороды, а нос уже багровой, бровями моргает, в кружок острижен, кла­няется гусем, отряхая голову и поправляя волосы. В Петербурге был сидельцем¹. На аршин когда меряет, то спускает на вершек²; за то его отец любит как сам себя; на пятнадцатом году матери дал оплеуху.

Парасковья Денисовна, его новобрачная супруга, бела и румяна. Зубы как уголь³. Брови в нитку, чернее сажи. В компа­нии сидит потупя глаза, но во весь день от окошка не отходит и пялит глаза на всякого мущину. Под вечерок стоит у калитки. — Глаз один подбит. Подарок ее любезнова муженька для перваго дни; а у кого догадка есть, тот знает за что».

В прозе классицизма портреты персонажей давались в весьма условной манере, путем перечисления типовых черт, соответст­вующих данному полу, возрасту, общественному положению и психологическому состоянию (например, в повестях и романах В. А. Левшина, М. Д. Чулкова, Ф. А. Эмина, в поэмах М. М. Хе­раскова). Радищевские портреты были значительным шагом вперед в движении русской литературы к реалистическому пор­трету. Писателю удалось запечатлеть самое типическое и одно­временно индивидуальное в облике, манерах, мимике, движениях и поведении купцов. Вспомните, например, как они кланяются. Карп Дементьич кланяется «об руку», т. е. наклоня голову к ру­ке; эта манера у пего сохранилась с той поры, когда он был мел­ким купчишкой. Алексей Карпович кланяется «гусем», т. е. легким наклоном головы, осознавая значительность своего поло­жения.

По мысли Радищева, купчиха Аксинья Парфентьевна — хан­жа. Она делает только вид, будто ничего не пьет, на людях она для приличия выпивает лишь полрюмки рейнского вина, а тай­ком в чулане напивается. Таков же и ее сын Алексей — горький пьяница: «а нос уже багровой», — замечает писатель. Это под­черкнутое Радищевым ханжество купеческой семейки — типовая черта всего купеческого сословия — свидетельствует о наблюда­тельности автора «Путешествия» и о его мастерстве психологиче­ской индивидуализации героев задолго до того, как в русской литературе был открыт психологический способ обрисовки харак­теров литературных персонажей.

Такое же отрицательное впечатление оставляет и образ куп­чихи Щ., сводни и ростовщицы, обрисованный в сатирическом письме из Петербурга к случайному попутчику путешественника. Радищев прибегает здесь к форме письма — излюбленному жанру сатирических журналов XVIII в. Но в текст письма писатель ввел драматический комедийный диалог, которым пользовался Д. И. Фонвизин в журнале «Друг честных людей, или Стародумж Образ госпожи Ш. создается несколько иным способом, чем обра­зы семейства новгородского купца. В нем отсутствует словесный портрет, по кратко рассказывается биография купчихи. Причем на первый план выступают социальные черты, раскрываются результаты деятельности госпожи Ш. (см. главу «Зайцово»).

«Путешествие из Петербурга в Москву» — страстный обвини­тельный акт господствующим классам России того времени, по­ставившим страну на край гибели. Нравственная порча поразила не только дворян-помещиков, но и чиновников, купцов, военных, духовенство.

Назад       Далее