В «Слове о погибели Русской земли» в известных словах «... и жюр Мануил царегородскый опас имея, поне и великыя дары посылаша к нему (к Владимиру Мономаху, — Ю. Б.), абы под ним великый князь Володимер Царягорода не взял» далеко не все представляется ясным. Ведь Владимир Мономах (1113—1125) и византийский император Мануил Комнин (1143—1180) не были современниками. Еще И. Н. Жданов^[1] обнаружил этот анахронизм. При этом хронологическую ошибку он объяснял тем, что автор «Слова о погибели» пользовался краткими византийскими хрониками, помещенными после «Никифорова летописца вскоре». В дальнейшем Д. С. Лихачев^[2] проследил, как «Никифоров летописец вскоре» отражается и в Житии Александра Невского, и в «Слове о погибели», являясь источником ошибочной хронологии. А. Д. Седельников^[3] объяснял упоминание даров, присылаемых Мануилом Комниным, и сопоставление грозного Мономаха с императором Византии, испугавшимся могущества Руси, «фольклорным переживанием», литературным приемом, основанным на эпической традиции о Мануиле Комнине, «не лишенной насмешливого отношения к личности византийского императора».^[4] Большинство современных исследователей, обращающихся к «Слову о погибели», принимают точку зрения И. Н. Жданова и А. Д. Седельникова. Так, например, А. В. Соловьев^[5] считает, что автор, вспоминая южную поли- тику Владимира Мономаха, впадает в очевидный анахронизм, допуская вместо имени Иоанна Комнина имя Мануила, ставшее популярным в рус- ских былинах («царь Этмануйло Этмануйлович»), Строкой ниже А. В. Соловьев^[6] пишет, что автор вдохновлялся устными традициями и не придавал большого значения хронологии. А. Стендер-Петерсен^[7] замечает, что Мануил I не был в недружественных отношениях с Владимиром Мономахом или с его наследниками. Приведенный отрывок, по мнению

А. Стендера-Петерсена,^[8] содержит чисто фольклорный мотив присылки даров греческим императором. В литературе укрепилось мнение, что этот фольклорный мотив в «Слове о погибели» содержит первые следы легенды о Мономаховых регалиях.^[9] Таким образом, в литературе была объяснена хронологическая ошибка «Слова о погибели» и были сделаны предположения относительно связей мотива присылки даров с эпической традицией о Мануиле Комнине и с легендой о венце и бармах Мономаха. Но обнаружение источника хронологической ошибки («Никифорова лето- писца вскоре») и указания на связь мотива присылки даров с фольклором еще не показывают, для каких художественных целей автору «Слова о погибели Русской земли» нужно было сопоставлять императора Византии с Владимиром Мономахом. Нам представляется необходимым выяснить, случайно ли автор использовал «Никифоров летописец вскоре» и известие летописи о присылке на Русь даров в 1164 г. или хронологическая ошибка здесь была допущена по воле автора, который строил свою художественную концепцию и использовал для гиперболического изображения Владимира Мономаха некоторые устно-поэтические и книжные источники?

Исследователи «Слова о погибели» не обращали внимания на аналогичный мотив присылки даров византийским императором Мануилом Комниным царю и пресвитеру Иоанну в «Сказании» или «Повести об Индийском царстве». В ней рассказывается о том, что Мануил, царь греческий, отправил послов к Иоанну, царю и пресвитеру индийскому, с дарами и поручением узнать о его могуществе, о чудесах и о богатствах Индийского царства. Иоанн гордо и пренебрежительно отвечает, что если Мануил хочет узнать его силу и все чудеса его земли, то пусть продаст всю греческую землю и сам придет к нему на службу. А он сделает его вто- рым или третьим своим слугой. А если бы Мануил и был в десять раз выше, то все равно не описать ему со всеми его книжниками на харатье богатств Индийского царства, а цены царства Мануила не хватит даже на покупку харатьи. Далее идет пространное описание богатств сказочной Индии.

Черты образа Мануила Комнина в «Повести об Индийском царстве» в русской редакции имеют много общего с чертами Мануила в «Слове о погибели Русской земли». Мануил, а с ним и все греческое царство, испытывают большое унижение, не имея возможности сравняться в богатстве, силе, могуществе и правоверии с Индийской и с Русской землей. Так же как в романе об Александре, идея противоположности между гордостью и высокомерием Дария, с одной стороны, и смирением и могуществом Александра, с другой, отразилась вполне и в «Повести об Индийском царстве» на сопоставлении Иоанна пресвитера и императора Мануила, и в «Слове о погибели» на сравнении Владимира Мономаха с Мануилом. Автор «Слова о погибели» даже не называет Мануила императором, а только «жюр», т. е. господин. В так называемой «светской повести» об Александре Невском, подобно «жюру Мануилу», спешившему задобрить Владимира Мономаха дарами, «абы под ним великый князь Володимир Царягорода не взял», Батый, по словам биографа, с особой предупреди- тельностью зовет к себе Александра Невского, чтобы убедиться «в чести его царства». Он оказывает необычную для русских князей честь Александру и дает восторженный отзыв о его красоте и силе.^[10] Однако некоторые черты образа Мануила в «Повести об Индийском царстве» не вполне совпадают с чертами Мануила в «Слове о погибели». Если в «Повести» Мануил посылает дары исключительно из чувства уважения и желания узнать величие, силу и чудеса Индийского царства, то в «Слове о погибели» Мануил посылает дары не из простого любопытства, а из опасения перед тем, как бы Владимир Мономах не взял Царьград. Данные русских летописей и византийских хроник не убеждают нас в том, что Владимир Мономах воевал с Византией и угрожал Царьграду,^[11] принимал какие-либо подарки от византийских императоров ^[12] и что Мануил Комнин опасался похода русских на Царьград.^[13] Можно предполагать, что автор «Слова о погибели» в мотиве присылки даров несколько отошел от точного следования историческим фактам. Так как «Повесть об Индийском царстве» явилась на Руси через посредство сербского перевода одной из латинских редакций «Послания пресвитера Йоанна» в конце XII или в начале XIII в.,^[14] то можно предполагать, что автор «Слова о погибели» был знаком с «Повестью об Индийском царстве» и мог ис- пользовать из нее мотив присылки даров и унижения Мануила перед легендарным Иоанном. Стремясь изобразить Мануила Комнина не только раболепствующим, но и опасающимся Мономаха, автор «Слова», как можно думать, не удовлетворился своим знакомством с книжным источником и, очевидно, был знаком еще с какими-то другими источниками, связанными с народно-поэтической традицией о Мануиле Комнине. Эпос, следы которого сохранились в былинах (например, в былинах о Дюке Степановиче и Чуриле Пленковиче), в летописях, в «Песне о Романе», в «Повести об Индийском царстве», уподобляет Мануила то незадачливому воину или послу, то царю, не сумевшему сосчитать богатства Индийского царства[15].

Итак, мы поддерживаем точку зрения А. Д. Седельникова, считавшего, что в «Слове о погибели» отразилась старшая эпическая традиция о Мануиле, проникнутая народным, слегка насмешливым отношением к личности византийского императора.^[16] Но А. Д. Седельников не заметил, что эта эпическая традиция имеет свою литературную историю и что- «Повесть об Индийском царстве» в какой-то мере может считаться одним из источников мотива присылки даров в «Слове о погибели». Использование автором «Слова о погибели» книжного источника («Повести об Индийском царстве») и, возможно, не дошедших до нас устно-поэтических источников помогло ему гиперболизировать образ Владимира Мономаха. Место литературного сопоставления Мануила и Владимира Мономаха в раскрытии основных идей «Слова о погибели» может быть определено. После замечательной картины красот и богатств Русской земли, данной в первой части «Слова о погибели»,^[17] после перечисления народов, подвластных Владимиру Мономаху, во второй части заключительные слова о том, что даже Византия была вынуждена склониться перед Русской землей, звучали лебединой песней былому могуществу Киевской и Влади- миро-Суздальской Руси. А далее уже следовал рассказ о ее погибели.