Возможный источник одного из мотивов «Слова о погибели Русской земли»
Возможный источник одного из мотивов «Слова о погибели Русской земли»

В «Слове о погибели Русской земли» в известных словах «... и жюр Мануил царегородскый опас имея, поне и великыя дары посылаша к нему (к Владимиру Мономаху, — Ю. Б.), абы под ним великый князь Володимер Царягорода не взял» далеко не все представляется ясным. Ведь Владимир Мономах (1113—1125) и византийский император Мануил Комнин (1143—1180) не были современниками. Еще И. Н. Жданов[1] обнаружил этот анахронизм. При этом хронологическую ошибку он объяснял тем, что автор «Слова о погибели» пользовался краткими византийскими хрониками, помещенными после «Никифорова летописца вскоре». В дальнейшем Д. С. Лихачев[2] проследил, как «Никифоров летописец вскоре» отражается и в Житии Александра Невского, и в «Слове о погибели», являясь источником ошибочной хронологии. А. Д. Седельников[3] объяснял упоминание даров, присылаемых Мануилом Комниным, и сопоставление грозного Мономаха с императором Византии, испугавшимся могущества Руси, «фольклорным переживанием», литературным приемом, основанным на эпической традиции о Мануиле Комнине, «не лишенной насмешливого отношения к личности византийского императора».[4] Большинство современных исследователей, обращающихся к «Слову о погибели», принимают точку зрения И. Н. Жданова и А. Д. Седельникова. Так, например, А. В. Соловьев[5] считает, что автор, вспоминая южную поли- тику Владимира Мономаха, впадает в очевидный анахронизм, допуская вместо имени Иоанна Комнина имя Мануила, ставшее популярным в рус- ских былинах («царь Этмануйло Этмануйлович»), Строкой ниже А. В. Соловьев[6] пишет, что автор вдохновлялся устными традициями и не придавал большого значения хронологии. А. Стендер-Петерсен[7] замечает, что Мануил I не был в недружественных отношениях с Владимиром Мономахом или с его наследниками. Приведенный отрывок, по мнению

А. Стендера-Петерсена,[8] содержит чисто фольклорный мотив присылки даров греческим императором. В литературе укрепилось мнение, что этот фольклорный мотив в «Слове о погибели» содержит первые следы легенды о Мономаховых регалиях.[9] Таким образом, в литературе была объяснена хронологическая ошибка «Слова о погибели» и были сделаны предположения относительно связей мотива присылки даров с эпической традицией о Мануиле Комнине и с легендой о венце и бармах Мономаха. Но обнаружение источника хронологической ошибки («Никифорова лето- писца вскоре») и указания на связь мотива присылки даров с фольклором еще не показывают, для каких художественных целей автору «Слова о погибели Русской земли» нужно было сопоставлять императора Византии с Владимиром Мономахом. Нам представляется необходимым выяснить, случайно ли автор использовал «Никифоров летописец вскоре» и известие летописи о присылке на Русь даров в 1164 г. или хронологическая ошибка здесь была допущена по воле автора, который строил свою художественную концепцию и использовал для гиперболического изображения Владимира Мономаха некоторые устно-поэтические и книжные источники?

Исследователи «Слова о погибели» не обращали внимания на аналогичный мотив присылки даров византийским императором Мануилом Комниным царю и пресвитеру Иоанну в «Сказании» или «Повести об Индийском царстве». В ней рассказывается о том, что Мануил, царь греческий, отправил послов к Иоанну, царю и пресвитеру индийскому, с дарами и поручением узнать о его могуществе, о чудесах и о богатствах Индийского царства. Иоанн гордо и пренебрежительно отвечает, что если Мануил хочет узнать его силу и все чудеса его земли, то пусть продаст всю греческую землю и сам придет к нему на службу. А он сделает его вто- рым или третьим своим слугой. А если бы Мануил и был в десять раз выше, то все равно не описать ему со всеми его книжниками на харатье богатств Индийского царства, а цены царства Мануила не хватит даже на покупку харатьи. Далее идет пространное описание богатств сказочной Индии.

Черты образа Мануила Комнина в «Повести об Индийском царстве» в русской редакции имеют много общего с чертами Мануила в «Слове о погибели Русской земли». Мануил, а с ним и все греческое царство, испытывают большое унижение, не имея возможности сравняться в богатстве, силе, могуществе и правоверии с Индийской и с Русской землей. Так же как в романе об Александре, идея противоположности между гордостью и высокомерием Дария, с одной стороны, и смирением и могуществом Александра, с другой, отразилась вполне и в «Повести об Индийском царстве» на сопоставлении Иоанна пресвитера и императора Мануила, и в «Слове о погибели» на сравнении Владимира Мономаха с Мануилом. Автор «Слова о погибели» даже не называет Мануила императором, а только «жюр», т. е. господин. В так называемой «светской повести» об Александре Невском, подобно «жюру Мануилу», спешившему задобрить Владимира Мономаха дарами, «абы под ним великый князь Володимир Царягорода не взял», Батый, по словам биографа, с особой предупреди- тельностью зовет к себе Александра Невского, чтобы убедиться «в чести его царства». Он оказывает необычную для русских князей честь Александру и дает восторженный отзыв о его красоте и силе.[10] Однако некоторые черты образа Мануила в «Повести об Индийском царстве» не вполне совпадают с чертами Мануила в «Слове о погибели». Если в «Повести» Мануил посылает дары исключительно из чувства уважения и желания узнать величие, силу и чудеса Индийского царства, то в «Слове о погибели» Мануил посылает дары не из простого любопытства, а из опасения перед тем, как бы Владимир Мономах не взял Царьград. Данные русских летописей и византийских хроник не убеждают нас в том, что Владимир Мономах воевал с Византией и угрожал Царьграду,[11] принимал какие-либо подарки от византийских императоров [12] и что Мануил Комнин опасался похода русских на Царьград.[13] Можно предполагать, что автор «Слова о погибели» в мотиве присылки даров несколько отошел от точного следования историческим фактам. Так как «Повесть об Индийском царстве» явилась на Руси через посредство сербского перевода одной из латинских редакций «Послания пресвитера Йоанна» в конце XII или в начале XIII в.,[14] то можно предполагать, что автор «Слова о погибели» был знаком с «Повестью об Индийском царстве» и мог ис- пользовать из нее мотив присылки даров и унижения Мануила перед легендарным Иоанном. Стремясь изобразить Мануила Комнина не только раболепствующим, но и опасающимся Мономаха, автор «Слова», как можно думать, не удовлетворился своим знакомством с книжным источником и, очевидно, был знаком еще с какими-то другими источниками, связанными с народно-поэтической традицией о Мануиле Комнине. Эпос, следы которого сохранились в былинах (например, в былинах о Дюке Степановиче и Чуриле Пленковиче), в летописях, в «Песне о Романе», в «Повести об Индийском царстве», уподобляет Мануила то незадачливому воину или послу, то царю, не сумевшему сосчитать богатства Индийского царства[15].

Итак, мы поддерживаем точку зрения А. Д. Седельникова, считавшего, что в «Слове о погибели» отразилась старшая эпическая традиция о Мануиле, проникнутая народным, слегка насмешливым отношением к личности византийского императора.[16] Но А. Д. Седельников не заметил, что эта эпическая традиция имеет свою литературную историю и что- «Повесть об Индийском царстве» в какой-то мере может считаться одним из источников мотива присылки даров в «Слове о погибели». Использование автором «Слова о погибели» книжного источника («Повести об Индийском царстве») и, возможно, не дошедших до нас устно-поэтических источников помогло ему гиперболизировать образ Владимира Мономаха. Место литературного сопоставления Мануила и Владимира Мономаха в раскрытии основных идей «Слова о погибели» может быть определено. После замечательной картины красот и богатств Русской земли, данной в первой части «Слова о погибели»,[17] после перечисления народов, подвластных Владимиру Мономаху, во второй части заключительные слова о том, что даже Византия была вынуждена склониться перед Русской землей, звучали лебединой песней былому могуществу Киевской и Влади- миро-Суздальской Руси. А далее уже следовал рассказ о ее погибели.


15.



[1] И. Н. Ж д а н о в. Русский былевой эпос. СПб., 1895, стр. 98.

[2] д. с. л и х а ч е в. Галицкая литературная традиция в житии Александра Невского.—ТОДРЛ, т. V. М.—Л., 1947, стр. 41.

[3]А. Д. Седельников. Эпическая традиция о Мануиле Комнине. — Slavia, гос. Ill, s. 4. Praha, 1925, стр. 606—618.

[4] Там же, стр. 617—618.

        [5] A. V. Soloviev. Le Dit de la Ruine de la Terre Russe. — Byzantion, t. XXII (1952) Bruxelles, 1953, стр. 124.

        [6] Там же («On vot que le poète s’inspirait de traditions orales et ne faisait pas grand cas de la chronologie»).

[7] Ad. Stender-Petersen and Congrat-Butlei. Anthology of Old Russian Literature. New York, 1954, стр. 176.

8  Ad. Stender-Petersen and Congrat-Butler. Anthology of Old Russian

Literature. New York, 1954, стр. 176 («The following passage, however, seems to indicate

a purely epic folk motif of the Greek emperors veneration for the Russian princes was

drawn into the poem»).

 

        9. И. Н. Жданов. Русский былевой эпос, стр. 96—98; Н. И. Серебрян­ский. Древнерусские княжеские жития. М., 1915, стр. 210; А. V. Soloviev. Le Dit de la Ruine de la Terre Russe, стр. 124; A. Stender-Petersen and Co ngrat-Butler. Anthology of Old Russian Literature, стр. 176; P. П. Дмитриева. Сказание о князьях Владимирских. М.—Л., 1955, стр. 3. Однако исследователи не объ­ясняют, каким образом литературное сопоставление Владимира Мономаха с Мануилом Комниным в памятнике XIII в. вырастает до размеров большой легенды XV—XVI вв. присылки Константином Мономахом (1042—1055) царского венца, барм, золотой цепи, чаши и креста.

 

10 Н. И. Серебрянский. Древнерусские княжеские жития, стр. 206.

[11] Лишь однажды в 1116 г. Владимир Мономах вмешался в междоусобную войну на стороне своего зятя, царевича Леона Диогена, против Алексея Комнина. Удержать занятые болгарские города по Дунаю русским не удалось (Ипатьевская летопись. — ПСРЛ, т. II. СПб., 1843, стр. 7—8; см. также: В. Г. Васильевский. Русско-визан­тийские отрывки. — ЖМНП, 1875, XI, стр. 303, 311—315). Неясные сведения о втор­жении пришельцев из Тавроскифии, половцев или скифов, в придунайские области и во Фракию до Филиппополя сообщают греческие историки Анна Комнин (см.: Византий­ские историки, переведенные с греческого при С.-Петербургской духовной академии. Алексиада, кн. VI—VIII, XIV. СПб., 1860) и Никита Хониат (см.: там же, История Никиты Хониата. СПб., 1860, стр. 150). Эти события могли быть использованы в даль­нейшем составителем Мономаховой легенды (см.: Е. de Murait. Essai de chronographie byzantine 1057—1453. St. Petersbourg, 1871, стр. 114—116; A. С. Орлов. Владимир Мономах. М.—Л., 1946, стр. 32—33; М. В. Левченко. Очерки по истории русско- византийских отношений. М., 1956, стр. 477—478).

 

[12] В лицевом толстовском списке Никоновской летописи под 6622 г. приведен, как можно предполагать, сокращенный текст из «Сказания о князьях Владимирских». В дру- гих списках Никоновской летописи легенды о Мономаховых регалиях не содержится. В них современником Владимира Всеволодовича назван Мануил Комнин (см.: Никоновская летопись. — ПСРЛ, т. IX. СПб., 1862, стр. 143—144). В XVII в. в Густынской летописи (ПСРЛ, т. II. СПб., 1843, стр. 290) и в Синопсисе имя Константина Мономаха было заменено именем Алексея Комнина (см.: Р. П. Дмитрнева. Сказание о князьях Владимирских, стр. 55—56). Сопоставление Владимира Мономаха то с Константином Мономахом, то с Алексеем, то с Мануилом Комнинами в позднейших летописях XVI—XVII вв. может говорить о том, что летописцы не имели древних записей легенды и пользовались «Сказанием о князьях Владимирских».

[13] Мануил Комнин посылал к киевскому князю Ростиславу Мстиславовичу своего родственника Мануила в 1165 г., «с оксамоты и паволокы и вся узорочья разноличная», с просьбой принять митрополита Иоанна на Русь и оказать военную помощь Византии против Венгрии (Ипатьевская летопись, стр. 92; Византийские историки, переведенные с греческого при С.-Петербургской духовной академии. История Иоанна Киннама, кн. V. СПб., 1859, стр. 257, стр. 260). О посольстве Мануила на Русь см. также следующие работы: А. А. К у н и к. Основание Трапезундской империи.-—Ученые записки имп. Академии наук, 1854, II, стр. 709—711; Е. de Murait. Essai de chronographie byzantine 1057—1453, стр. 186; К. Я. Г рот. Из истории Угрии и славянства в XII веке, Варшава, 1889, стр. 327; F. С 1 а 1 a n d о n. Jean II Comnène et Manuel I Comnène, II. Paris, 1912, стр. 481, прилож. 5; С. П. Шестаков. Византийский посол на Русь Мануил Комнин.-—Сборник статей в честь Д. А. Корсакова. Казань, 1913, стр. 366—381. Мануил Комнин устанавливал дипломатические связи с князьями Владимирко Володарьвичем, Юрием Долгоруким, Андреем Боголюбским, Ярославом Осмомыслом, Ростиславом Мстиславовичем, Всеволодом Большое Гнездо, как можно пред­полагать, с целью навязать свой сюзеренитет Руси. Похода русских на Царьград ему вряд ли стоило опасаться (см.: G. Vernadsky. Relations byzantino-russes au XII siècle. — Byzantion, IV (1927—1928), Liège, 1929, стр. 272—279; A. A. Vasiliev. Was old Russia a Vassal state of Byzantium? — Speculum, vol. VII, № 3, July, 1932; М. В.Левч e н к о. Очерки по истории русско-византийских отношений, стр. 490 и сл.).

 

[14] В. М. И с т р и н. Очерки по истории древнерусской литературы. Пгр., 1922. стр. 108; М. Н. Сперанский. Сказание об Индийском царстве. — ИОРЯС АН СССР, 1930, т. III, кн. 2, стр. 464.

[15] А. Д. С е д е л ь н и к о в. Эпическая традиция о Мануиле Комнине, стр. 606—618

[16] Там же, стр. 618.

[17] Мы здесь принимаем гипотезу А. В. Соловьева о трехчастотном делении «Слова» (см.: А. V. S о 1 о ѵ і е ѵ.Le dit de la Ruine de la Terre Russe, стр. 119)