Интервью и воспоминания - Сайт Академика Бегунова Ю.К.

Главное меню

Интервью и воспоминания

«Слово иное»—новонайденное произведение русской публицистики XVI в.

МАТЕРИАЛЫ И СООБЩЕНИЯ

Ю. К. БЕГУНОВ

«Слово иное»—новонайденное произведение русской публицистики XVI в. о борьбе Ивана III с землевладением церкви

Во время занятий в фонде редких и рукописных книг Пермской государственной публичной библиотеки имени А. М. Горького мое внимание привлек скорописный сборник XVII в., хранящийся под шифром —091/С-421 и в нем неизвестное произведение, одна часть которого помещена в начале 15-го «слова» «Просветителя» Иосифа Волоцкого (36-я тетрадь сборника), а другая — в 44-й тетради того же сборника[1]. Приводим этот текст целиком.

і. 284 об

^а«Сие слово иное, а не ис тое книги.^б

В та же времяна восхотѣ князь великий Иван Васильевичь у митрополита и у всѣх владыкъ и у всѣх манастырей села поимати и вся к своим соединити. Митрополита же и владыкъ и всѣх манастырей из своея казны деньгами издоволити и хлѣбом изооброчити из своих житницъ.

Призываетъ убо митрополита и всѣх владыкъ и архимандритовъ и игуменовъ и своея мысли совѣт имъ открывает и вси ему повинуціася, боящеся, да не власти своея отпадут.

Призывает же князь великий игумена Серапиона Троицъкаго Сергиева манастыря, да и той отдастъ села Сергиева манастыря. Приходит же Серапионъ, игуменъ Троицъский, на соборъ и глаголетъ великому князю: «Азъ убо приидох к живоначальнѣй Троицы в Сергиевъ манастырь селъ манастырю не вдах, единъ у себя имѣя посох и мантию».

.. 285

Приходит же к великому князю и Нилъ, чернецъ з Белаозера, высоким житиемъ II словый сый, и Денисъ, чернецъ Каменский, и глаголютъ великому князю: «Не достоить чернцемъ ^в селъ имѣти». К симъ же приста и Василий Борисовъ, тферския земли боярин, та же и дѣти великаго князя: и князь великий Василий, князь Дмитрей Углецкий присташа к совѣту отца своего.^г И дияки^д введеныя по великом князѣ глаголаху: «Не достоит чернецем селъ имѣти». Князь же Георгий всесвѣтлое ничтоже о сих не глаголах.

Приходит к митрополиту к Симону Серапионъ, игуменъ Троицкий, и глаголет ему: «О священная главо! Азъ убо нищий противу великому князю глаголю. Ты же о сих ничто же не глаголеши». Митрополитъ же Серапиону игумену отвѣща: «Отшли убо от себе Дениса черньца, аз с вами единою глаголю». Серапионъ же митрополиту глагола: «Ты глава всѣм нам, ты ли ся сего боиши?»

Та же митрополит совокупився архиепископы и епископи, и архимандриты, и игумены иѵпришед со всѣми глаголатъ великому князю: «Аз убо

346 об. селъ пречистыя церкви не отдаю ,^в II ими же владѣли прежний митропо

литы и чюдотворцы Петръ и Алексѣй. Тако же и братия моя, архиепископы и епископы, и архимандриты, и игумены, селъ не отдают церковных».

Та же глаголетъ митрополит Генадию, архиепиокому ноугородцкому: л. 347 «Что убо противу великому князю ничтоже не глаголешь? II С нами убо многорѣчивъ еси. Нынѣ же ничто же не глаголешь? Генадий же отвѣща: «Глаголете убо вы, азъ бо ограбленъ уже прежде сего».

Генадий нача глаголати противу великому князю о церковных землях. Князь же великий многимъ лаянием уста ему загради, вѣды его страсть сребролюбную. Князь же великий, вся оставив, и глаголетъ: «Вся сия творит Серапионъ, игумен Троицъкий».

Послѣди же сих есть волость, зовома Илемна, и нѣкотории си чело- вецы, злу ради, живуще близ волости тоя, навадиша великому князю, глаголюще: «Конанъ чернецъ переорал эемленую межу и твою оретъ землю, великаго князя». Князь же великий вскоре повелѣ черньца представити судищу своему. Мало же испытуя черньца,^ж посла его в торгъ и повелѣ его кнутиемъ бити. А на игумене же Серапионѣ повелѣ недѣль- щиком взяти 30 рублевъ. И призывает же келаря Васияна и с прещением

347 об. повелѣ всѣх селъ II монастырьских грамоты к себѣ привести. Васьянъ же

келарь призывает недѣльщики и глаголетъ им: «Возьмите, братие, деньги, иже повелѣваетъ князь велики». И ни единъ же от них на деньги руки не прострѣ, глаголюще: «Не буди нам руки прострѣти на сребро Сергиева монастыря, да не огѣзееву проказу приимемъ». Серапионъ же игумен входит в церковь богоявления господа бога нашего Исуса Христа и посылает келаря Васьяна в монастырь и повелѣ з грамотами быти старымъ старцемъ, которые ис келей не исходят. Священницы же и оставшая братия от церкви да не отходят, предстояще рацѣ Сергия чюдотворца день и нощъ. Старые же старцы двигнушася, овии на конех, инии же на колесницах, инии же на носилах. В ту же нощъ, в ню же старцы тѣ двигнушася из монастыря, прииде же посѣщение от бога на великаго князя самодержца: отняло у «его руку и ногу и глаз. В полунощи же посылает по игумена Серапиона и по старцы, прощения прося, и милостыню посылает довольну к братии. СерапиоИъ же игумен съ братьею воэвратися в свой монастырь, аки нѣкии ратницы крѣпцыи от браяи воэвратишася, славу воздаша богу, великаго князя самодержаца смирившаго».

Сборник, в котором читается данный текст, представляет собой толстую рукопись в деревянном, покрытом желтой тисненой кожей переплете, с двумя застежками, форматом в 4-ку; сборник писан семью скорописными

^е Сбоку на поле помета зри; на нижнем поле листа тем же почерком приписано. Сего слова конецъ в восьмой тетрати, в восьмом листі. Посредине л. 346 об. вместо заголовка тем же почерком приписано сие слово иное, что писано указано в восьмой тетрати. Се и конец того слова. Сбоку на поле приписки, зри егда вотчины у церквей и монастырей отняли было, в Просветителе же 15 слово ^ж Испр.; в ркп. ченьца

почерками первой четверти XVII в. и насчитывает 487 листов.^{^[2]} В XIX в. этот сборник находился в руках по крайней мере трех владельцев:

(1) в 1831 г. в селе Шартас или Шарташском, близ г. Екатеринбурга;

(2) в 1878 г. в Екатеринбургском духовном правлении; (3) в Пермской духовной семинарии, куда в конце 70-х—начале 80-х годов прошлого столетия были переданы рукописные книги из Екатеринбургского духовного правления. В 1918 г. этот сборник в составе собрания Фундаментальной библиотеки Духовной семинарии был передан в Городскую библиотеку, ныне Государственную публичную библиотеку им. А. М. Горького.

Филиграни сборника (например, на лл. 161, 191, 210, 311, 346) одни и те же — крепостные ворота с двумя башнями и с фигурой перед воротами, изображающей землю, как №№ 3309, 4175 из альбома Н. П. Лихачева из рукописей 1600—1601 гг.^{^[3]}

В середине и в конце сборника имеются записи, которые позволяют его датировать 1621 г. На л. 310 обч имеется приписка: «Сие есть конецъ книзѣ сей Иосифа Просвѣтителя. Писана сия книга лѣта 7129-го» (т. е. 1621 г.). На л. 464 имеется приписка: «От времене же временену учащения день тысящи два ста девять десять. Блаженъ терпяй и постигий въ дни девять десять триста тридесятъ пять. Словеса убо писанная приидоша въ конецъ, уму же да не будет когда прияти конецъ. В любительстве душепитателных словесъ кое убо когда будет влаги же насыщение». «День тысящи два ста девять десять» — это «день 1290», по всей вероятности, может быть расшифрован как 129-й год 7-й тысячи, т. е. как 7129 г. Эта дата согласуется с датой приписки в конце «Просветителя» Иосифа Волоцкого (7129). «Въ дни девять десять триста тридесятъ пять» — это 335-й день девятого (т. е. 7129-го) года или 1 августа 1621 г. Очевидно, «Пермский» сборник был сшит в 1621 г. (не позднее 1 августа) из нескольких сборников меньшего объема (на нижнем поле сборника имеются буквенные обозначения тетрадей с 1 по 44 (лл. 1 — 346), с 1 по 7 (лл. 387—442), с 1 по 3 (лл. 443—464). В составе этого сборника нет ни одного произведения моложе начала XVII в.: к началу XVII в. относятся распространенная редакция Жития псковского князя Довмонта-Тимофея, «Повесть р чюдном видении спасова образа» из Новгородской Забелинской летописи начала XVII в.; к концу XVI в. относится выписка из «Хождения» Трифона Коробейникова «О путях к Царьграду и Иерусалиму», к 1565—1571 гг. — «Повесть о чудесах образа богородицы Одигитрии на Выдропуске», к середине XVI в. — третья редакция «Просветителя» Иосифа Волоцкого, «Сказание Максима, старца горы Синайския», «Повесть о царице Динаре», к началу XVI в. — «Послание» Филофея «на звездочетцы» и первая редакция Хронографа. Остальные сочинения, составляющие Пермский сборник, переводные, известные в русской литературе XI—XII вв.: из Синайского патерика, из Физиолога, Житие Евстафия, Апокрифы Ипполита, папы Римского, «Об антихристе», «Слово о псалтыри, како списася царем Давидом», выписки из Типика (церковного устава), поучения «отцов церкви».

Новонайденное произведение находится в самом конце первой части сборника, состоящей из 44 тетрадей, написанных единым почерком в 1621 г., — в 36-й и 44-й тетрадях. Состав этой части сборника следующий.

Лл. 1—284, 285 об.—310 об.: «Просветитель» Иосифа Волоцкого под заглавием: «Сказание инока Иосифа грѣшнаго о новоявившейся ереси новогородцких еретиковъ и отступниковъ Алексѣя протопопа и Дениса попа, и Федора Курицына, и всѣх, иже такоже мудрьствующих». (Нач.: «Подобает вѣдати, яко многи ереси в различные лѣта и времена диаволъ внесе_ѵ.»). Это список полного, шестнадцатисловного «Просветителя» пространной редакции со «Сказанием о новоявившейся ереси» в третьей редакции (совпадает с разночтениями нифонтовского списка).^{^[4]} На полях— ряд приписок и дополнений о митрополите Зосиме, о Пахомии, основателе трех первых монастырей, из Хронографа третьей редакции («зри», «зри опасно», «зри испытанно»).

Лл. 284 об.—285 об.: «Сие слово иное, а не ис тое книги».

Лл. 311—320: Послание инока Елеазарова монастыря Филофея

к дьяку Мисюрю Мунехину «на звездочетцы» (Нач.: «Государя великого князя дияку государю имя рек Елизарева манастыря нищий богомолецъ старецъ имя рек бога молить и челом биетъ.. .»).[5]

Лл. 320—346 об.: «Сказание Максима, старца горы Синайския», на полях прибавлено: «царю Ивану в мужеложестве» (Нач.: «Господи Исусе Христе, сыне единородный, безначальнаго ти отца реки пречистыми ти усты.. .»).^{^[6]}

Лл. 346об.—347 об.: «Сие слово иное, что писано указано в восьмой тетрати. Се и конец того слова».

Как видим, новонайденный памятник не имеет собственного заглавия: дважды он назван составителем сборника 1621 г. «Словом иным, а не ис тое книги», т. е. не из «Просветителя» Иосифа Волоцкого, который составитель сборника именует «книгой».^{^[7]} Из этого названия видно, что писец предупреждал читателя о независимости «слова» от того текста, в который оно по частям вписано. По-видимому, причина, по которой «Слово иное» оказалось вписанным в текст «Просветителя», была чисто внешней: заметив пропущенные им при переписке этого произведения свободные листы, писец заполнил их текстом другого сочинения, тщательно выделив его пометами из окружающего текста.

Новонайденное произведение представляет интерес как для исследователей общественно-политической борьбы вокруг вопроса о монастырском «СЛОВО ИНОЕ»-ПРОИЗВЕДЕНИЕ ПУБЛИЦИСТИКИ XVI в. 355

землевладении в начале XVI в., так и для исследователей древнерусской публицистики и общественной мысли XVI в. В нем сообщаются чрезвычайно важные и новые факты о соборе 1503 г. и о конфликте между великим князем Иваном III и Троице-Сергиевым монастырем, дополняющие и уточняющие сведения, известные по опубликованным источникам о соборе 1503 г.: 1) «Соборному ответу» великому князю Ивану III (в двух редакциях),^{^[8]} 2) «Прению Вассиана с Иосифом Волоцким», составленному около 1515 г.,^{^[9]} 3) «Письму о нелюбках», составленному в 40-е годы ХѴІ в. (не ранее 1532 г.) со слов монахов-иосифлян Нила Полева и Дионисия, князя Звенигородского,^{^[10]} 4) Житию Иосифа Волоцкого, составленному сподвижником Зиновия Отенского агиографом Львом-Аникитой Филологом в середине XVI в. (между 1539 и 1566 г.),^{^[11]} кратко излагающему весь ход соборных заседаний, 5) Житию Серапиона, архиепископа Новгородского, по мнению некоторых исследователей, основывающему на известиях Жития Иосифа Волоцкого и датируемому серединой XVI в.^{^[12]}

«Слово иное», судя по характеру сообщаемых в нем сведений, стоит ближе к «Соборному ответу», чем к поздним источникам «Письму о нелюбках» и Житиям Иосифа и Серапиона. В нем ничего не говорится ни о полемике между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким, ни о выступлении последнего. Согласно «Слову иному», основные споры на соборных заседаниях развертываются не между «нестяжателями» и «иосифлянами», а между великим князем Иваном III и соборным большинством во главе с митрополитом Симоном. Если верить нашему источнику, намерения великого князя были вполне определенными: «у митрополита и у всѣх владыкъ и у всѣх манастырей села поимати іи вся к своим соединити», т. е. это означало бы полную, а не частичную секуляризацию всех земель церкви, в том числе монастырских церковных и святительских с компенсацией духовенства взамен утраченных вотчин деньгами и хлебом. Как известно, «нестяжатели» вопрос о секуляризации в такой плоскости не ставили, ограничиваясь лишь постановкой вопроса в морально-этическом плане; вотчинный быт монастырей противоречит духу обета иноков, монахам не подобает владеть селами и нивами и жить за счет эксплуатации крестьян.^{^[13]} Следовательно, постановка вопроса о секуляризации на соборе 1503 г. исходила не от «нестяжателен», а от самого великого князя Ивана III, понимавшего необходимость воспрепятствовать непомерному росту землевладения церкви и создать экономическую базу для укрепления централизованного государства. В своей борьбе за секуляризацию на соборе Иван III опирался на заволжских старцев-пустынников — Нила, чернца с Белоозера,^{^[14]} и Дениса, чернца Каменского,^{^[15]} на некоторые круги богатого тверского боярства (Василий Борисов) ^{^[16]} и представителей великокняжеской администрации (введенные дьяки),^{^[17]} на своих сыновей — князя великого Василия, князя Дмитрия Углицкого. Лишь один князь Георгий «всесвѣтлое ничто же о сих не глаголах».^{^[18]} Все же остальные вышеназванные лица выступили на соборе с призывом: «Не достоитъ чернцемъ селъ имѣти»,

«Слово иное» - первый среди известных нам источников называет членов великокняжеской семьи, представителей государственного аппарата и боярства в числе активных борцов за секуляризацию. Очевидно, что правительство Ивана III рассматривало секуляризацию как новый источник увеличения земельных фондов для покрытия все возрастающих государственных расходов и для раздачи растущему дворянству. Секуляризация, очевидно, устраивала и известные круги боярства, надеявшегося отвлечь внимание правительства от боярских вотчин, приостановить процесс поглощения выморочных боярских вотчин монастырями и получить обратно часть своих земельных вкладов.

В числе сторонников секуляризации мы видим и будущего государя Василия III (1505—1533), в дальнейшем продолжавшего политику ограничения роста монастырских вотчин и покровительства «нестяжателям» (митрополиту Варлааму, Вассиану Патрикееву).^{^[19]}

Против предложения о секуляризации решительно выступило большинство присутствовавшего на соборе духовенства. Автор «Слова иного» на первом месте называет Серапиона, игумена Троице-Сергиева монастыря, митрополита Симона, архиепископа новгородского Геннадия.^{^[20]} Автор «Слова иного» особенно подчеркивает значительную роль игумена Серапиона в деле сплочения соборного большинства против секуляризаторских намерений великого князя. «Слово иное» в сопоставлении с другими источниками позволяет нам в общих чертах воссоздать ход событий во время собора 1503 г. Но прежде всего необходимо выяснить, в какой хронологической последовательности придерживается автор «Слова иного» в изображении событий. Ведь рассказ о соборе 1503 г. не имеет конца, он как бы обрывается сообщением о разговоре архиепископа Геннадия с великим князем, во время которого последний прервал свои угрозы по адресу новгородского архиепископа («князь же великий вся оставив») и, быть может, желая оправдать свои секуляризаторские устремления, сказал: «Вся сия творит Серапионъ, игумен Троицъкий», далее следует рассказ о земельной тяжбе Троицкого монастыря с великим князем и последовавшей затем ссоре и смирении самодержца. В сохранившемся до наших дней актовом материале и в летописании Троице-Сергиева монастыря XVI в. никаких известий об этом событии не имеется. Впрочем, в Житии Серапиона есть намек на какие-то события в связи с попытками нанести ущерб земельным владениям Троице-Сергиева монастыря: «и живущу ему и попечение обители имущу велие, и хотящим кому что сотворити селам и весем монастырьским, не попущаше, чтобы при его пастырстве ничтоже скорбно было».^{^[21]}

Это известие находится в житии перед рассказом о соборе 1503 г. Волость Илемна, о которой идет речь в «Слове ином», было крупным земельным владением (не менее 8700 десятин), расположенным на реках Руди (приток Протвы) и Быховке, в нескольких километрах на юго-запад от Вереи.^{^[22]}

Еще в 1466—1467 гг. верейский удельный князь Михаил Андреевич передал село Илемну Верейского уезда Ивану III, а Иван III в 1467 г. дал село Илемну игумену Троице-Сергиева монастыря Спиридонию в качестве вклада «по душе» князя Петра Дмитриевича и его жены Евфросинии Полиевктовны.[23]

1 июня 1467 г. верейский князь Михаил Андреевич дал Троице-Сергиеву монастырю жалованную грамоту, в которой освободил Илемну от дани, заменив ее оброком.[24] Тогда же было произведено размежевание земель вотчины Илемны от земель Верейского князя.

Смерть последнего белозерского и верейского князя Михаила Андреевича в 1486 г. была поводом для пересмотра земельных отношений и ликвидации Белозерского и Верейского уделов. Очень скоро земли Верейского князя в Илемне становятся землями великого князя, и тем самым земли в Илемне оказываются поделенными между двумя крупными феодалами— Троице-Сергиевым монастырем и Иваном III. От 70—80-х годов XV в. сохранился ряд грамот, в которых устанавливаются права монастырских старцев, слуг и крестьян на часть земель Илемской вотчины.[25] Однако от времени между 1488—1505 гг. до нас не сохранилось никаких документов, касающихся села Илемны, в том числе и документов в связи с делом о нарушении межи монастырским пахарем Кононом.^{^[26]} Земельные тяжбы монастырей с крестьянами, мелкими землевладельцами « даже с крупными феодалами были «е редкостью в эпоху неуклонного роста монастырских вотчин.[27] В этих тяжбах в большинстве случаев великокняжеская администрация становилась на сторону монастырей-вотчинников. До находки «Слова иного» историческая наука не располагала ни одним доказательством в пользу того, что тяжбы между черносошными (государственными), крестьянами и монастырями-феодалами решались в пользу крестьян и что великокняжеская власть была защитницей фонда черносошных земель.

«Слово иное» рассказывает о том, как «некоторый си человецы», живущие близ волости Илемна, «злу ради», стали наговаривать великому князю: «Конанъ чернецъ переорал земленую межу и твою орегь землю, великаго князя». В ответ на донос илемских людей Иван III приказал позвать нарушителя на суд в Москву и наказал его кнутом на торгу, а игумену повелел выплатить огромный штраф — 30 руб. Для чего и послал в монастырь своих недельщиков (судебных исполнителей). В этом случае Иван III судил не по грамоте 1488 г., а по Судебнику 1497 г.^{^[28]} Непомерный штраф показался великому князю слишком малым наказанием. «И призывает же келаря Васияна,[29] — рассказывает «Слово иное», — и с прещением повелѣ всѣх сель монастырьских грамоты к себѣ привести». Дело принимает угрожающий для монастырских земель оборот. Нарушение земельной межи монастырским пахарем оказалось только лишь предлогом для пересмотра земельных прав крупнейшего монастыря. Рассказ «Слова иного» о дальнейших событиях напоминает монастырскую легенду с чудесами: недельщики, испугавшиеся «божьего суда», неожиданно отказываются взять с монастыря штраф, наложенный великим князем, говоря: «Не буди нам руки прострѣти на сребро Сергиева монастыря, да не огѣзееву проказу приимемъ». Автор «Слова иного», несомненно, имеет в виду известный библейский рассказ о том, как пророк Елисей исцелил сирийского вельможу Неемана от проказы, а раб Елисея Гиезий выпросил у Неемана якобы для своего господина два таланта серебра и две перемены риз и присвоил их себе, и как за этот проступок пророк поразил Гиезия проказой: «И проказа Нееманова да прильпнетъ къ тебе и къ семени твоему во веки. И изыде от лица его, прокаженъ яко снегъ».[30]

Игумен Серапион входит в церковь богоявления, находившуюся на монастырском подворье в Москве,^{^[31]} а сам посылает келаря Вассиана в монастырь и «повелѣ з грамотами быти старымъ старцемъ, которые ис келей не исходят». По приказу игумена «старые же старцы двигнушася овии на ковех, ивии же на колесницах, инии же на носилах» в Москву, к великому князю, с грамотами в ларях. Тем временем братия собралась у раки Сергия чудотворца и день и ночь служила молебны. Картина, нарисованная автором «Слова иного», очень эффектна. Поход немощных старцев-схимников на Москву увенчался неожиданным и чудесным успехам— «московской Каноссой» Ивана III. «В ту же нощь,—рассказывает «Слово иное», — в ню же старцы тѣ двигнушася из монастыря, прииде же посѣщение от бога на великаго князя самодержца: отняло у него руку и ногу, и глаз». Никоновская летопись начала XVI в. и Степенная книга 1563 г. сообщают сведения о болезни Ивана III, начавшейся 28 июля 1503 г.^{^[32]} «В полунощи же, - рассказывает «Слово иное», — посылает по игумена Серапиона и по старцы, прощения прося, и милостыню посылает довольну к братии». Если верить автору «Слова иного», старцы возвратились в монастырь так, как возвращаются с поля сражения слуги «божьего войска» — «ратницы, крѣпцыи от брани», а Иван III униженно просил у братии прощения и пожаловал монастырю богатые подарки, тем самым он признал свое поражение.

В каком отношении находятся описанные в «Слове ином» события к собору 1503 г.? Великий князь рассказывал архиепископу Геннадию о конфликте с Троице-Сергиевым монастырем (до его окончания) в то время, когда споры на соборе о церковных землях еще не утихли. На соборе еще до выступления Нила Сорского и начала споров князь великий призвал к себе игумена Серапиона с требованием отдать ему села Сергиева монастыря. Вторично об этом же сообщается в середине рассказа о конфликте с Троице-Сергиевым монастырем: «и призывает же келаря Васияна и с прещениемъ повелѣ всѣх селъ монастырьских грамоты к себѣ привести». Очевидно, имеется в виду одно и то же событие — конфликт великого князя с Троице-Сергиевым монастырем, начавшийся еще до созыва собора, после начала весенней пахоты в 1503 г. Мы предполагаем, что донос илемских людей весной 1503 г. послужил последней каплей, переполнившей чашу терпения самодержца, после чего созыв собора и постановка на нем уже давно созревшего в великокняжеских кругах решения о секуляризации была неминуема. Далее, ход событий представляется нам следующим образом. Первое объявление этого решения собору было встречено без возражений: духовенство было застигнуто врасплох и не было готово к отпору. В это же время великий князь потребовал у игумена Серапиона отдать ему все села Троице-Сергиева монастыря. Сера- пион смело возразил ему. Вслед за этим на соборе выступили «нестяжа- тели» — Нил Сорский и Дионисий, князь Звенигородский, члены великокняжеской семьи, дьяки, боярство в поддержку предложения о секуляризации. Уступая настойчивой просьбе Серапиона, Симон со всем духовенством выступил перед великим князем с решительным протестом: «Аз убо селъ пречистыя церкви не отдаю». Если верить «Соборному ответу», перед великим князем читались «списки», в которых подробно доказывалась неотъемлемость всего вданного церкви.[33] Вскоре и архиепископ Новгородский Геннадий начал говорить «противу великого князя» о церковных землях по наущению митрополита Симона.^{^[34]} Речь Геннадия была решительно остановлена Иваном III: «Многим лаянием уста ему загради, вѣды его страсть сребролюбную».^{^[35]}

Если верить «Соборному ответу» после выступления Геннадия, к великому князю еще раз посылали дьяка Леваша со вторым посланием. По всей вероятности, неожиданная болезнь Ивана III 28 июля 1503 г. и неудачи в конфликте с Троице-Сергиевым монастырем и имели решающее значение для быстрого прекращения соборных споров о монастырских землях.

«Слово иное» подтверждает, что конфликт между великокняжеской властью и церковью закончился полной победой церкви, смирившей секуляризаторские поползновения самодержца.

Когда, кем и с какой целью сложено было «Слово иное»? Автор «Слова иного» хорошо осведомлен о спорах, развернувшихся на соборе 1503 г., и о расколе между его участниками, вызванном предложением великого князя все церковные «села поимати и вся к своим соединити». Он знает не только о том, что произошло на самом соборе, но и о переговорах, которые велись вне соборных заседаний; он помнит, что троицкий игумен побуждал митрополита выступить в защиту монастырского землевладения, а митрополит в свою очередь настаивал на том, чтобы Геннадий новгородский не отмалчивался. Реплики этих лиц передаются в такой форме, которая наводит на предположение, что автор либо сам их слышал, либо точно повторил рассказ свидетеля этих встреч. Никакой литературной обработки не ощущается в иронически почтительных укорах игумена митрополиту: «О священная главо! Азъ убо нищий противу великому князю глаголю, ты же о сих ничто же не глаголеши», «Ты глава всѣм нам, ты ли ся сего (Дениса, — Ю. Б.) боиши». Интонации живой речи сохраняют и решительный отказ на соборе троицкого игумена подчиниться требованию великого князя: «Азъ убо приидох к живоначалнѣй Троицы в Сергиевъ манастырь — селъ манастырю не вдах, единъ у себя имѣя посох и мантию»; и сердитый ответ Геннадия митрополиту, упрекнувшему его за то, что он отмалчивается на соборе: «Глаголете убо вы, азъ бо ограбленъ уже прежде сего». Резкое осуждение всех, кто поддержал великого князя, автор выразил необычным способом: он умолчал о всех моральных и церковно-исторических доводах сторонников секуляризации и объяснил их согласие с предложением великого князя боязнью потерять свои церковные посты. По словам автора, все — от митрополита до игуменов— поначалу «повинушася, боящеся, да не власти своея отпадут».

В центре событий троицкий игумен Серапион, он ведет за собой защитников монастырских «сел». Его речи автор передает с особым вниманием и точностью. Возникает предположение, не сопровождал ли автор или тот, кто рассказал ему о соборе и связанных с ним встречах, Серапиона, когда тот был вызван на собор. Вероятно, что составитель «Слова иного» монах Троице-Сергиева монастыря, использовал не дошедшее до нас «Сказание о соборе 1503 года», исключив из него вступление (произведение начинается со слов «В та же времяна», т. е. в то же самое время, о котором упоминалось ранее) и конец. В «троицкую легенду» деловитый рассказ о соборе 1503 г. начинает превращаться уже тогда, когда фигура троицкого игумена выдвигается на первый план, но особенно заметной легендарность становится в объяснении «чудом» действительных фактов. Конфликт монастыря с великим князем из-за распаханной монахом межи связывается в «Слове ином» с традиционным легендарным наказанием грешника — болезнью великого князя. Именно в этой части «Слова иного» появились и «огезеева проказа», которой испугались «недельщики», и круглосуточные моления у раки Сергия, и устрашающая картина шествия в Москву всех «старцев», и немедленная кара за это — князь разбит параличом, и просьба его о прощении. Этот заключительный эпизод — присылка «милостыни довольной» братии вместе с покаянием великого князя и возвращение игумена с старцами из Москвы как «ратников крепких от брани» — уже полностью построен в духе легенды.

Построение «Слова иного» показывает, что его автор, в отличие от составителей других рассказов о соборе 1503 г., не стремился дать наиболее полное выражение идеологической платформы защитников земельных прав церкви. Тезис о неотъемлемости всех принадлежащих церкви земель он проиллюстрировал лишь на двух ярких примерах из русской истории— соборе 1503 г. и конфликте Ивана III и Троице-Сергиева монастыря. К практике русской церкви обращались сторонники монастырского землевладения и в соборном ответе 1503 г.,[36] в трактате Иосифа Волоцкого «Яко не подобает святым божиим церквам и монастырем обиды творити и насилие и всхищати имениа и стяжаниа их», написанном в 1507 г. против князя Федора Волоцкого и его окружения,[37] в «Послании Иосифа Волоцкого к И. И. Третьякову-Ховрину», написанном в конце 1510— начале 1511 г.,^{^[38]} в «Послании Иосифа Волоцкого к Б. В. Кутузову», написанном в начале 1511 г.^{^[39]}

В «трактате» Иосиф Волоцкий обращается к двум русским произведениям— Житию Леонтия Ростовского и Житию Феодосия Печорского, из которых приводит примеры о наказании воина, пытавшегося присвоить себе церковную землю, и разбойников, пытавшихся ограбить монастырское село. В «Посланиях» Иосиф Волоцкий оправдывает коммендацию своего монастыря великому князю подобными же коммендациями из практики русской церкви — Троице-Сергиева, Каменского и Толгского монастырей великому князю Василию Василиевичу. И в «трактате», и в обоих Посланиях неотчуждаемость монастырских земель доказывается примерами из соборных правил, сочинений отцов церкви, переводных житий. Особенно запоминаются в «трактате» и в «Послании к И. И. Третьякову-Ховрину» отрывки из второго Жития Стефана Дечанского и из 23-го послания Никона Черногорца к «магистру и князю князем» Марапе, рассказ о том, как были наказаны болезнями и напастями князья Юнец и Марапа, поднявшие руку на монастырскую собственность.^{^[40]}

«Слово иное» находится в идейной близости с «Соборным ответом» 1503 г., «трактатом» и двумя посланиями Иосифа Волоцкого к И. И. Третьякову-Ховрину и к Б. В. Кутузову: божья кара настигнет того (пусть это будет даже сам носящий венец князь), кто покушается на монастырскую собственность. Однако ни один из известных апологетов монастырского стяжания не подчеркивает с такой решительностью и силой смирение государственной власти перед воинствующей церковью, как автор «Слова иного». Сам Иосиф Волоцкий до 1508 г., т. е. до сближения с Василием III, находившийся, как и архиепископ Геннадий, в оппозиции к великокняжеской власти,^{^[41]} охотно мог бы разделять точку зрения автора «Слова иного». Однако, очевидно, что автор «Слова иного» не «иосифлянин», хотя он и выступает с позиции воинствующей церкви: в рассказе о соборе 1503 г. нет никаких намеков на участие Иосифа Волоцкого в соборных заседаниях и его выступление с речью. Зато игумен Серапион, политический противник Иосифа в период с 1508 по 1511 г., изображен в «Слове ином» как выдающийся деятель церкви, благодаря энергии которого удалось отстоять право русской церкви на владение землями и посрамить самого самодержца. Какой бы ни была действительная роль Серапиона в событиях 1503 г., для нас очевидно, что автор «Слова иного» был близок к Серапиону.

Для точной датировки «Слова иного» в самом памятнике недостает прямых данных. Можно думать, что литературное оформление легенды о поражении великого князя и наказании его за покушение на земли Троицкого монастыря произошло уже после смерти великого князя (27 октября 1505 г.), после того как князь Дмитрий Иванович получил Углицкий удел по духовному завещанию своего отца), но до того момента, когда перестали спорить о монастырском землевладении (после решений Стоглавого собора 1551 г.). Может быть, «Слово иное» сложилось в связи с тем, что менее чем через полтора месяца после смерти Ивана III — 6 декабря 1505 г. — новое правительство Василия III подтвердило жалованные грамоты Троице-Сергиеву монастырю на его «села», в том числе как раз и да те земли в Илемне, из-за которых разыгрался конфликт монастыря с Иваном III.^{^[42]} Возможно, что и выдвижение в «Слове ином» на первый план игумена Серапиона было подсказано тем, что вскоре после этого закрепления земель он получил значительное повышение: 15 января 1506 г. юн был поставлен архиеписком Новгородским. Если учесть, что в мае 1509 г. он был «пойман» и отлучен от архиепископской власти,^{^[43]} то составление «Слова иного» придется предположительно отнести ко времени между началом 1506 и началом 1509 г. Косвенным подтверждением того, что в этом отрезке времени обстановка для сложения «Слова иного» более подходила до 1508 г. является то, что автор ни словом не упомянул о начавшейся в этом году полемике между «иосифлянами» и «нестяжателями» по вопросу о монастырском землевладении. В то время как для источников 30—60-х годов XVI в. «Письма о нелюбках», Житий Иосифа и Серапиона характерно замалчивание противоречий между великокняжеской властью и церковью и выдвижение на первый план противоречий между «нестяжателями» и «иосифлянами», «Слово иное», так же как и «Соборный ответ» 1503 г., не скрывает, что основной водораздел борьбы на соборе 1503 г. проходил не по линии внутрицерковных группировок, а по линии великий князь—церковь.

Остается решить вопрос, почему составитель «Пермского» сборника так заинтересовался «Словом иным», что, не имея чистой бумаги, постарался хоть по частям переписать его на случайно пропущенных страницах внутри другого памятника.

Начало 20-х годов XVII в. — это время пересмотра старых юридических прав монастырей на владение землями, предпринятое в широком масштабе правительством первого царя из дома Романовых Михаила Федоровича. В это время в монастырях возобновляется работа по проверке, приведению в порядок и переписке старых документов. Так, в 1621 г. составляется Копийная книга Троице-Сергиева монастыря в связи с пересмотром всех старых документов на землевладение.^{^[44]} Может быть, появление «Слова иного» в сборнике 1621 г. в какой-то мере связано с этим событием. Если это так, то возникает и другое предположение, что сборник составлен если не троицким монахом, то книжником, близким к Троицкому монастырю. Затем он был приобретен Строгановыми и привезен в их уральскую вотчину в Шарташ, откуда и дошел до Перми.

В историю русской публицистики начала XVI в. «Слово иное» входит и как ценный исторический источник, существенно дополняющий наши сведения о начальном этапе борьбы с планами секуляризации церковных земель, и как незаурядное литературное произведение, показывающее один из путей развития этого раздела литературы. В рамки традиционной легенды о наказании грешника включен правдивый, насыщенный фактами рассказ о начале напряженной борьбы духовенства, в частности Троиц кого монастыря, за свои земельные владения. Картина этой борьбы не потеряла ярких жизненных красок в ее легендарном обрамлении. Выразительные реплики защитников прав церкви на «села» показывают смелое введение в литературу народного типа литературного языка, но и повествовательные части этой монастырской легенды, придерживаясь книжных форм, в лексике избегают явных славянизмов, совершенно свободны от риторики современного «Слову» агиографического и исторического стиля. И в этом особая ценность новонайденного произведения, в котором уже ощущается характерное для публицистики середины XVI в. соединение документальной и литературной стилистики.

^{а- 6} Этот заголовок на верхнем поле листа. » Испр.; в ркп. черцемъ. ^г-д В ркп. дияки; сбоку на поле исправлено и дияки.

¹⁵

³⁸ Там же, стр. 268.

[1] Сердечно благодарю старшего библиотекаря Пермской государственной публичной библиотеки им. А. М. Горького П. Т. Колесникову за помощь в получении фотокопий и в определении внешних палеографических данных рукописи, а также старшего библиографа Государственной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина

Н. Н. Розова за содействие при высылке сборника из Перми в Ленинград для занятий. Текст передается, согласно правилам, принятым в ТОДРЛ: ѣ, ъ, ь везде сохраняются.

^{^[2]} Ввиду ограниченного объема статьи полное описание состава рукописи и всех находящихся на ней записей не могло войти в нее. Это описание передано мной в каталог Пермской государственной публичной библиотеки им. А. М. Горького, где хранится сборник.

^{^[3]} Лихачев. Вод. зн. ч. II, стр. 117—И18; ч. III, табл. ССССХХХѴІІ, DCXXII.

^{^[4]} Исследователю литературной истории текста «Просветителя» Я. С. Лурье этот список известен не был (см.: Н. А. Казакова и Я. С. Лурье. Антифеодальные еретические движения на Руси- XIV—начала XVI века. М.—Л., 1955, стр. 477—486). Он относится к Ундольскому изводу третьей редакции «Просветителя», возникшему в 40—50-е годы XVI в. (см.: Н. А. Казакова и Я. С. Лурье. Стр. 456; Я. С. Л у р ь е. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV—начала XVI века М.—Л., 1960, стр. 471-473).

[5] Текст Послания инока Елеазарова монастыря Филофея к Мисюрю Мунехину «на звездочетцы» издан: В. Малинин. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания. Историко-литературное исследование. Киев, 1901, приложение, стр. 37—47

^{^[6]}«Сказание Максима, старца горы Синайския» известно в рукописи XVI в. — ГИМ, Синодальное собрание, № 935, лл. 308—333 об. А. В. Горский и К. Н. Нево- струев по поводу этого «Сказания» заметили следующее: «Пространное послание к царю, имя которого не означено, но должно быть Иоанну Васильевичу, писано не Максимом Греком, а кем-то из русских об искоренении некоторых плотских пороков, усилившихся в России» (А. В. Горский и К. Н. Невоструев. Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. Отд. 2. Писание св. отцев. 3. Разные богословские сочинения. М., 1862, стр. 628—629). Однако никаких аргументов в пользу своего предположения А. В. Горский и К. Н. Невоструев не привели. Текст этого «Сказания» не был включен в трехтомное собрание сочинений Максима Грека. В 1874 г. оно было опубликовано по рукописи Софийского собрания № 12811 (ЧОИДР, 1874, кн. 1, отд. I, стр. 69-87).

^{^[7]} В дальнейшем называем памятник этим условным наименованием.

^{^[8]} Издание текста см.: Послания Иосифа Волоцкого. Подготовка текста А. А. Зимина и Я. С. Лурье. М.—Л., 1959, стр. 322—329.

^{^[9]} Издание текста см.: Н. А. Казакова. Вассиан Патрикеев и его сочинения. М.—Л., 1960, стр. 279. .

^{^[10]} Издание текста см.: Послания Иосифа Волоцкого, стр. 366—369.

^{^[11]} С. Иванов. Кто был автором анонимного жития пр. Иосифа Волоцкого? — Богословский вестник, т. III, сентябрь. СПб., 1915, стр. 173—190; издание текста см.: ЧОИДР. М., 1903, кн. 3, отд. II, стр. 1—47.

^{^[12]} А. А. 3 и м и н. О политической доктрине Иосифа Волоцкого.—ТОДРЛ, т. XI. і М.—Л., 1953, стр. 174—175; Я. С. Лурье. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV—начала XVI века, стр 429—430; текст «Жития» Серапиона не издан.

^{^[13]} Н. А. Казакова. Вассиан Патрикеев..., стр. 78 и сл.

^{^[14]} Нил Сорский (1433—1508), основатель заволжского пустынножительства, об участии которого в работе собора 1503 г. говорится также в «Прении Вассиана» и в «Письме о нелюбках».

¹⁵ Возможно, что это был Дионисий [в миру .Данило Васильевич Лупа, князь Звенигородский, умерший в 1538 г. (см.: П. Долгоруков. Российская родословная книга. СПб., 1854, стр. 70)], постриженник Иосифа монастыря, который вместе с Нилом Полевым перешел к Нилу Сорскому в заволжские скиты и там жил до 1511—1512 г. (согласно «Письму о нелюбках», без разрешения Иосифа Волоцкого, а согласно «Житию Иосифа Волоцкого», составленному Львом-Аникитой Филологом, с благословения Иосифа). В начале XVI в. Дионисий, князь Звенигородский, живший в «духовной любви» с «нестяжателями», переписал «предисловие» и 11 глав «Устава Нила Сорского» [см.; ГИМ, Епархиальное собрание, № 351 (518)].

^{^[16]} Василий Борисов — это богатый тверской боярин, представитель знатного рода «удалых Борисовичей», упомянутых еще в «Песне о Щелкане». Род Борисовичей или Борисовых был популярен в Твери в XVI—XVII рв. «Старший и наиболее крупный землевладелец Василий Петрович Борисович, доживавший свой век в Москве, имел села и деревни в разных волостях, но основной массив земель (109 деревень и починков) был в волости Кавь» (Н. Н. Воронин. Песня о Щелкане и тверско» восстание 1327 г.—Исторический журнал. М., 1944, № 9, стр. 76; см. также: Писцовые книги Московского государства, ч. I, отд. 2, стр. 181, 184, 195, 226, 278, 284—287). Любопытно отметить, что в середине XVI в. два представителя этого же рода Г. Т. и Н. Т. Борисовы-Бороздины, были участниками еретического кружка Матвея Башкина (см.: А. А. 3 и м и н. И. С. Пересветов и его современники. М., 1958, стр. 170).

^{^[17]} Введенные, великие или большие дьяки были начальниками канцелярий крупнейших московских приказов, они входили в состав Боярской думы. Эти дьяки докладывали о делах, которые решал сам князь с советом бояр, и помечали их приговоры. (В. Ключевский. Боярская дума древней Руси. Изд. 3-е. М., 1902, стр. 267; Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI в. СПб., 1888, стр. 180).

^{^[18]} Старший сын Ивана Васильевича от Софьи Палеолог Василий (1479—1533) в последние годы жизни своего отца носил титул великого князя (с 1499 г.) и был его соправителем; Георгий (1480—1536) — второй сын от Софьи Палеолог; Дмитрий (1482—1521), третий сын от Софьи Палеолог, получил титул Углицкого князя, согласно завещанию своего отца, с 1505 г. (см.: СГГД, т. I, № 144; А. В Экземплярский. Угличские владетельные князья. Ярославль, 1889, стр. 72). Два других сына Ивана Васильевича — Симеон и Андрей — в момент собора 1503 г. были еще очень молоды, первому было 16, а второму — 13 лет. Уклончивая позиция князя Георгия на соборе 1503 г. объясняется, по-видимому, его близкими, дружескими отношениями с Иосифом Волоцким (см.: В. М. Ж м а к и н. Митрополит Даниил и его сочинения. М., 1881, стр. 737—740; Послания Иосифа Волоцкого, стр. 232—236, 282—284).

^{^[19]} С. М. Каштанов, Ограничение феодального иммунитета правительством русского централизованного государства в 1-й трети XVI века. — Труды Московского государственного историко-архивного института, т. XI. М., 1958, стр. 269—296; Н. А. Казакова. Вассиан Патрикеев...

^{^[20]} Серапион (1495—1506) в 1506 г. поставлен в новгородские архиепископы; Симон (1495—1511), Геннадий (14-84—1504). «Письмо о нелюбках», Жития Иосифа и Серапиона называют одним из главных участников собора Иосифа Волоцкого, якобы произнесшего речь в защиту монастырских земель. А. А. Зимин подверг сомнению факт выступления Иосифа Волоцкого с пространной речью на соборе 1503 г. о землях [А. А. Зимин. 1) О политической доктрине Иосифа Волоцкого, стр. 159—177; 2) Об участии Иосифа Волоцкого в соборе 1503 г. — В кн.: Послания Иосифа Волоцкого, стр. 370—374)]. По мнению А. А. Зимина, «речь» Иосифа была полностью измышлена составителем «Письма о нелюбках». «Слово иное» полностью умалчивает об участии Иосифа Волоцкого в соборных прениях о землях.

^{^[21]} ГБЛ, Музейное собрание, № 6059, XVI в., л. 229 об.

²² С. Б. Веселовский. Село и деревня в Северо-Восточной Руси XIV— XVI вв. М.—Л., 1936, стр. 81—84.

^{^[22]} Там же, №№ 351, 352, 366, 377, 378, 463, 516, 533, 534.

[23] Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца 14-начала 16 вв., т.1, М.,1952 (далее-АСЭИ),№342. Ср. Л. В. Черепнин Русские Феодальные Архивы 14-15 вв.,ч. II, М., 1951, стр. 178-179.

[24] АСЭИ, т.1, №345

[25] Там же, №№ 351, 352, 366, 377, 378, 463, 516, 533, 534.

^{^[26]} Благодарю Л. И. Ивину (Москва), готовящую к изданию троицкие акты XVI—XVII вв., и В. Б. Кобрина (Москва) за сообщение сведений о неизданных актах на село Илемну. После жалованной грамоты 1488 г. следующими по времени являются жалованная грамота Василия III от 16 Декабря 1511 г., о приставе для села Илемна Верейского уезда и села Борисовское Куровского уезда (ркп. ЦГАДА, ГКЭ, Можайский уезд, № 6/7610); межевая грамота 1522/23 г. монастырским землям села Илемна и княжеским землям села Ильинского князя Андрея Ивановича Стариц- кого (ркп. ЦГАДА, ГКЭ, Верея, № 6/2333).

[27] Л. В. Черепнин Русские Феодальные Архивы 14-15 вв., стр. 232-252. О нескончаемых тяжбах Троицкого монастыря с соседями из-за нарушения межи свидетельствуют документы начала 16 в. (см. АСЭИ, т.1, №№ 628, 631, 636, 639, 640, 641, 642, 643, 651.)

^{^[28]} Судебники XV—XVI веков. Под общей редакцией акад. Б. Д. Грекова. М.—Л., 1952, текст, статья 62, стр. 28.

[29] Келарь Вассиян – это реальное лицо Вассиан Ковезин (1495-1511), он упоминается в деловых документах с 1495 г. См. АСЭИ, т.1, №№ 580, 597, 598, 601, 603, 604, 612, 623, 646, 647, 655, 656: Арсений, иеромонах. Летопись наместников, келарей, казначеев, ризничьиых, экономов, и библиотекарей Свято-Троицкой Сергиевой Лавры., М., 1868, стр. 19.

[30] 4-я Книга царств, гл. V, 27. Этот же рассказ был использован в определении владимирского собора 1274 г., известном под заглавием «Правило Кюрила, митрополита руськаго»: «Рече Елисѣи къ Гиезии: прияль еси сребро Неоманово и ризы, нъ и проказа его прилѣпиться тобѣ и къ сѣмени твоему прилѣпиться въ вѣкы» (РИБ, т. VI, стлб. 88).

^{^[31]} Каменная церковь богоявления была построена в Москве в Кремле на монастырском подворье в 1460 г. (ПСРЛ, т. IV. СПб., 1848, стр. 148; т. V. СПб., 1851, стр. 272; т. VI. СПб., 1853, стр. 184; т. VIII. СПб., 1859, стр. 149). Ср.: Н. А. Скворцов. Московский Кремль. Упраздненные монастыри, соборы, церкви и подворья. Из печатных и рукописных источников I—V.—Русский архив. М., 1893, № 8, стр. 443—445. Благодарю О. А. Белоброву, обратившую мое внимание на этот факт.

^{^[32]} «7011. Того же лета, месяца июля в 28 на память святых апостол Прохора и Никанора, Тимона и Пармена, князь великий Иван Васильевич всеа Русии начат изнемогати; его же бо господь любит, наказует» (Никоновская летопись. — ПСРЛ, т. XII. СПб., 1901, стр. 257). «Глава 30. О Подвизе молитвы и благодарения. И тогда великий князь Иван Васильевич, государь всеа Руси, виде себя крепостию изнемогаема и болезньми удручаема и ураэуме, яко от бога бысть ему таковое посещение, яко и ногами своима едва ходити можаше, подержим от неких, и сице яко предвозвещая ему не вскоре от мира сего пременение животу. Тако господь, его же любит, наказует и к вечной жизни направляет, понеже терпящим наказание, яко сыновом обретается им» (Степенная книга, — ПСРЛ, т. XXI, ч. 2. СПб., 1908). Намеки на болезнь великого князя во время собора 1503 г. имеются также в Житиях Иосифа и Серапиона: «Иванну же самодержцу тогда нечто божественное случися» (ЧОИДР, 1903, кн. 3, стр. 39).

[33] См.: Послания Иосифа Волоцкого, стр. 322—325.

^{^[34]} В ответ на вопрос митрополита: «Что убо противу великому князю ничто же не глаголешь?»— Геннадий с горечью замечает: «Азъ бо ограбленъ уже прежде сего». В последних словах новгородского архиепископа звучит горечь по поводу секуляризационных мероприятий в Новгородской земле в 1500 г. По-видимому, именно о них он начал говорить с великим князем.

^35. В этих словах великого князя звучит недвусмысленный намек на симмонию, т. е. взятки, которые нередко брал новгородский архиепископ за поставление в попы. О «сребролюбии» последнего, вероятно, доноеили в Москву еретики (игумен Немчинова монастыря Захар), да и не только еретики, например, летопись, враждебная ереси и сочувствующая Софии и Василию, знает о приверженности новгородского архиепископа к симмонии (см.: Н. А. Казакова и Я. С. Лурье. Антифеодальные еретические движения, стр. 209); Никоновская летопись под 1504 г. сообщает, что архиепископ Геннадий оставил свой престол за немощью, а более неволею, «понеже бо приехав с Москвы на свой престол в Новгород в Великий и начят мзду имати у священников от ставления, наипаче перваго чрез свое обещание, советом единомысленнаго своего любовника и диака Михаила Иванова сына Алексеева; и обыскав то князь великий и митрополит и сведоша его с престола на Москву» (ПСРЛ, т. XII, стр. 258).

[36] См.: Послания Иосифа Волоцкого, стр. 322—329.

[37] Там же, стр. 84

^{^[38]} Там же, стр. 268

^{^[39]} Там же, стр. 276. «о

^{^[40]} Е. П. Наумов. Из истории русско-сербских средневековых связей. (Второе Житие Стефана Дечанского в сочинениях Иосифа Волоцкого). — В кн.: Из истории межславянских культурных связей. К 70-летию академика М. Н. Тихомирова. М., 1963, стр. 17—47.

^{^[41]} А. А. Зимин. О политической доктрине Иосифа Волоцкого, стр. 167 и сл.

^{^[42]} АСЭИ, т. I, №№ 463, 516, 534 и др.

^{^[43]} П. Строев. Списки иерархов и настоятелей монастырей российский церкви. СПб., 1877, стлб. 35. "

^{^[44]} Л. И. Ивина. Копийные книги Троице-Сергиева монастыря XVII в. — Записки отдела рукописей ГБЛ, вып. 24. М., 1961, стр. 5—44.

НОВАЯ НЕМЕЦКАЯ ХРЕСТОМАТИЯ ПО ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

О Bojan, du Nachtigall der alten Zeit. Sieben Jarhunderte altrussischer Literatur. Herausgegeben von H. Grasshoff, K. Müller und G. Sturm. Berlin, Rütten und Loening, 1966, 624 S., 16 111., 3 Karten, 1 genealogische Tafel.

Недавно в Германской Демократической Республике и в Федеративной Республике Германии вышли в свет две хрестоматии переводов на немецкий язык древнерусских литературных произведений, свидетельствующие о большом интересе немецкой научной общественности к древней культуре нашей страны. Однако этот интерес проявился по- разному: западногерманских ученых заинтересовали, в первую очередь, произведения древнерусской агиографии[i], а восточногерманских — светские произведения разных жанров, составляющие «золотой фонд» древнерусской литературы: «Повесть временных лет», «Моление Даниила Заточника», «Слово о полку Игореве», «Слово о погибели Рускыя земли», «Задонщина» и т. п. Замечательные строки «Слова о полку Игореве» — «О Бояи, соловей старого времени» — были использованы X. Грассгоффом, К. Мюллером и Г. Штурмом в качестве заглавия всего сборника. Выбор этих строк не случаен, так как через всю книгу «красной нитью» проходит намерение составителей донести до современных читателей героический пафос древнего художественного наследия русского народа, неувядаемое мастерство слова русских «бояыов», певцов славы и гордости народной. Этим целям одинаково служат как выбор произведений для перевода, так и самый характер предисловия X. Грассгоффа и пояснительные статьи его ученых коллег к каждому из переведенных текстов.

X. Грассгофф справедливо подчеркивает тесную преемственную связь древней русской литературы с новой русской литературой и искусством, проявлявшуюся не только в использовании старых тем и сюжетов в произведениях современных поэтов, писателей, художников, композиторов (С. Бородина, С. Васнецова, Ф. Достоевского, В. Иванова, В. Костылева, JI. Толстого, В. Перова, И. Репина, С. Прокофьева, Т. Хренникова, В. Яна), но и в верности лучшим идеалам и традициям своего народа. X. Грассгофф обращает внимание и на интерес к древнерусской литературе, начиная с XVI в., среди деятелей немецкой культуры С. Герберштейна, А. Олеария, A. JI. Шлецера, И. Гердера, Я. Гримма, В. Гёте, Ф. Шиллера, А. Шамиссо, Р. М. Рильке и мн. др.

X. Грассгофф напоминает, что К. Маркс и Ф. Энгельс, основоположники научного коммунизма, признавали большое общественное значение древнерусской литературы и особенно «Слова о полку Игореве». Знакомя читателей с основными произведениями древнерусской литературы XI—XVII вв., X. Грассгофф дает пояснения относительно способов перевода заглавий некоторых древнерусских произведений, библейских цитат, способов передачи древнерусской хронологии, и тем самым подготавливает читателя к чтению древнерусских текстов в современном переводе на немецкий язык. Подавляющее большинство этих переводов выполнено с большим знанием дела, с тонким чутьем филолога, который не только глубоко постиг тайны древнерусского языка, но и сумел донести его красоту до современного немецкого читателя.

Среди переводов наибольшее впечатление производят прозаический перевод «Слова о полку Игореве» Г. Рааба и переводы ритмизированной прозой «Слова о погибели Русской земли» и «Задонщины» К. Мюллера. В основу переводов, как правило, положены новейшие научные издания памятников древнерусской литературы, выполненные известными советскими специалистами В. П. Адриановой-Перетц, Д. С. Лихачевым, Н. К. Гудзием, И. П. Ереминым и др.

Переводы памятников расположены в хрестоматии под следующими рубриками: «Летописи» — «Повесть временных лет»; «Жития святых п княжеские жития» — Жития Феодосия Печерского, Бориса и Глеба, Александра Невского, Дмитрия Донского, Петра и Февронии; «Героическая поэзия» — «Слово о полку Игореве», «Слово о погибели Рускыя земли», «Задонщина»; «Исторические и воинские повести» — повести «о разорении Рязани», «о взятии Царьграда», «о новгородском белом клобуке», «о великих князьях владимирских», «о смерти и о погребении кпязя М. В. Скопина-Шуйского», «от прежних лет князя И. М. Катырёва-Ростовского», «об Азовском осадном сидении»; «Публицистика» — «Молепие Даниила Заточника» и переписка князя А. М. Курбского с Иваном Грозным, «Поучение Владимира Мономаха» и «Домострой», Житие Аввакума; «Сатирическая и моралистическая литература» — Повести «о Горе-Злочастии», «о Савве Грудцыне», «о ІІІемякином суде», «о Ерше», «о бражнике», «о старом муже и молодой девице», «о Карпе Сутулове», «о Фроле Скобееве», стихотворные сатиры Симеона Полоцкого.

Один лишь простой перечень переведенных памятников свидетельствует о том, что составители хрестоматии много п плодотворно поработали над изучением древнерусской литературы и сумели выбрать наиболее яркие ее образцы.

Составители хрестоматии фиксировали свое внимание на наиболее важных, оригинальных жанрах произведений древнерусской литературы, подчеркивающих ее светский характер. Это, конечно, правильно, но вместе с тем, не следует забывать, какой удельный вес в древнерусской литературе занимала апокрифика, агиография, оригинальная и переводная патристика, оригинальная проповедническая литература и публицистика, произведения переводной беллетристики, паломническая литература и литература о путешествиях в другие города и страны. Все эти жанры остались за пределами настоящей хрестоматии, так же, как и такие памятники древнерусской литературы, как повести об Акире, об Индейском царстве, о Стефанпте и Ихнилате, о Дракуле, Александрия, Девгениево деяние, Хожения игумепа Даниила, Афанасия Никитина, произведения древперусского красноречия Кирилла Туровского, Серапиопа Владимирского, Нила Сорского, Иосифа Волоцкого и мн. др.

Невключенными в хрестоматию оказались повести о Вавплонском царстве, о посаднике Щиле, о жизни и смерти, о Тверском Отроче монастыре, отрывки из Галицко- Волынской и других летописей и мн. др.( пропущено несколько абзацев).

[i] Russische Heiligenlegenden. München, W. Fink, 1966, 188 S. (Slavische Propy läen).

Мария Борисовна Виднэс (1903—1972 гг.) Некролог

Ю. К. БЕГУНОВ

Мария Борисовна Виднэс

(1903—1972 гг.)

Некролог

23 декабря 1972 г. за своим рабочим столом, на 70-м году жизни скончалась доцент Хельсинкского университета Мария Борисовна Виднэс; всего несколько месяцев не дожила она до своего 70-летнего юбилея. В ее лице скандинавская славистика потеряла ученого-труженика. До последней минуты жизни она не прекращала работы над книгой о славяно-русских пергаменных отрывках Апракоса-евангелия, найденных в Скандинавии; эту книгу ей не суждено было закончить.

Мария Борисовна была в полном смысле подвижницей науки, отдавая ей все свои силы и все без остатка время. В течение многих лет Виднэс работала библиотекарем, а затем заместителем заведующего Славянской библиотеки при Университете в Хельсинки. Многие слависты, занимавшиеся в этой библиотеке, не раз пользовались ее обширными библиографическими познаниями и советами. От книговедения и библиографии Мария Борисовна переходила к древнерусскому и старославянскому языкознанию, читая лекции по истории этих языков, по стилистике и теории перевода с финского языка на русский; в конце 1970 г. М. Б. Виднэс получила титул профессора honoris causa. Поистине удивительно, как умела Мария Борисовна сочетать свою работу в библиотеке с огромной деятельностью преподавателя и с каждодневным научно-исследовательским трудом. Ее эрудиция была огромной: от Кирилла и Мефодия до Франсуа Рабле и от русского летописания до Федора Достоевского и Владимира Соловьева.

Достаточно познакомиться со списком научных трудов финской исследовательницы, чтобы убедиться, сколько интересного она успела написать за свою жизнь. В области истории русского языка отметим ее докторскую диссертацию «Позиция притяжательных эпитетов в древнерусском языке» (1952 г.), а также выходившие на страницах скандинавских и советских журналов статьи «О русском слове „история“ — „гистория“» (1957 г.), «О некоторых изменениях в позиции выражения принадлежности в русском языке XVII—XVIII вв.» (1958 г.), «Заимствованные слова у Василия Тредиаковского» (1960 г.), «О русских композита» (1967 г.), «Происхождение относительных предложений с местоимением „что“ в русском языке» (1970 г.) и др.

В области истории русской литературы назовем ценную книгу М. Б. Виднэс «Славяно-русские синаксари „Финляндских отрывков“»,

366

в которой сочетаются лингвистические и текстологические методы исследования (1966 г.).

Известны ее выступления против гипотезы Попова-Будовница, настаивавших на исключительно русском происхождении Изборника 1076 г. (1967 г.). Внимание многих привлекла находка М. Б. Виднэс в университетской библиотеке Хельсинки единственного списка дотоле неизвестной оды Михаила Чулкова. В разные годы внимание финской исследовательницы привлекали жизнь и творчество Николая Мирликийского, Иоанна Дамаскина, Кирилла и Мефодия, Климента Охридского, Феофана Грека, Арсения Коневского; интересовалась она соотношением язычества и христианства в средневековой Карелии, иконописным искусством карельских мастеров, историей библиотеки Валаамского монастыря и Хельсинкской университетской библиотеки, рецепцией русской и советской литературы в Финляндии и восприятием русскими детьми сказок Топелиуса.

Занималась она и исследованием творчества JI. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, А. П. Чехова; развивая взгляды финского философа-рационалиста Эйно Кайла, писала о жизни и творчестве В. С. Соловьева, о его молодых годах, о его стихах, посвященных Финляндии. Немало внимания М. Б. Виднэс уделяла переводам с русского на финский язык, а также рецензированию вновь вышедших книг по библиотековедению, книговедению, истории литературы и искусства России.

Всех, знавших Марию Борисовну, поражала ее энергия, когда она, в немолодые годы и при некрепком здоровье, часто путешествовала по Европе для чтения лекций, работы в библиотеках и участия в международных симпозиумах. Так, весной—летом 1970 г. М. Б. Виднэс посетила 10 крупнейших библиотек Парижа; вернувшись домой, прочитала доклад в г. Ваза Женскому академическому союзу о Ф. М. Достоевском, а затем отправилась в Университет Эрланген-Нюренберг с циклом лекций по русской литературе (Владимир Соловьев и символисты) и еще успела выступить в Зальцбурге на очередном Кирилло-Мефодиевском конгрессе с докладом «Языческое и византийско-христианское в Карелии». В библиотеках Хельсинки, Стокгольма, Ленинграда и Москвы М. Б. Виднэс проводила долгие часы над древними манускриптами. Ее фундаментальное описание древнеславянских рукописей Университетской библиотеки в Хельсинки, почти законченное, так и не увидело, к сожалению, свет. В последние годы профессор Виднэс пользовалась каждой возможностью, чтобы посетить Советский Союз. В богатых библиотеках Москвы и Ленинграда, в их рукописных отделах, она находила свое маленькое счастье, когда ей удавалось отождествить найденные ею в библиотеках Скандинавии фрагменты древних рукописей с их новгородскими оригиналами.

В 1972 г. М. Б. Виднэс была в Советском Союзе, но в Ленинград не заехала. Наша встреча, таким образом, к сожалению, не состоялась.

Пусть же в сердцах тех, кто знал труды Марии Борисовны и кто был лично знаком с ней, останется навсегда ее образ и воспоминание обо всем добром, что оставлено ею.

Перечень научных трудов Марии Борисовны Виднэс по древнерусской литературе, языку, искусству, археографии

Монографии

1. La position de l’adjectif épiťhete en vieux russe. Helsingfors, 1952, 197 p.

То же. 2 ed. In seria: Commentationes Humanarum litterarum Societas scientia- rum fennica, Helsingfors, vol. XVIII, № 2, 1953. 197 p.

367

2. Les Synaxaires slavo-russes des «Fragments Finlandais». Helsingfors, 1966. 214 p. (Commentationes Humanarum litterarum Societas scientiarum fennica, vol. XXXVIII, № 1).

Рец.: Ю. K. Бегунов — Русская литература, Л., 1967, № 4, стр. 248—250; X. Кодов — Известия на Народна библиотека «Кирил и Методий», т. IX (XV), София, 1969, стр. 291—294.

Статьи

1. Valamo klosterbibliotek. [Валаамская монастырская библиотека]. —Nordisk tidskrift för bok- och biblioteksvasen, Uppsala, 1940, t. 27, № 2, s. 81—98.

2. Über russisch «istorija» — «gistorija». [О русском слове «история» — «гистория»]. — Scando-slavica, Kjabenhavn, 1957, vol. 3, ss. 137—139.

3. О выражении принадлежности в русском языке XVIII—XIX веков. — Scando- slavica, Kobenhavn, 1958, vol. 4, стр. 166—175.

То же под заглавием: О некоторых изменениях в позиции выражения принадлежности в русском языке XVIII—XIX веков. — Вопросы языкознания, М., 1958, № 5, стр. 99—101.

4. La constitution du fonds slave de la Bibliotheque universitaire de Helsinki. [Состав славянского фонда Университетской библиотеки в Хельсинки]. — Cahiers du Monde russe et sovietique, Paris, 1961, vol. 11, № 3, pp. 395—408.

5. Venäläisen pidetty opetuskokoelma «Sbornik Svjatoslava» 1076 goda [Сборник поучений Святослава 1076 года, считавшийся русским произведением]. —Logos, Helsinki, 1963, vol. 14, ss. 23—30.

6. *Pyhittäjä Arseni Konevitsalaisen elämä [Житие преп. Арсения Коневского]. — Ortodoksia, Helsinki, 1964, vol. 14, ss. 9—45.

7. Un parchemin slavo-russe de la Bibliotheque universitaire de Helsinki [Славяно-русский пергамент из Университетской библиотеки в Хельсинки]. — Scando- slavica, Kpbenhavn, 1964, vol. 10, pp. 133—147.

8. Theofanes Kreikkalainen novgorodin ortodoksisuuden apologeetina [Феофан Грек — апологет новгородского православия]. — Ortodoksia, Helsinki, 1965, vol. 16, ss.. З—13.

9. *Über die russischen Komposita [О русских сложных словах]. — In: Lingua viget. Commentationes Slavicae in honorem V. Kiparsky. Helsinki, 1965, ss. 161—167.

10. Der «Sbornik Svjatoslava» vom Jahre 1076 [Сборник Святослава 1076 года].— In: Annales instituti slavici, hrsgb. von F. Zagiba. Bd. 1—3. Geschichte der Ost- und Westkirche in ihren wechselseitigen Beziehungen. Acta Congressus historiae Slavicae Salisburgensis in memoriam SS. Cyrilli et Methodii anno 1963 celebrati. Wiesbaden, 1967, SS. 84-86.

11. **Uutta tietoa Karjalan ikonitaiteesta [Новые сведения о карельском иконо- писании]. — Itä-Suomi, Lappeenranta, 1968, № 6.

12. Un fragment ďaprakos ä la Bibliotheque universitaire de Helsinki [Фрагмент ■ апракоса из Университетской библиотеки Хельсинки]. — Scando-slavica, Kjefbenhavn,

1969, vol. 16, pp. 147—155.

13. Ein unbekanntes Psalterfragment aus Vasterás in Schweden [Неизвестный фрагмент Псалтыри из Вестероса в Швеции]. — Die Welt der Slaven, Wiesbaden,

1970, Jhrg. 15, H. 4, SS. 388—395.

14. Étude sur quelques feuilles complementaire a l’Evangeliare de la Bibliotheque royale de Stockholm KBA 787a 10 et 6 [Исследование нескольких листов, принадлежащих Евангелию из Королевской библиотеки в Стокгольме]. — Scando-slavica, Kpbenhavn, 1970, vol. 16, pp. 205—224.

15. La genese de la proposition relative avec le pronom «сто» en russe [Происхождение относительных предложений с местоимением «что» в русском языке]. — In: Actes du Xme Congres International des linguistes, Bucarest 28 aoüt—2 septembre 1967. Bucarest, 1970, pp. 995—997.

16. Неизвестный отрывок Псалтыри из Вестероса в Швеции. — ТОДРЛ, т. XXVI, М.-Л., Í971, стр. 352-356.

17. Славяно-русские пергаменные отрывки в скандинавских собраниях. —. В кн.: Текстология славянских литератур. Доклады конференции Текстологической комиссии Международного комитета славистов. JL, 1973, стр. 235—238.

18. La balance entre les cas sans preposition et avec preposition en russe [Соотношение падежей без предлогов в русском языке]. — In: VII Migdzynarodowy kongres slawistów, Warszawa, 21—27 VIII 1973. Streszczenia referatów i komunikatów. Migdzynarodowy komitet slawistów. Polska akademia nauk. Polski komitet slawistów. Warszawa, 1973, pp. 298—299.

* В соавторстве с X. Кирккиненом.

** В соавторстве с А. Яскинен.

ДРЕВНЕРУССКИЕ ИСТОЧНИКИ ОБ ИЖОРЦЕ ПЕЛГУСИИ-ФИЛИППЕ, УЧАСТНИКЕ НЕВСКОЙ БИТВЫ 1240 г.

В эпоху средневековья по левую сторону реки Невы и на юго-запад от Ладожского озера жило племя балто-финской языковой группы «инкерикот», или «ингрикот», по-русски — «ижора». По мнению Ю. А. Шёгрена, это название восходит к имени дочери шведского короля Олафа, жены князя Ярослава Мудрого Ингигерды, или Ирины^{^[1]}. На Руси Ингигерда жила с 1019 по 1050 г., год смерти. Наименование страны ингров — «Ingerinmaa» — Шёгрен объясняет как «земля Ингрин». В «Хеймскрингле» Снорри Стурлусона рассказывается о том, что Альдейгьюборг и его область, а значит Ингрия, была свадебным подарком Ярослава, тогда еще новгородского князя, своей жене. С той поры норманнский ярл Рагнвальд Ульффсон, родственник Ингигерды, стал сидеть в Ладоге (Альдейгьюборге) и управлять Ижорской землей как данной ему в лен землею. Говорят, что еще в XI в. ижорцы называли себя карелами («karjalaiset»), а с с XII в. в документах прослеживается финское название страны «Ингрия» и ее жителей — «ингры» ^{^[2]} и русское «ижорцы».

На самом же деле Ижорская земля была издревле связана с восточными славянами. Еще новгородские словене проникают на озеро ІІево (Ладожское) и в реку Неву в VIII—IX вв., проезжая через земли чуди с товарами но великому водному пути из Новгорода Великого, что стоит на реке Волхов, и далее в Финский залив и Балтийское море до города Волина в устье Одры. С X в. начинается освоение земли невской чуди как пограничья формирующегося Древнерусского государства. С тех нор связи становятся прочными и тесными.

Колонизация новгородцами бассейна реки Невы и Приладожья происходила постепенно, и лишь к XIII веку Ижорская земля полностью и окончательно вошла в состав Вотской пятины Новгородской республики. В 1227 г. новгородский князь Ярослав Всеволодович крестил приладожских карел, «мало не все люди», в их числе были, вероятно, и ижорцы ^{^[3]}. В 1228 г. карелы вместе с ижорой отогнали емь, которая напала на новгородские погосты и Приладожье, была разбита и скрывалась в лесах ^{^[4]}.

Около 1240 г. старейшиной Ижорской земли был один из знатных ижорян по имени Пелгусий, а в крещении — Филипп. Ижор- ское имя «Pelgo» или «Pelkko» (финская форма) означает «исполненный страха» (божьего), т. е., вероятно, «богобоязненный». Шёгрен привел различные варианты написания этого имени: «Pelk», «Pälckon», «Pelkonen», «Pellkoinen»^{^[5]}. Русская форма имени «Пелгусий» произошла от генетива множественного числа «Pelgusen», т. е. «принадлежащий роду „боящихся“». В настоящее время в Финляндии известна фамилия Пелконен.

«Подобно многим вотчинникам Вотской, Ижорской и Карельской земель, генетически связанным с местными племенами предшествующей эпохи, — пишет С. С. Гадзяцкий, — Пелгусий, крестившись, принял господствующую в Новгородском государстве религию. Вместе с тем он жил „посреде роду своего погана“. Термин „род“ в данном случае употреблен в смысле племени или, точнее, народности, так как о родовом обществе в это время говорить не приходится. Предположить же, что речь идет о семье, также невозможно; во-первых, семья не могла оставаться в язычестве, если глава ее принял христианство, а, во-вторых, нести охрану морских границ Новгородского государства, хотя бы только в пределах „Котлина озера“, было не под силу одной семье. Несомненно, Пелгусий жил среди пребывающих в язычестве и зависящих от него единоплеменников. То обстоятельство, что охрана морских границ в таком исключительно важном пункте, как устье Невы, была доверена Новгородом ижоре во главе с Пелгусием, показывает не только что здесь была своя военная организация, но и то, что на ижору можно было положиться, что Новгород не опасался измены» [6].

Этот православный представитель местной, ижорской знати находился на вассальной службе Новгородскому государству и нес пограничную охрану на берегу Финского залива и реки Невы. Филипп-Пелгусий отличился в Невском сражении, в котором дружина князя Александра победила пятитысячное шведское войско под начальством Ульфа Фасси и Биргера 15 июля 1240 г. По данному поводу В. Р. Кипарский замечает, что когда ижорский начальник береговой обороны Пелгусий (т. е. Пелконен, причем русская форма его имени, вероятно, происходит от партитива множественного числа) в 1240 г. благодаря своей бдительности предотвратил внезапное нападение шведов на русских, то летопись сделала из него героя, особенно настаивая на том, что он был крещеный и, следовательно, принадлежал к «своим», хотя и продолжал жить в общении со своим языческим родом[7].

Старший и наиболее достоверный рассказ об этом событии сохранила первая редакция Жития Александра Невского, написанная в 80-е годы XIII в. иноком Владимирского монастыря Рождества богородицы[8]. Его возможный источник — устные рассказы очевидцев жизни и подвигов князя Александра Ярославича и его дружинников, «домочадцев» и «самовидцев возраста». Мы предполагаем, что одним из названных очевидцев был сам ижорянин Пелгусий. Не исключено, что после 1252 г. он получил от великого князя владимирского Александра земельное пожалование во Владимиро- Суздальском княжестве. На это, вероятно, указывает существование села Пелгусова в 23 км к северу от города Шуи, название которого можно было бы объяснить из имени первого владельца и основателя села[9].

В предании о видении Пелгусия, записанном в Житии, видимо, со слов самого Пелгусия, повествуется следующее: «И бе некто мужь старейшина в земли Ижерстей, именем Пелгуй. Поручена же бысть ему стража морьская. Въсприят же святое крещение и живяше посреди рода своего, погана суща. Наречено же бысть имя его в святем крещении" Филип. И живяше богоугодно, в среду и в пяток пребываше в алчбе. Тем же сподоби его бог видети видение страшно в тъй день. Скажем вкратце.

Уведав силу ратных, иде противу князя Олександра, да скажет ему станы и обрытья их. Стоящю же ему при край моря, стрегущю обою пути, и пребысть всю нощь в бдении. И яко же нача въсходити солнце, слыша шюм страшен по морю и виде насад един гребущь, посреди же насада стояста святая мученика Бориса и Глеба, в одеждах чръвленых, и беста руце держаста на раму. Гребци же седяху, акы мглою одени. Рече Борис: „Брате Глебе, вели грести, да поможем сроднику своему Олександру“. Видев же таковое видение и слышав таковый глас от мученику, стояше трепетен, дондеже насад отъиде от очию его.

Потом скоро поеха князь Олександр. Он же, видев князя Олександра радостныма очима, исповеда ему единому видение. Князь же рече ему: "Сего не рцы никому же”»[10].

Известия этого предания комментирует С. С. Гадзяцкий. Он пишет: «Благодаря Пелгусию и ижоряпам Александр смог нанести удар не только быстро, но и впозапно. Пелгусий, „увидав силу ратных, иде против князя Александра, да скажет ему станы: обрете бо их. Стоящу же ему при край моря стерегущу обои пути, и пребысть въсю нощь в бдении. .“ Иначе говоря, Пелгусий разведал расположение противника и донес Александру; кроме того, оп вел наблюдение за подступами к шведскому лагерю („стерегущу обои пути“). Это дало возможность разработать план нападения и отрезать путь поступлению к шведам сведений о повгородцах и их приготовлениях. Насколько существенно было соблюдение тайны готовящегося нападения, видно из того, что когда Пелгусий, кроме указанных выше сведений, рассказал Александру о своем видении, „князь же отвеща ему: „сего не рци никомуже“. Если считать, что это запрещение касалось только видения, то оно будет непонятно, так как видение носило благоприятный для новгородцев характер и распространение сведений о нем могло иметь положительное значение для моральной подготовки войска. Войне был придан религиозный смысл, так как она проводилась шведами под видом борьбы католичества с православием и язычеством. В войске шведов находились епископы, собиравшиеся обращать в католичество и новгородцев, и ижору, и другие народности. Поэтому запрещение имело смысл, если касалось всех сведений, сообщенных Пелгусием Александру, тем более что, вероятно, все сведения („яко же виде и слыша'“) Пелгусий „исповеда ему (Александру) единому“»[11].

Мы полностью согласны с Гадзяцким. Добавим только, что, таким образом, из-под пера владимирского книжника, тесно связанного с митрополитом Кириллом и сыном Александра Невского великим князем владимирским Димитрием, вышел рассказ, совершенно необычный по своему характеру. Эпизод сражения или, вернее, подготовки к нему — военная разведка Пелгусия па берегах Невы превратилась в достойное памяти чудо о славном видении святых мучеников Бориса и Глеба, явившихся якобы на помощь сроднику своему князю Александру. ІІо словам автора Жития, видение праведником святых покровителей Дома Рюриковичей и всей Русской земли было достойной наградой новгородскому князю за его «велику веру и надежу к святыма мученик ома, Борису и Глебу». Далее в Житии рассказывается о том, как ранним утром 5 апреля 1242 г. князь Александр в своем молитвенном обращении вспоминает о победе Ярослава Мудрого над Святополком Окаянным, убийцей Бориса и Глеба, и просит бога даровать ему победу над врагом: «Суди ми, боже, и разсуди прю мою от языка велеречна и помози ми, боже, яко же дрѳвле Моисеови на Амалика и прадеду моему Ярославу на окааннаго Святополка»[12].

В свое время В. И. Мансикка справедливо указывал на то, что агиограф при составлении батальных сцен воспользовался описанием сражения между Ярославом и Святополком из Паремийного чтения в честь Бориса и Глеба[13].

Владимирский книжник знал и некрологическую характеристику Владимира Мономаха из Лаврентьевской летописи (под 1125 г.): «Велику же веру стяжа к богу и сродникома своима к святыма му- ченикома Бориса и Глеба»[14]. Таким образом, вполне очевидно, что автор Жития* заимствовав информацию о Пелгусии от очевидца почерпнул сведения о культе Бориса и Глеба из книжных источников и воспользовался ими в целях создания образа идеального князя каким в его глазах был Александр Невский. Сложившийся во второй половине XI в. культ Бориса и Глеба защищал феодальную иерархию рода князей Рюриковичей и феодальный порядок Русской земли, незыблемость которого покоилась на подчинении младшего князя старшему. Борис и Глеб потому праведники, что они уважали права сюзерена и беспрекословно подчинились ему, а Святополк потому окаянный, что не захотел уважать права вассалов и отнял у них самое дорогое, ему не принадлежащее, — жизни. Рассказав о князе Александре как горячем приверженце борисоглебского культа, рождественский инок тем самым прославил невского героя за то, что тот охранял феодальный миропорядок Русской земли[15]. Одновременно агиограф прославил и Пелгусия, который, будучи крещенным ижорянином, но-своему способствовал охране этого миропорядка и потому причисляется к праведникам.

На одном из клейм большой московской иконы начала XVII в. «Александр Невский с деянием» Пелгусий изображен как святой с нимбом[16]. В середине XV в. составитель 3-го вида 2-й редакции Жития Александра Невского (в Софийской I летописи, под 1240 г.) наделил великой верой к святым Борису и Глебу старейшину Ижорской земли Пелгусия. Это случилось потому, что в процессе переписки с поля рукописи в текст Жития был внесен подзаголовок рассказа «О Пелгусии Ижерянине», разорвавший собой предыдущую фразу.

Новгородская I летопись младшего извода, Комиссионный список (2-н редакция, 1-й вид Жития)

Софийская I летопись (2-я редакция, 3-й вид Жития)

«И прииде на ня в неделю на сбор святых отец 600 и 50, иже в Халкидоне, на память святых мученик Кирика и Улиты и святого князя Владимѳра, крестившего Рускую землю, и сице имея велику веру к святым мучеником Борису и Глебу. И се пакы бе некто муж старейшина в земли Ижорьскои, именемь Пелгусии. . .»[17]

«И прииде на ня в неделю на збор святых отец 600 и 30, иже в Халкидоне, на память святую мученику Кирика и Улиты и святого великаго князя Володимера, крестившаго Рускую землю, а нареченаго ему имени в свя- тем крещеньи Василия.

О Пелгусии Жерянине.

Имеяше бо велику веру и надежу к святыма мученикома, Борису и Глебу, и бе некто муж старейшина в земли Ижорьскои, именем Пелгусии. . *»[18]

Благодаря Софийской I летописи эта версия проникла в большинство зависимых от нее митрополичьих и великокняжеских летописных сводов второй половины XV—XVI в.[19] Одна из поздних разновидностей текста вошла в 70-е годы XVI в. в состав многотомной компиляции — Лицевого летописного свода. Московские миниатюристы Лаптевского тома снабдили текст рассказа о Пелгусии любопытными рисунками. На одном из них изображен Пелгусий без нимба в молитвенном обращении к иконам Бориса и Глеба. На другом, в верхней его части, Пелгусий показан стоящим впереди толпы своих соплеменников. На третьем же представлено видение Пелгусия «при край моря». На четвертом Пелгусий сообщает князю Александру о чуде. Древнерусский текст, сопровождающий эти рисунки, является дальнейшей переработкой текста Никоновской летописи 20-х годов XVI в. с дополнениями по Степенной книге 1563 г[20]. В поздних редакциях Жития Александра Невского предание о Пелгусии не было дополнено новыми фактами, которых бы не знал агиограф XIII в. Оно лишь было изукрашено всеми цветами пышной древнерусской риторики. Последняя по идейно-эстетическим представлениям агиографов Макарьевской школы способствовала воссозданию максимально идеализированного образа князя-святого, персонифицировавшего собой некую отвлеченную идею[21].

В рассказе о видении Пелгусия в Житии Александра Невского, написанном в 1591 г. Ионой Думиным, архимандритом Рождественского монастыря во Владимире, образ Пелгусия приобретает иконописные черты праведника: благоверность, благоразумие, богобоязненность. Так под пером древнерусского книжника Пелгусий превращается в сподвижника благоверного и святого, христолюбивого самодержца, великого князя Александра. Все действие рассказа драматизируется: обыгрывается впечатление ужаса при видении и радость, сопровождающаяся пролитием теплых слез и утаенпой молитвой в сердце при исповедании чуда князю Александру[22].

«Видение Пелгусия» не было самостоятельным произведениед русской литературы XIII—XVI вв.: оно всегда входило в состав Жития Александра Невского. Это обстоятельство имеет отношение к оценке «Видения» как исторического источника в контексте агиографического произведения. По своей теме, характеру, композиции и структуре оно примыкает к самостоятельным «видениям», легендарно-повествовательному жанру средневековой литературы[23]. В этом жанре средневековому книжнику удавалось искусно отобразить общение человека того времени с трансцендентным миром. В данном «видении» тема, — необходимость совместных военных действий против врага — раскрывается в персонажах христианской мифологии через посредство тайнозрителя, излагающего фабульные моменты события. Прием сказа составляет существенную особенность «Видения Пелгусия». Структурные части следуют здесь в таком порядке: 1) бдение и раздумье тайнозрителя, 2) появление чудесных сил, призывающих к действию, 3) испуг тайновидца, 4) поведание чуда, 5) смысл «откровения», выявляющийся в процессе последующего повествования агиографа. Тем самым подчеркивается неразрывная связь структуры «видения» со структурой Жития, в котором первое играет вполне определенную функциональную роль — достойно прославить «грозного на ратях» идеального князя-полко- водца Александра Невского: ему и сверхъестественные силы помогают!

В этой связи стоит снова напомнить об отношении исследователей к «видению» Пелгусия как к историческому источнику. Одни из них объявляют Житие Александра Невского «чрезвычайно опасным источником» (Я. С. Лурье)[24]. «Особенно опасными, — утверждает Лурье, — оказываются житийно-легендарные рассказы в тех случаях, когда они вводятся внутрь исторического повествования. Привлекая такие рассказы, историки тщательно изгоняют из них все то, что противоречит естествознанию и логике и оставляют остальное. . рационалистически перетолковывая все легендарные рассказы (разведка Пелгусия без упоминания о Борисе и Глебе. . .)»[25] и т. д. Другие историки считают возможным пользоваться Житием Александра Невского как историческим источником, усматривая в нем следы княжеской летописи XIII в. (В. Т. Пашуто)[26]. «Лишь с великим трудом, — замечал Пашуто,— отцам церкви удалось напялить иеромонашеский клобук поверх рыцарских доспехов князя Александра, ибо его житие в своем первоначальном виде далеко отстоит от канонического типа, содержит много фактов, его нарушающих. Естественно встает вопрос об уровнях достоверности этого жития па протяжении истории его существования»[27] и, мы бы добавили, об уровнях достоверности различных его известий, в том числе известий о чудесах. «Я. С. Лурье отрицает ее (т. е. достоверность. — Ю. Б.) с самого начала, ибо в житии есть элементы чудес»[28].

Однако элементы чудес имеются в любом агиографическом произведении и во всем историческом повествовании Древней Руси, так как, по мысли древнерусского книжника, ничто не могло случиться без участия провидения. Без чудес человек, живший в эпоху средних веков, не мыслил себе идеологическое осмысление и художественное открытие мира. «Чудесность» была тем мостом, которая связывала мир реальный с миром воображаемым, идеальным, плодом творческой фантазии средневековых книжников. Установление прочных связей этих «двух миров», предписываемое трансцендентальной эстетикой Древней Руси, обусловливало обращение к чудесному и было потому единственно возможным средством художественной типизации действительности.

Отрицать достоверность средневекового источника не трудно, труднее изучить его и открыть для историка. Историческая наука не должна дать себя связать с гиперкритикой, т. е. с доведением теории индуктивизма до логического конца[29], если она хочет оставаться наукой и изучать русские средневековые источники во всем их своеобразии и неповторимой идейно-эстетической и философской цельности. Современному историку, конечно, и в голову не придет признание реальности чудес, скажем, того, что Пелгусий видел святых князей Бориса и Глеба, хотя, конечно, факт галлюцинации перевозбужденного сознания человека не исключается.

Этот вымышленный рассказ, облеченный в форму «видения», стал легендарно-историческим источником самосознания русских людей накануне Невской битвы. «Видение» Пелгусия — это и акт национальной героизации, допущенный агиографом в целях прославления князя Александра Невского и его деяний. Потому следует признать, что перед нами первоклассный исторический источник идеологической подготовки Невской битвы.

В заключение несколько слов о дальнейшей судьбе Пелгусия, родоначальника современной финской фамилии Пелконен, и о его роде. Мы предполагаем, что после 1252 г. Пелгусий вместе с некоторыми из своих домочадцев переехал во Владимирскую землю, где основал село Пелгусово. Но другие представители его семьи оставались жить близ устья Невы. Гадзяцкий указывает, что, по данным писцовых книг, в конце XV в. в Дудоровском и Воздвиженско- Коробосельском погостах Ореховского уезда существовало несколько деревень, носящих названия Пелгуевых или Пелкуевых[30].

По любезному сообщению Лаури Пелконена (Ярвенпяа, Финляндия), не позднее XIV в. некоторые из потомков Пелгусия переселились на Карельский перешеек в область Средней Вуоксы. В конце XV в. некоторые Пелконены жили в северном Саво, в Тависалми, где теперь Куопиоский приход. А в XVI в. они уже владели землями в Вуорисало. В 1540 г. Пелконены были старшинами в деревнях. Тогда же они получили от коронных фогтов в Савонлинне (Нейшлот) право жить на землях, принадлежавших государству. Все Пелконены-крестьяне были католиками, а позднее — лютеранами. Только некоторые из них перешли в православие. Впоследствии род их расселился по всей Финляндии, кроме юго-запада страны. Пелконены проникли даже в Лапландию, где существует местность, называемая «Пелкосенниеми», т. е. «мыс Пелконенов», и составляющая целый приход. Впоследствии Пелконены селились и в северной тундре. Образование члены этого рода стали получать только в середине XIX в. Из них вышло несколько человек, занимавших государственные должности: некоторые были пробстами, другие представляли интересы крестьян в сейме. Из этого рода происходит также писательница Элна Пелконен, отец которой был служащим на заводе в Каукас.

Финские Пелконены не забывают своего славного предка, бывшего сподвижником русского князя Александра Ярославича в 1240 г. Военно-политический союз русских и балта-финских народов, сложившийся еще в эпоху раннего средневековья, имеет глубокий исторический смысл. Он оправдан перед лицом исторической памяти и с позиции добрососедства. Жить на своей земле, занимаясь мирным трудом ради счастья поколений, благополучия и продолжения жизни,— это ли не извечное стремление и восточнославянских и балто-финских народов. Вот почему имя Александра Невского стало символом охраны и защиты прибалтийских берегов на века.

Yи. К. Begunov

OLD RUSSIAN SOURCES

ON AN IVORIAN PELGUSIJ-PHILIP,

A PARTICIPANT OF THE NEVA BATTLE OF 1240

The author investigates the career of Pelgusij, a participant of the battle on the river Neva in 1240 when the Swedish troops were defeated by the Novgorodian army led by Prince Alexander Jaroslavich, named Nevskij after this battle. The information about Pelgusij, preserved in «The life of Alexander Nevskij» and other sources, amounts to his being an olderman of Izora land baptized under the name of Philip. He is reported to be at Novgorodian service as a ward border-guard who informed the Russian army about the Swedish invasion. The existence of a village Pelgusovo in the Vladimir district of the RSFSR and the history of the ancient Finnish family Pelkonen led the author to the reconstruction of the further career of Pelgusij who is supposed to become an Old Russian feudal lord after the Neva battle.

^{^[1]} Sjögren J. А. Ueber die finnischen Bevölkerung des St.-Petersburger Gouvernement und über den Namens Ingermanland. — In: Memoire de I’Academie. VI serie. Scienses politique, historique et philologique. SP6.,1833, t. II, S. 101—256, ср.: Гиппинг A. Я. Нева и Ниешпанц. СПб., 1909, т. 1, с. 39—42; Mikkola J. J. Die älteren Berührungen zwischen Ostseefinnisch und Russisch. Helsinki, 1938; S. 15—16. К истории этимологии этнонима «инкери» см.: Nissilä V. Inkeri- nimen etymologiosta. — In: Kalevalaseuran vuosikirja, 1961, N 41; Джак сон Т. Я. Исландские королевские саги о русско-скандинавских матримониальных связях. — В кн.: Скандинавский сборник. Таллин, 1982, т. XXVII, с. 107-115.

^{^[2]} Гадаяцкий С. С. Вотская и Ижорская земли Новгородского государства, —* В кн.: Ист. зан. М., 1940, т. 6, с. 129.

^{^[3]} ПСРЛ. СПб., 1846, т. I, с. 191.

^{^[4]} Там же, с. 192.

5 Sjögren J. A. Über die finnische Sprache und ihre Literatur. — In: Sjögren J. A. Gesammelte Schriften. SPb., 1861, Bd. 1, S. 101—103; ср.: Nykysuomen sanakirja. Valtion loimoksianuosta loettänyl Snoinalaisen ki jrallisuimden scura. Porvoo; Helsinki. 1956. 4 osa, s. 253.

[6] Гадзяцкий С. C. Указ. соч., с. 130.

[7] Kiparsky F. Suomi Venäjän kirjaallisuudessa. Helsinki, 1945, s. 18; ср.: Mik- kola /. /. Hämäran ja sarastuksen ajoilta. Porvoo; Helsinki, 1939, s. 52—53.

[8] Бегунов IO. E. Памятник русской литературы XIII в. «Слово о погибели Русской земли». М.; JI., 1965, с. 58—64.

[9] Список населенных мест Владимирской губернии по сведениям на 1859 г. Изд. Центральным статистическим управлением Министерства внутренних дел. СПб., 1863, с. 223.

[10] ⁸ Житие Александра Невского. — В кн.: Бегунов ГО. К. Памятник русской литературы XIII в., с. 189. Дреппогттая из дошедших до нас рукописей, сохранившая предание о Пелгусии, — это Лаврентьевская летопись 1377 г. (рукопись ГПБ, F. IV, № 2, с. 168—169 об.).

[11] Гадзяцкий С. С. Указ, соч., с. 182—133; ср.: Пашуто В. Т. Александр Невский. М., 1974, с. 03.

12 Житие Александра Невского, с. 191.

[13] Мапсикка В. И. Житие Александра Невского: Разбор редакций и текст. — В кн.: Памятники древней письменности и искусства. СПб., 1913, т. CLXXX, с. 43—44.

[14] Там же, с. 37—38.

[15] В. JI. Янин полагает, что в Житии Александра Невского отразился местный новгородский культ Бориса и Глеба, поддерживаемый боярством Прусской улицы. См.: Янин В. Л. Церковь Бориса и Глеба в новгородском детинце: (О новгородском источнике Жития Александра Невского). — В кн.: Культура средневековой Руси: Посвящается 70-летшо М. К. Каргера. JL, 1974, с. 88—93; то же в кн.: Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения. М., 1977, с. 123—135.

Однако следует заметить, что культ Бориса и Глеба носил повсеместный ха^- рактер на Руси, поддерживался он и на северо-востоке Руси. Агиограф не подчеркивает, что святые братья помогали именно Новгороду; речь идет о помощи князю Александру. Общественно-политические и художественные устремления автора Жития отнюдь не замыкались интересами какой-нибудь одной области. Общерусский характер почитания князей Бориса и Глеба исключал какие-либо намеки на узкоместные интересы. Книжные источники Жития как будто бы не противоречат, а подкрепляют эту точку зрения. Ср.: Мансикка В. Я. Указ. соч., с. 37—39, 43—44.

[16] Фотовоспроизведения с этой иконы, а также клейм, изображающих Пелгусия, опубликованы. См.: Бегунов Ю. К. Житие Александра Невского в станковой живописи начала XVII в. — ТОДРЛ. М.; JI., 1966, т. XXII, с. 311— 326; Он же. Древнее изображение Александра Невского.— Byzantinoslavica. Praha, 1981, t. XII, N 1, с. 39—42, 3 табл.; Он же. Die altrussischen Quellen zu Pelgusij-Filipp, dem Stammvater der Pelkonen. — In: Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. Berlin, 1981, Bd. 28, S. 7—16, 5 Tafeln.

[17] НПЛ. М.; Л., 1950, с. 292.

[18] Софийская первая летопись — ПСРЛ. Л., 1925, т. V, изд. 2, вып. 1, с. 223.

[19] Biegunow 1 и. К. Utwory literackie о Aleksandree Newskim w skladzie latopi-

sow ruskich. — Slavia orientalis. Warszawa, 1969, rocz. 18, N 3, s. 293—309

[20] Мансикка В. И. Указ. соч., с. 90—96; ср.: Подобедова О. И. Московская школа живописи при Иване IV: Работы в Московском Кремле 40-х—70-х годов в. М., 1972; Клосс Б. М. Никоновский свод и русские летописи XVI—

XVI вв. М., 1980, с. 43-54.

[21] Бегунов Ю. Я. Александр Невский в псковской литературе XV—XVI вв. — In: Zeitschrift für Slawistik. Berlin, 1976, Bd. 18, H. 3, S. 316.

[22] Мансикка В. Я. Указ. соч. Прилож., с. 72—73.

[23] Прокофьев Я. Я. Видение как жанр дровнерусской литературы. — В кн.: Вопросы стиля художественной литературы / Под общей ред. А. И. Рѳвякина (Учен. зап. МГПИ им. Ленина, № 231). М., 1964, с. 35—56; Он же. Образ повествователя в жанре «видений» литературы Древней Руси. — В кн.: Очерки по истории русской литературы/Под ред. А. И. Рѳвякина. Ч. 1 (Учен, зап. МГПИ им. Ленина, № 256). М., 1967, с. 36—53.

[24] Лурье Я. С. О некоторых принципах критики источников. — В кн.: Источниковедение отечественной истории: Сб. статей. М., 1973, вып. 1, с. 90; то же: Luria J. Problems of Source Criticism (with Reference to Medieval Russian Documents). — Slavic Review. Washington, 1968, vol. 27, N 1.

[25] Лурье Я. С. О некоторых принципах. . ., с. 90 и 91 и примеч. 44.

[26] Пашуто В. Т. Борьба народов Руси и народов Прибалтики с агрессией немецких, шведских и датских феодалов в 13-14 вв.. — Вопросы истории 1969, № 7, с. 109-128; он же Александр Невский М., 1974, с 63-64.

[27] Пашуто В. Т. К спорам о достоверности жития. — История СССР, 1974, № 6, с. 209

[28] Там же.

[29] Об агностицизме в построениях Я. С. Лурье см.: Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977, с. 12—18.

[30] Гадзяцкий С. С., Указ. соч., с. 130. 84

НОВОНАЙДЕННАЯ АГИОГРАФИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ НАЧАЛА XVIII В.

Ю. К. Б Е Г У Н О В

НОВОНАЙДЕННАЯ АГИОГРАФИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ НАЧАЛА XVIII В.

В 1979 г., занимаясь в Отделе фондов Череповецкого краеведческого музея, я обратил внимание на интересный сборник третьей четверти XVIII в., форматом в 4-ку, на 157 листах, в картонном переплете с тиснением, в котором, кроме выписок из Пролога, Апокалипсиса, сочинений «отцов церкви»,^{^[1]} на листах 22—24 читается любопытная повесть на тему о возвращении в Москву утраченной в битве под Нарвой 19 ноября 1700 г. священной реликвии — «животворящего креста господня» царя Константина Великого, которую якобы Петр I брал с собой и затем оставил в своем шатре на поле боя. Этим ковчегом с крестом завладел один немец, прельстившийся на «драгия камения и жемчуг драгоценный». Весной 1701 г. тот немец продал эту вещь торговым людям, приезжавшим в Нарву из Пскова. От новой владелицы, богатой псковской вдовы, ковчег с крестом поступает к главнокомандующему русскими войсками в Пскове генералу Б. П. Шереметеву, а от него возвращается в Успенский собор в Москве 28 мая 1701 г.^{^[2]} Историческая основа повести об утраченной п возвращенной русской святыни не установлена. Об этом событии не упоминается в «Гистории Свейской войны», и «Журнале, или Поденной записке» Петра I, в «Истории России» Ф. Поликарпова, в «Подробной летописи», доведенной до 1709 г. Это, конечно, не значит, что указанного события не было вовсе. Некоторые реалии исторической обстановки того времени в повести прослеживаются. Известно, что через две недели после Нарвской битвы Петр I приказал Б. П. Шереметеву с конницей и казаками зимовать в Пскове.^{^[3]} Город на реке Великой на год становится форпостом действовавшей против шведов русской армии. Шведская армия стояла в Лифляндии: Карл XII — на Двине, а генерал Шлиппенбах — у Дерпта. 6 июня 1701 г. Петр I повелел Шереметеву «быть в Свейском походе», и последовали сражения 19 июля при деревне Рауге, 4 сентября при мызе Ряпино, 1 января 1702 г. под Эрестфером, все — победные для русских войск. Датировка событий в повести первой половиной 1701 г. согласуется с тем, что в это время русское войско под командованием Шереметева действительно стояло в Пскове, накапливало силы, укрепляло фортификационные сооружения, готовилось к будущим боям.

Повесть написана как легендарно-политическое сказание, как «чудо» об обретении мощей святых, в данном случае «животворящего креста господня», якобы принадлежавшего императору Восточной Римской империи Константину I Великому (274— 337). По преданию, сохраненному древнерусской традицией, с помощью этого креста первый христианский император одержал победу над Лицинием и возобновил в 324 г. греческую колонию Бизантиум на берегу Босфора — будущий Константинополь, столицу Византии.^{^[4]} Легендарно-политическое сказание в древнерусской литературе всегда начинается с «видения». Так и в нашей повести чудесный крест является во сне богатой псковской вдове, а голос свыше повелевает ей послать своих домочадцев в Ругодев ^{^[5]} для приобретения заповедной вещи. Благочестивая вдова, как рассказывает повесть, собирает «все свое имение» — 400 золотых червонцев и 300 ефимков, т. е. иоахимс- талеров. Посланные сразу же находят нужного им человека из немцев, но ведут себя осмотрительно и богобоязненно, как и подобает свидетелям «чуда», испытывая благоговейный страх перед святыней; псковичи также опасаются и за свою безопасность в чужой земле и прямо говорят между собой о том, что не хотят попасть в руки «поганых римлян». Любопытно, что лнфляндские протестанты по традиции названы здесь «римлянами», хотя их духовная связь с Римом прекратилась после местной реформации в середине XVI в. Действие в повести развивается медленно, степенно, диалог псковичей и «немчина» пространен и нетороплив, речи их изобилуют церковнославянизмами, что представляется нарочитым в отношении «немчина», который вовсе не обязан был знать язык русских богослужебных текстов; наша страна называется по традиции «Русью» и «Русией», а не «Россией», как в титулатуре Петра I в том же произведении. Посланные не прямо говорят немцу о цели своего приезда, а сказываются воинами, стерегущими путь на Русь. «Немчин» как неправославный ведет себя отнюдь не богобоязненно: он прямо предлагает купить у него ковчег с крестом и стремится взять как можно большую цену, обещая, что расскажет о том, как попала к нему драгоценная вещь. Псковичи хитрят, торгуются, ссылаясь на немощность средств и свою непринадлежность к торговому сословию: это выглядит вполне естественным и находящимся вне традиций легендарно-политического сказания. Агиографический характер повести, однако, сказывается в том, что нормальный ход событий нарушается вмешательством сверхъестественных сил: иноземец не может ни зарыть найденную вещь в землю, ни хранить ее дома. Неведомый голос велит ему отдать или продать крест русским людям, обещая оставить его в покое. Как подобает персонажу агиографической повести, «немчин» вынужден подчиниться. Случай ускоряет события, как это бывает в агиографической повести или в волшебной сказке: вещь продается русским, спасенная реликвия прибывает в Псков и там становится в центре действа. Вначале благочестивая вдова «с радостию прият той животворящий крест господень и целует его», затем передает его князю Б. П. Шереметеву, а тот приказывает всему священному собору нести реликвию в Троицкий собор Псковского кремля. Оттуда после благодарственной службы крест отсылается в Москву. Как подобает в агиографических повестях, крест торжественно встречает в Москве духовенство и парод и празднуют возвращение святой реликвии в Успенский собор.

Традиции древнерусского легендарно-политического сказания — «чуда» — довольно ясно прослеживаются в словесной ткани и композиции новонайденного произведения, которое по времени стоит как бы на пороге перехода от древней литературы к новой. По своему характеру эта повесть примыкает Чуду 1701 г. с колоколами Троице-Сергиева монастыря.^{^[6]} Новое произведение, написанное неизвестным книжником летом 1701 г., когда вся страна напрягала силы для решающей схватки со «Свепскнм львом», служит в литературе как бы провозвестником побед русского оружия в Северной войне.

Мы публикуем текст новонайденной повести по Череповецкой рукописи с некоторыми орфографическими упрощениями^а «ять» заменяется на «е», «ъ» и «ь» в конце слов опускаются.

^а Бысть во граде Пскове явление животворящаго креста господня, явися жене благочестивой.²(Лист 22)

О чудное явление животворящаго креста господня царя Констянтина 1701-м году. Бысть во граде Пскове некоторой жене- вдове явление некоторый силы божия. Той благочестивой жене- вдове, сущей богатей, явися ей видение страшно зело: являя ей непобедимую силу свою животворящий крест господень, повеле ей послати на рубежь Немецкия земли Свицкия, веля ей посланным тамо купити вещь от кого не убоятися, что какия быти гамо новый богом сохраненн тамо будут, и послати на куплю тоя вещи злата доволно и сребра, елико довлеет за ту вещь датп, кто станет продавати, а насилием тоя вещи не взимати, токмо цена дати. Она же, жена благочестивая, собра все свое имение, елика пмяше излишнее богатство у себя, и посла верных своих домочадцев, рабов сущих своих, и заповеда нм ехать || на рубежь Свицкия земли Немецкия, быти близ града Ругодева. Едущим тем посланным мужем от тоя благочестивыя жены п бывшим близ града Ругодева, идущим им заповеданнаго, кто что станет продавать, какую чудную вещь, то бы им и купити. П приехавши тем посланным им на рубежь Немецкия земли Свицкия ко граду Ругодеву, носящии с собою 400 златых червонцев, да 300 ефимков любских. И по некоему божию смотрению увидевше они тамо иноземца, ходяща единаго прежде, и они его зело убояпгася, како бы не впасти поганых в руки римляном. И абие страх отложивше и на бога упование свое возложивше, ставше на единем месте, а сами страха ради вооружившеся. И видевше того немчина к себе идуща и в руках у себя оружия не имеюща. И пришед той иноземец един к ним, и глагола посланнии: «Мужие рустие! чесо ради семо приидосте и кого ищете?» Они же ему рекосте: «Мы ездим на сем месте вас ради, но путь стрежем, чтобы вы на Русь не шли вести ради».

Он же рече им: «Купите у меня вещь, вам угодна будет», и показа им ковчег, а в нем — честной животворящий крест господень царя Констянтина^{^[7]} з драгим камением и з жемчугом драгоценным, что святем животворящим крестом господним ходил царь || Констянтин на рать и победил иноплеменник, и на рать (л. 23) с собою носил пред полки. И видеша они чюдный животворящий крест господень велми возрадовашася, а сами рекоша к себе, скрываюгце дело сие от иноземца цены ради, и рекоша ему: «Нам таковая вещь не подобает купити, что мы люди под- иачалныя, а не торговый, токмо стрежем путь ваш вас ради». Таже рече им иноземец: «Сохранно купите вещь сию драгую, вам угодна будет». Таже рекоша иноземцу: «Сохранно, чтобы он умалил тяжести ради цены креста господня, ^в да аще^в мы купим вещь сию, и то мы за то истязани будем от началных людей, где вы такую вещь взяли». Он же рече им: «Дайте мне 1.000 златых червонных». Они же рекоша ему же: «Никако же мы не имеем, таковыя вещи сея нелзе нам явити на Русии».

Он же рече им: «Купите вещь сию, купите, и аз вам отдам ея, елико довлеет, и скажу вам, скажу о вещи сей: в прошлом 1700-м^г году, егда мы обошли силу вашу ратных людей под градом Ругодевым, и пришедшу ми до шатра царского, и вшедшу ми в шатер царской, и видех сей ковчег, и взят его аз един, п мнях, яко злато в нем есть, и тако сохраних его у себе, и отшедшу ми оттоле и скрых его II в некоем месте в горе (л. 23 об.) в землю, и по некоем времяни пришедшу ми на место оно и хотех взять ковчег сей и нести в дом свой, и не могущу ми, понеже многажды ми хотящу нести крест сей кому отдати или продати, или кому отдати руским людем, тогда весь цел бываю. Таже положих на уме своем таковое обещание, что нести его па Русь, понеже и многажды мне от ковчега сего глас бысть нести сию вещь и продати ея на Русь, понеже не носи мене в землю свою, не могу тамо быти, а ты от мене никакия напасти не приимеши». И совещастася с теми посланными людми на двустах ефимках любских. Посланные же взеша тот животворящий крест господень и с ковчегом, а цену ему отдаша. И сами вскоре возвратишася во град Псков, и отдаша госпожи своей.

Она же, жена благочестивая, с радостию прият той животворящий крест господень, и целует его любезно, с радостию, и скоро возвещает болярину князю Борису Петровичу Шереметеву о чюдном животворящем кресте господни. И болярин князь Борис Петрович Шереметев повеле той животворящий крест господень || всему освященному собору нести в соборную церков Живопачалныя Троицы. И певше молебен, и после молебнаго пения отсылает тот животворящий крест господень к Москве, к великому государю царю и воликому князю Петру Алексеевичю всея Великия и Малыя, и Белыя России самодержцу.

И бысть в Москве сретение великое животворящему кресту и молебное пение в соборной церкви Успения пресвятыя богородицы совершивша в велицей радости 1701-го году, майя в 28 день.

(Череповецкий краеведческий музей, № 68 (9—25; 361/362, л. 22-24).

^{^[1]} Сборник описан Н. П. Морозовой под шифром № 68 (9—25; 361/362) в кн.: Памятники письменности в музеях Вологодской области. Каталог-путеводитель. Ч. 1. Рукописные книги. Под общей ред. проф. П. А. Колесникова. Вологда, 1982, с. 141. Постатейная роспись сборника отсутствует, интересующее нас произведение не отмечено.

^{^[2]} Среди достопримечательностей Успенского собора данная реликвия в XIX в. не упоминалась. См.: Истомин Г. Указатель святыни и достопримечательностей Московского Успенского собора. М.. 1888.

^{^[3]} Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого, т. IV. Ч. 1. Битва под Нарвою и начало побед. СПб., 1863, с. 108—109 и далее.

^{^[4]} ПСРЛ, т. ХХ1Т. Русский хронограф. Ч. 1. Хронограф 1512 г. СПб., 1011. с. 268.

^{^[5]} Ругодевым или Ругодивом называлась в русских летописях и актах город и крепость Нарва, расположенная в 12 км от впадения реки Наровы в Финский залив. Она основана в середине XIII в. датчанами, затем через 100 лет перешла к лифляндским рыцарям. В 1558 г. при Иване IV воевода Алексей Басманов берет Ругодев, а в 1581 г. ее возвращает Швеции генерал Понтус де ла Гарди; лишь в 1704 г. Нарва, наконец, окончательно освобождается от шведского владычества.

^{^[6]} Белоброва О. А. Чудо 1701 г. с колоколами Троице-Сергиева монастыря. — ТОДРЛ, Л., 1971, т. 26, с. 302-311.

^а~^а Заголовок — киноварный.

[7] Испр., в ркп. Ко. ^в-в Испр., в ркп. даще. г Испр., в ркп. 170-м.

Еще...

<< В начало < Предыдущая 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 Следующая > В конец >>

Всего 118 - 126 из 473

Анонс

Помощь сайту

«История Руси», т. I. переиздана ноябрь 2019 г. исправленная и дополненная версия! Цена 1000 р. На хорошей бумаге 776 стр.; 1, 915 кг. большой формат, цветные иллюстрации. Цена ниже себестоимости издания!

«История Руси» том III, Издание 2019 года!! с добавочной статьей!! Цена 1000 руб. Свежий обзор ОБЗОР

«История Руси» том II. Цена 600 руб. самовывозом в Санкт-Петербурге. Или отправка почтой (к цене добавляются почтовые расходы 400р. по Европейской части России).

Русская политическая мысль. Хрестоматия: Рюриковичи IX-XVI вв. Твёрдый переплёт. 512 страниц с иллюстрациями. На хорошей бумаге. Тираж 500 экземпляров. В продаже закончились!!

«Тринадцать теорий демократии», 2002 г., 120 руб.

Первый том избранных трудов Бегунова Ю. К. В нём бестселлер «Тайные силы в истории России» и другие труды учёного по конспирологии! 944 стр., Видеорассказ Бегуновой В. Ф.