ДРЕВНЕРУССКИЕ ИСТОЧНИКИ ОБ ИЖОРЦЕ ПЕЛГУСИИ-ФИЛИППЕ, УЧАСТНИКЕ НЕВСКОЙ БИТВЫ 1240 г.

В эпоху средневековья по левую сторону реки Невы и на юго-запад от Ладожского озера жило племя балто-финской языковой группы «инкерикот», или «ингрикот», по-русски — «ижора». По мнению Ю. А. Шёгрена, это название восходит к имени дочери шведского короля Олафа, жены князя Ярослава Мудрого Ингигерды, или Ирины^[1]. На Руси Ингигерда жила с 1019 по 1050 г., год смерти. Наименование страны ингров — «Ingerinmaa» — Шёгрен объясняет как «земля Ингрин». В «Хеймскрингле» Снорри Стурлусона расска­зывается о том, что Альдейгьюборг и его область, а значит Ингрия, была свадебным подарком Ярослава, тогда еще новгородского князя, своей жене. С той поры норманнский ярл Рагнвальд Ульффсон, род­ственник Ингигерды, стал сидеть в Ладоге (Альдейгьюборге) и управ­лять Ижорской землей как данной ему в лен землею. Говорят, что еще в XI в. ижорцы называли себя карелами («karjalaiset»), а с с XII в. в документах прослеживается финское название страны «Ингрия» и ее жителей — «ингры» ^[2] и русское «ижорцы».

На самом же деле Ижорская земля была издревле связана с вос­точными славянами. Еще новгородские словене проникают на озеро ІІево (Ладожское) и в реку Неву в VIII—IX вв., проезжая через земли чуди с товарами но великому водному пути из Новгорода Ве­ликого, что стоит на реке Волхов, и далее в Финский залив и Балтий­ское море до города Волина в устье Одры. С X в. начинается освое­ние земли невской чуди как пограничья формирующегося Древне­русского государства. С тех нор связи становятся прочными и тес­ными.

Колонизация новгородцами бассейна реки Невы и Приладожья происходила постепенно, и лишь к XIII веку Ижорская земля пол­ностью и окончательно вошла в состав Вотской пятины Новгород­ской республики. В 1227 г. новгородский князь Ярослав Всеволодович крестил приладожских карел, «мало не все люди», в их числе были, вероятно, и ижорцы ^[3]. В 1228 г. карелы вместе с ижорой ото­гнали емь, которая напала на новгородские погосты и Приладожье, была разбита и скрывалась в лесах ^[4].

Около 1240 г. старейшиной Ижорской земли был один из знат­ных ижорян по имени Пелгусий, а в крещении — Филипп. Ижор- ское имя «Pelgo» или «Pelkko» (финская форма) означает «исполнен­ный страха» (божьего), т. е., вероятно, «богобоязненный». Шёгрен привел различные варианты написания этого имени: «Pelk», «Pälckon», «Pelkonen», «Pellkoinen»^[5]. Русская форма имени «Пелгусий» произошла от генетива множественного числа «Pelgusen», т. е. «при­надлежащий роду „боящихся“». В настоящее время в Финляндии известна фамилия Пелконен.

«Подобно многим вотчинникам Вотской, Ижорской и Карель­ской земель, генетически связанным с местными племенами пред­шествующей эпохи, — пишет С. С. Гадзяцкий, — Пелгусий, кре­стившись, принял господствующую в Новгородском государстве рели­гию. Вместе с тем он жил „посреде роду своего погана“. Термин „род“ в данном случае употреблен в смысле племени или, точнее, народ­ности, так как о родовом обществе в это время говорить не прихо­дится. Предположить же, что речь идет о семье, также невозможно; во-первых, семья не могла оставаться в язычестве, если глава ее принял христианство, а, во-вторых, нести охрану морских границ Новгородского государства, хотя бы только в пределах „Котлина озера“, было не под силу одной семье. Несомненно, Пелгусий жил среди пребывающих в язычестве и зависящих от него единоплемен­ников. То обстоятельство, что охрана морских границ в таком исклю­чительно важном пункте, как устье Невы, была доверена Новгоро­дом ижоре во главе с Пелгусием, показывает не только что здесь была своя военная организация, но и то, что на ижору можно было положиться, что Новгород не опасался измены» [6].

Этот православный представитель местной, ижорской знати на­ходился на вассальной службе Новгородскому государству и нес пограничную охрану на берегу Финского залива и реки Невы. Филипп-Пелгусий отличился в Невском сражении, в котором дру­жина князя Александра победила пятитысячное шведское войско под начальством Ульфа Фасси и Биргера 15 июля 1240 г. По дан­ному поводу В. Р. Кипарский замечает, что когда ижорский началь­ник береговой обороны Пелгусий (т. е. Пелконен, причем русская форма его имени, вероятно, происходит от партитива множествен­ного числа) в 1240 г. благодаря своей бдительности предотвратил внезапное нападение шведов на русских, то летопись сделала из него героя, особенно настаивая на том, что он был крещеный и, сле­довательно, принадлежал к «своим», хотя и продолжал жить в обще­нии со своим языческим родом[7].

Старший и наиболее достоверный рассказ об этом событии со­хранила первая редакция Жития Александра Невского, написан­ная в 80-е годы XIII в. иноком Владимирского монастыря Рождества богородицы[8]. Его возможный источник — устные рассказы оче­видцев жизни и подвигов князя Александра Ярославича и его дру­жинников, «домочадцев» и «самовидцев возраста». Мы предпола­гаем, что одним из названных очевидцев был сам ижорянин Пелгу­сий. Не исключено, что после 1252 г. он получил от великого князя владимирского Александра земельное пожалование во Владимиро- Суздальском княжестве. На это, вероятно, указывает существование села Пелгусова в 23 км к северу от города Шуи, название которого можно было бы объяснить из имени первого владельца и основа­теля села[9].

В предании о видении Пелгусия, записанном в Житии, видимо, со слов самого Пелгусия, повествуется следующее: «И бе некто мужь старейшина в земли Ижерстей, именем Пелгуй. Поручена же бысть ему стража морьская. Въсприят же святое крещение и живяше посреди рода своего, погана суща. Наречено же бысть имя его в святем крещении" Филип. И живяше богоугодно, в среду и в пяток пребываше в алчбе. Тем же сподоби его бог видети видение страшно в тъй день. Скажем вкратце.

Уведав силу ратных, иде противу князя Олександра, да скажет ему станы и обрытья их. Стоящю же ему при край моря, стрегущю обою пути, и пребысть всю нощь в бдении. И яко же нача въсходити солнце, слыша шюм страшен по морю и виде насад един гребущь, посреди же насада стояста святая мученика Бориса и Глеба, в одеж­дах чръвленых, и беста руце держаста на раму. Гребци же седяху, акы мглою одени. Рече Борис: „Брате Глебе, вели грести, да помо­жем сроднику своему Олександру“. Видев же таковое видение и слышав таковый глас от мученику, стояше трепетен, дондеже насад отъиде от очию его.

Потом скоро поеха князь Олександр. Он же, видев князя Оле­ксандра радостныма очима, исповеда ему единому видение. Князь же рече ему: "Сего не рцы никому же”»[10].

Известия этого предания комментирует С. С. Гадзяцкий. Он пи­шет: «Благодаря Пелгусию и ижоряпам Александр смог нанести удар не только быстро, но и впозапно. Пелгусий, „увидав силу рат­ных, иде против князя Александра, да скажет ему станы: обрете бо их. Стоящу же ему при край моря стерегущу обои пути, и пребысть въсю нощь в бдении. .“ Иначе говоря, Пелгусий разведал располо­жение противника и донес Александру; кроме того, оп вел наблюде­ние за подступами к шведскому лагерю („стерегущу обои пути“). Это дало возможность разработать план нападения и отрезать путь поступлению к шведам сведений о повгородцах и их приготовлениях. Насколько существенно было соблюдение тайны готовящегося на­падения, видно из того, что когда Пелгусий, кроме указанных выше сведений, рассказал Александру о своем видении, „князь же отвеща ему: „сего не рци никомуже“. Если считать, что это запрещение касалось только видения, то оно будет непонятно, так как видение носило благоприятный для новгородцев характер и распространение сведений о нем могло иметь положительное значение для моральной подготовки войска. Войне был придан религиозный смысл, так как она проводилась шведами под видом борьбы католичества с право­славием и язычеством. В войске шведов находились епископы, со­биравшиеся обращать в католичество и новгородцев, и ижору, и другие народности. Поэтому запрещение имело смысл, если касалось всех сведений, сообщенных Пелгусием Александру, тем более что, вероятно, все сведения („яко же виде и слыша'“) Пелгусий „исповеда ему (Александру) единому“»[11].

Мы полностью согласны с Гадзяцким. Добавим только, что, таким образом, из-под пера владимирского книжника, тесно связанного с митрополитом Кириллом и сыном Александра Невского великим князем владимирским Димитрием, вышел рассказ, совершенно не­обычный по своему характеру. Эпизод сражения или, вернее, под­готовки к нему — военная разведка Пелгусия па берегах Невы пре­вратилась в достойное памяти чудо о славном видении святых муче­ников Бориса и Глеба, явившихся якобы на помощь сроднику своему князю Александру. ІІо словам автора Жития, видение праведником святых покровителей Дома Рюриковичей и всей Русской земли было достойной наградой новгородскому князю за его «велику веру и надежу к святыма мученик ома, Борису и Глебу». Далее в Житии рассказывается о том, как ранним утром 5 апреля 1242 г. князь Александр в своем молитвенном обращении вспоминает о победе Ярослава Мудрого над Святополком Окаянным, убийцей Бориса и Глеба, и просит бога даровать ему победу над врагом: «Суди ми, боже, и разсуди прю мою от языка велеречна и помози ми, боже, яко же дрѳвле Моисеови на Амалика и прадеду моему Ярославу на окааннаго Святополка»[12].

В свое время В. И. Мансикка справедливо указывал на то, что агиограф при составлении батальных сцен воспользовался описанием сражения между Ярославом и Святополком из Паремийного чтения в честь Бориса и Глеба[13].

Владимирский книжник знал и некрологическую характеристику Владимира Мономаха из Лаврентьевской летописи (под 1125 г.): «Велику же веру стяжа к богу и сродникома своима к святыма му- ченикома Бориса и Глеба»[14]. Таким образом, вполне очевидно, что автор Жития* заимствовав информацию о Пелгусии от очевидца по­черпнул сведения о культе Бориса и Глеба из книжных источников и воспользовался ими в целях создания образа идеального князя каким в его глазах был Александр Невский. Сложившийся во второй половине XI в. культ Бориса и Глеба защищал феодальную иерар­хию рода князей Рюриковичей и феодальный порядок Русской земли, незыблемость которого покоилась на подчинении младшего князя старшему. Борис и Глеб потому праведники, что они уважали права сюзерена и беспрекословно подчинились ему, а Святополк потому окаянный, что не захотел уважать права вассалов и отнял у них самое дорогое, ему не принадлежащее, — жизни. Рассказав о князе Александре как горячем приверженце борисоглебского культа, рож­дественский инок тем самым прославил невского героя за то, что тот охранял феодальный миропорядок Русской земли[15]. Одновре­менно агиограф прославил и Пелгусия, который, будучи крещенным ижорянином, но-своему способствовал охране этого миропорядка и потому причисляется к праведникам.

На одном из клейм большой московской иконы начала XVII в. «Александр Невский с деянием» Пелгусий изображен как святой с нимбом[16]. В середине XV в. составитель 3-го вида 2-й редакции Жития Александра Невского (в Софийской I летописи, под 1240 г.) наделил великой верой к святым Борису и Глебу старейшину Ижорской земли Пелгусия. Это случилось потому, что в процессе переписки с поля рукописи в текст Жития был внесен подзаголовок рассказа «О Пелгусии Ижерянине», разорвавший собой предыдущую фразу.

Благодаря Софийской I летописи эта версия проникла в большин­ство зависимых от нее митрополичьих и великокняжеских летопис­ных сводов второй половины XV—XVI в.[19] Одна из поздних разно­видностей текста вошла в 70-е годы XVI в. в состав многотомной компиляции — Лицевого летописного свода. Московские миниатю­ристы Лаптевского тома снабдили текст рассказа о Пелгусии любо­пытными рисунками. На одном из них изображен Пелгусий без нимба в молитвенном обращении к иконам Бориса и Глеба. На дру­гом, в верхней его части, Пелгусий показан стоящим впереди толпы своих соплеменников. На третьем же представлено видение Пелгусия «при край моря». На четвертом Пелгусий сообщает князю Алек­сандру о чуде. Древнерусский текст, сопровождающий эти рисунки, является дальнейшей переработкой текста Никоновской летописи 20-х годов XVI в. с дополнениями по Степенной книге 1563 г[20].  В поздних редакциях Жития Александра Невского предание о Пелгусии не было дополнено новыми фактами, которых бы не знал агиограф XIII в. Оно лишь было изукрашено всеми цветами пышной древнерусской риторики. Последняя по идейно-эстетическим представлениям агиографов Макарьевской школы способствовала вос­созданию максимально идеализированного образа князя-святого, персонифицировавшего собой некую отвлеченную идею[21].

В рассказе о видении Пелгусия в Житии Александра Невского, написанном в 1591 г. Ионой Думиным, архимандритом Рождествен­ского монастыря во Владимире, образ Пелгусия приобретает иконо­писные черты праведника: благоверность, благоразумие, богобояз­ненность. Так под пером древнерусского книжника Пелгусий пре­вращается в сподвижника благоверного и святого, христолюбивого самодержца, великого князя Александра. Все действие рассказа дра­матизируется: обыгрывается впечатление ужаса при видении и ра­дость, сопровождающаяся пролитием теплых слез и утаенпой мо­литвой в сердце при исповедании чуда князю Александру[22].

«Видение Пелгусия» не было самостоятельным произведениед русской литературы XIII—XVI вв.: оно всегда входило в состав Жития Александра Невского. Это обстоятельство имеет отношение к оценке «Видения» как исторического источника в контексте агио­графического произведения. По своей теме, характеру, композиции и структуре оно примыкает к самостоятельным «видениям», леген­дарно-повествовательному жанру средневековой литературы[23]. В этом жанре средневековому книжнику удавалось искусно отобра­зить общение человека того времени с трансцендентным миром. В данном «видении» тема, — необходимость совместных военных дей­ствий против врага — раскрывается в персонажах христианской мифологии через посредство тайнозрителя, излагающего фабульные моменты события. Прием сказа составляет существенную особен­ность «Видения Пелгусия». Структурные части следуют здесь в та­ком порядке: 1) бдение и раздумье тайнозрителя, 2) появление чудес­ных сил, призывающих к действию, 3) испуг тайновидца, 4) поведание чуда, 5) смысл «откровения», выявляющийся в процессе после­дующего повествования агиографа. Тем самым подчеркивается не­разрывная связь структуры «видения» со структурой Жития, в ко­тором первое играет вполне определенную функциональную роль — достойно прославить «грозного на ратях» идеального князя-полко- водца Александра Невского: ему и сверхъестественные силы помо­гают!

В этой связи стоит снова напомнить об отношении исследова­телей к «видению» Пелгусия как к историческому источнику. Одни из них объявляют Житие Александра Невского «чрезвычайно опасным источником» (Я. С. Лурье)[24]. «Особенно опасными, — утверж­дает Лурье, — оказываются житийно-легендарные рассказы в тех случаях, когда они вводятся внутрь исторического повествования. Привлекая такие рассказы, историки тщательно изгоняют из них все то, что противоречит естествознанию и логике и оставляют осталь­ное. . рационалистически перетолковывая все легендарные рас­сказы (разведка Пелгусия без упоминания о Борисе и Глебе. . .)»[25]  и т. д. Другие историки считают возможным пользоваться Житием Александра Невского как историческим источником, усматривая в нем следы княжеской летописи XIII в. (В. Т. Пашуто)[26]. «Лишь с великим трудом, — замечал Пашуто,— отцам церкви удалось напялить иеромонашеский клобук поверх рыцарских доспехов князя Александра, ибо его житие в своем первоначальном виде да­леко отстоит от канонического типа, содержит много фактов, его нарушающих. Естественно встает вопрос об уровнях достовер­ности этого жития па протяжении истории его существования»[27] и, мы бы добавили, об уровнях достоверности различных его изве­стий, в том числе известий о чудесах. «Я. С. Лурье отрицает ее (т. е. достоверность. — Ю. Б.) с самого начала, ибо в житии есть элементы чудес»[28].

Однако элементы чудес имеются в любом агиографическом про­изведении и во всем историческом повествовании Древней Руси, так как, по мысли древнерусского книжника, ничто не могло случиться без участия провидения. Без чудес человек, живший в эпоху сред­них веков, не мыслил себе идеологическое осмысление и художест­венное открытие мира. «Чудесность» была тем мостом, которая свя­зывала мир реальный с миром воображаемым, идеальным, плодом творческой фантазии средневековых книжников. Установление проч­ных связей этих «двух миров», предписываемое трансцендентальной эстетикой Древней Руси, обусловливало обращение к чудесному и было потому единственно возможным средством художественной ти­пизации действительности.

Отрицать достоверность средневекового источника не трудно, труднее изучить его и открыть для историка. Историческая наука не должна дать себя связать с гиперкритикой, т. е. с доведением теории индуктивизма до логического конца[29], если она хочет оставаться наукой и изучать русские средневековые источники во всем их своеобразии и неповторимой идейно-эстетической и философской цельности. Современному историку, конечно, и в голову не придет признание реальности чудес, скажем, того, что Пелгусий видел свя­тых князей Бориса и Глеба, хотя, конечно, факт галлюцинации пере­возбужденного сознания человека не исключается.

Этот вымышленный рассказ, облеченный в форму «видения», стал легендарно-историческим источником самосознания русских людей накануне Невской битвы. «Видение» Пелгусия — это и акт нацио­нальной героизации, допущенный агиографом в целях прославления князя Александра Невского и его деяний. Потому следует признать, что перед нами первоклассный исторический источник идеологи­ческой подготовки Невской битвы.

В заключение несколько слов о дальнейшей судьбе Пелгусия, родоначальника современной финской фамилии Пелконен, и о его роде. Мы предполагаем, что после 1252 г. Пелгусий вместе с неко­торыми из своих домочадцев переехал во Владимирскую землю, где основал село Пелгусово. Но другие представители его семьи оста­вались жить близ устья Невы. Гадзяцкий указывает, что, по дан­ным писцовых книг, в конце XV в. в Дудоровском и Воздвиженско- Коробосельском погостах Ореховского уезда существовало несколько деревень, носящих названия Пелгуевых или Пелкуевых[30].

По любезному сообщению Лаури Пелконена (Ярвенпяа, Финлян­дия), не позднее XIV в. некоторые из потомков Пелгусия пересели­лись на Карельский перешеек в область Средней Вуоксы. В конце XV в. некоторые Пелконены жили в северном Саво, в Тависалми, где теперь Куопиоский приход. А в XVI в. они уже владели землями в Вуорисало. В 1540 г. Пелконены были старшинами в деревнях. Тогда же они получили от коронных фогтов в Савонлинне (Нейшлот) право жить на землях, принадлежавших государству. Все Пелконены-крестьяне были католиками, а позднее — лютеранами. Только некоторые из них перешли в православие. Впоследствии род их рас­селился по всей Финляндии, кроме юго-запада страны. Пелконены проникли даже в Лапландию, где существует местность, называемая «Пелкосенниеми», т. е. «мыс Пелконенов», и составляющая целый приход. Впоследствии Пелконены селились и в северной тундре. Образование члены этого рода стали получать только в середине XIX в. Из них вышло несколько человек, занимавших государствен­ные должности: некоторые были пробстами, другие представляли интересы крестьян в сейме. Из этого рода происходит также писа­тельница Элна Пелконен, отец которой был служащим на заводе в Каукас.

Финские Пелконены не забывают своего славного предка, быв­шего сподвижником русского князя Александра Ярославича в 1240 г. Военно-политический союз русских и балта-финских народов, сло­жившийся еще в эпоху раннего средневековья, имеет глубокий исторический смысл. Он оправдан перед лицом исторической памяти и с позиции добрососедства. Жить на своей земле, занимаясь мирным трудом ради счастья поколений, благополучия и продолжения жизни,— это ли не извечное стремление и восточнославянских и балто-финских народов. Вот почему имя Александра Невского стало символом охраны и защиты прибалтийских берегов на века.

Yи. К. Begunov

OLD RUSSIAN SOURCES

ON AN IVORIAN PELGUSIJ-PHILIP,

A PARTICIPANT OF THE NEVA BATTLE OF 1240

The author investigates the career of Pelgusij, a participant of the battle on the river Neva in 1240 when the Swedish troops were defeated by the Novgorodian army led by Prince Alexander Jaroslavich, named Nevskij after this battle. The infor­mation about Pelgusij, preserved in «The life of Alexander Nevskij» and other sour­ces, amounts to his being an olderman of Izora land baptized under the name of Phi­lip. He is reported to be at Novgorodian service as a ward border-guard who infor­med the Russian army about the Swedish invasion. The existence of a village Pelgusovo in the Vladimir district of the RSFSR and the history of the ancient Finnish family Pelkonen led the author to the reconstruction of the further career of Pel­gusij who is supposed to become an Old Russian feudal lord after the Neva battle.