ЖИТИЕ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIII—XVIII ВЕКОВ

Герой Невской и Ледовой битв князь Новгородский Александр Ярославич, второй сын великого князя Владимирского и князя Переяславского Ярослава Всеволодовича, внук Всеволода Большое Гнездо, правнук Юрия Долгорукого, навечно вошел в отечественную историю как организатор сильного государства на Северо-Востоке Руси, Выдающийся полководец и тонкий дипломат, он вел политику умиротворения и сдерживания татаро-монголов,[1] которую передал своим потомкам — московским князьям от Даниила Александровича до Ивана Калиты и Димитрия Донского. Сохранение русского рода и Русской земли было конечной целью его политики. За это его без­мерно почитал народ, а Бог прославил угодника своего необыкновен­ной святостью. Когда князь Александр умер, его кончина была вос­принята современниками как тяжелейшая утрата для всей Русской земли. «Заиде солнце земли Суждольской!», — воскликнул митропо­лит владимирский Кирилл, и вслед за ним люди горестно запричи­тали: «Уже погыбаем!».[2]

В русскую литературу князь Александр вошел как национальный герой. Недаром первое о нем произведение — Житие — перепи­сывалось весьма часто и было предметом многих литературных пе­реработок. Русская церковь также относилась к имени Невского ге­роя с большим благоговением и старалась окружить его ореолом святости и приписать ему качества идеального христианского свято­го. Так, в стенах Владимирского Рождественского монастыря, где он был похоронен, первоначально возникла, со слов митрополита Ки­рилла и эконома Севастьяна, легенда о чуде с духовной грамотой, совершившемся при погребении тела 23 ноября 1263 г. А в начале 1280-х годов один из монахов этого же монастыря составил Первую редакцию его Жития. Написанное в духе житий светских властите­лей (например, Vita Constantini Евсевия Памфила) и под влиянием галицкой литературной школы воинских повестей, Житие Невского героя состояло из монашеского предисловия и десятка отдельных эпизодов из жизни князя, носивших характер свидетельств «самовид­цев»; в конце был приписан плач по умершему, включая описание погребения тела во Владимире и посмертного чуда с духовной грамо­той. Последний эпизод свидетельствовал о его безусловной святости, в то время как весь текст говорил о нравственной чистоте и высоте духовного подвига героя.

В последующие столетия русской истории в Связи с возраставшей популярностью Александра Невского как заступника Русской земли и основателя династии — московской ветви Рюриковичей — были предприняты дальнейшие шаги по мифологизации его личности и оцерковливанию всех его поступков. После открытия его мощей при митрополите Киприане (весна 1381 г.) и особенно после общерусской канонизации в 1547 г. почитание этого князя как святого распрост­ранилось повсеместно, при этом текст Первой редакции Жития не­однократно переделывался, дополнялся, изменялся; иногда менялся стиль всего повествования, отдаляясь от стиля воинской повести и приближаясь к каноническому, житийному, иногда изменялись ком­позиция, стиль и почти всегда — идеи произведения.

Так, например, Вторая редакция Жития (новгородско-москов­ская), 30—50-х годов XV в., приспособила текст Жития для летопи­си;[3] Третья, новгородская, второй половины XV в., — для кратких чтений проложного типа; Четвертая, московская, 20-х годов XVI в., — для Никоновской летописи; Пятая, владимирская, может быть, инока Рождественского монастыря Михаила, 1549—1550 гг., — для Великих Четьих-Миней митрополита Макария; Шестая, псков­ская, инока Саввина Крыпецкого монастыря Василия-Варлаама (В. М. Тучкова) — тоже для Четьих-Миней; Седьмая, московская, 1563 г., книжников митрополита Андрея-Афанасия, — для Степен­ной книги; Восьмая, новгородская, третьей четверти XVI в., — для одного сборника; Девятая, конца XVI в., — для новой редакции Про­лога; Десятая, владимирская, 1591 г., самая обширная, митрополита вологодского Ионы Думина — для всеобщего чтения. По России рас­пространилось большое количество литературных произведений о Невском герое в списках в том жанре агиографии, который являл нам образец великорусского витийственного красноречия в духе школы «плетения и изветия словес».

Внимание к Александру Невскому со стороны правительственных кругов Москвы значительно усиливается, и почитание героя Невской и Ледовой битв окончательно становится национальным и общегосу­дарственным. В XVII в. первые цари из новой династии Романовых также проявляли чрезвычайную заботу об увековечивании его памя­ти: патриарх Филарет приказал построить первый собор в честь свя­того над Тайницкими воротами Московского Кремля (около 1630 г.), несколько раньше создается великолепная икона «Александр Не­вский с деянием», ежегодными стали крестные ходы в день его цер­ковной памяти 23 ноября. Литературная работа значительно усили­вается: возникают редакции с Одиннадцатой по Пятнадцатую (Тита, Викентия, Проложная 1641 г., переделка редакции Ионы Думина). Все они полностью соответствуют поддерживаемой московскими и владимирскими церковными кругами тенденции изображать князя Александра в облике монаха-схимника, подчеркивая его христиан­ские добродетели и посмертные чудеса. Перечень чудес у раки свя­того в Рождественском монастыре непрестанно увеличивается, вплоть до первого десятилетия XVIII в. Так, например, в списке се­редины XVIII в. редакции Викентия, присланном в 1772 г. из Влади­мира в Петербург, имеется добавление четырех чудес, последнее из которых датируется 1706 г.[4]

Все 15 редакций Жития, а также многочисленные службы, крат­кие памяти, похвальные слова, летописные сказания о Невском герое достались XVIII в. в наследство от предшествующих столетий.[5]

Изображение героя, каким был Александр Невский, имело в древ­нерусской литературе свою специфику.

Говорят, что у героя тысяча лиц. Одно дело герой в истории, дру­гое дело — герой произведений литературы или фольклора. «Герой литературного произведения» — сравнительно поздний термин, появив­шийся в европейском литературоведении и критике с XVII в.

В эпоху античности и в период раннего Средневековья герои — это выдающиеся личности, защитники или помощники народа, полу- божества или сверхлюди, вроде Гильгамеша или Геракла, явившиеся, чтобы спасти или облагодетельствовать человечество. Герои, по Ге­сиоду, родились в Век богов и героев, когда титаны боролись с богами. В древнейших записанных эпосах человечества («Гильгамеш», Вет­хий Завет, «Илиада», «Одиссея», «Энеида») перед нами предстает це­лая вереница героев, людей огромной силы, неповторимого мужест­ва, выдающихся качеств и способностей, отмеченных к тому же покровительством богов. Ахилл, Эант, Гектор, Одиссей, Эней, Алек­сандр Македонский — эталоны героев античности. В германском и славянском эпосах герой — более человек, нежели бог. Он выше за­конов обыденной жизни и живет ради славы на земле. Потому герой как бы приподнят над категориями земной морали, потому и про­славление героя сочетается с попыткой его испытать или даже раз­венчать поражением на поле битвы. Так обстоит дело при изображе­нии Беовульфа, Валтериуса, Роланда, былинных богатырей Руси Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, князя Игоря Святославича из «Слова о полку Игореве». Все они, совершив подви­ги, в конце концов гибнут, кроме князя Игоря. Последний спасается, так как он, по замыслу автора бессмертного «Слова», уповал на Бо­городицу, покровительницу Русской земли. Герои эпоса противосто­ят христианским святым, так как целью последних было лишь «под­ражание Христу».

В средневековой литературе изменяется облик эпических героев древности: гибельный изъян сводит на нет все их достоинства — от­сутствие ведущих ко спасению христианских добродетелей. Потому и гибнут Беовульф, Бритнот, Роланд, больше верившие в доблесть и мужество, нежели во Христа. Их гибель — это гибель старого языче­ского мира с его политеизмом. На смену язычеству приходит христи­анство со своими особыми героями. Истинный герой средневековых литератур соединяет в себе тип старого эпического героя-воина и тип нового героя-святого. По логике вещей, святые — не герои, они лишь примеры или модели совершенной жизни или достойной смерти. Жизнь святого проявляется в чудесах, прижизненных и посмертных, в то время как жизнь героя — в земных делах. Поле битвы святого — духовная нива, а мотивация его поступков отнюдь не героическая, а христианская, в духе десяти заповедей.[6] В средневековых литерату­рах было устранено обычное в послевергилиевой литературе проти­вопоставление мудрости героев их силе. Во времена поздней антич­ности и раннего Средневековья в литературы Прочно вошел новый топос «fortitudo et sapientia», определивший дальнейшее развитие идеала героя. «Fortitudo» — сила и вооружение героя — принимало в позднесредневековых литературах метафорический вид: вооружение моральными и христианскими добродетелями. «Sapientia» — муд­рость героя — принимала метафорический вид «подражания Христу».

Древнерусская литература отчасти заимствует тип своего героя из литератур византийской и древнеболгарской. Первые эпические ге­рои литературы Древней Руси — святая княгиня Ольга, святые князья Владимир, Борис и Глеб, затем Владимир Мономах, Игорь Ольгович, святой Александр Невский, святой Довмонт-Тимофей, Даниил Га­лицкий. В этих героях было кое-что от прежнего эпического героя, былинного богатыря: сила, смелость, мужество, доблесть. Иногда в об­раз нового героя вплетались гиперболические черты. Он вырастал в богатыря-исполина, преграждающего путь врагам на Русскую землю, вычерпывающего реки шлемами своих воинов, мечущего огромные тяжести за облака, стреляющего по врагам в отдаленных землях. Та­кими предстают в произведениях древнерусской литературы Влади­мир Мономах, Ярослав Осмомысл, Всеволод Большое Гнездо. В целях полной обрисовки героев древнерусские книжники постоянно исполь­зовали топос «fortitudo et sapientia», но никогда не обращались к сле­дующему топосу — «armas у letras». Древнерусская литература ни­когда не знала героя позднего европейского Средневековья, подобно­го воплощенному в поэмах Боярдо рыцарю Орландо, столь же благородному в любви, как и на поле битвы, воину-ученому, одина­ково владевшему пером и мечом.

Древнерусские произведения о героях, принадлежавшие разным жанрам, прославляли их как добрых христиан, превеликих чудотвор­цев и преподобных. Вся земная деятельность героев, воинская и го­сударственная, изображались не иначе как следствие их веры и вни­мания к ним Бога.

Все авторы многочисленных житий Александра Невского, пользу­ясь для типизации известными топосами,[7] не стремились изобразить этого князя таким, каким он был в жизни, а конструировали идеаль­ный тип доброго христианина, Божьего угодника, преподобного, ко­торый верил во Христа и поэтому побеждал врагов Руси. Обращает на себя внимание иной, по сравнению с литературой Возрождения, принцип построения образа героя: восхождение к прототипу через де­конкретизацию, диспропорциональность, итеративность, подобие. По­тому автор Первой редакции Жития стремится изобразить не реаль­ного человека, а идеализированный тип, персонифицирующий некую отвлеченную идею Мира. Деконкретизация образа шла и за счет ис­пользования топосов, и путем приравнивания князя Александра Ярославича к общепризнанным героям минувшего: Иосифу Прекрас­ному, богатырю Самсону, императору Веспасиану, песнотворцу Да­виду, царю Соломону, пророкам Моисею и Иисусу Навину. Это про­исходило потому, что древнерусский книжник разделял господ­ствовавшие в средние века представления трансцендентальной эстетики, когда предметом искусства объявляется не доступный органам чувств человека быстро меняющийся реальный мир, а веч­ная и неизменная идея, открывающаяся лишь умственному взору. При этом художественный образ представлялся неким подобием этой идеи Мира и выглядел в глазах древнерусского человека большей ре­альностью, чем открытый его чувствам мир. Неудивительно поэтому, что венцом творчества художника было не стремление к реалисти­ческому искусству, а создание новых ценностей, отражающих боже­ственный смысл мироздания,[8] а в художественном восприятии древ­нерусского книжника образы действительности превращаются в сим­волы, максимально близкие идее Мира. Потому-то князь Александр Ярославич — это не реальный человеческий характер, а средоточие идеальных качеств, которые проявляются в его деяниях — воинских подвигах и мудром княжении. Вот перечень качеств и достоинств князя словами Первой редакции его Жития: «Князь благь: в стра­нах — тих, уветливъ, кротокъ, и съмеренъ — по образу Божию есть, не внимая богатьства и не презря кровъ праведничю, сироте и вдовици въ правду судай, милостилюбець, благь домочьдцемь своимъ и вънешнимъ от странъ приходящимь кормитель».[9]

Помимо четырех главных добродетелей античных героев — avSpeia (мужество), SiKawavvrj (справедливость), croxppocrvvrj(скром­ность), фрбѵцспд (мудрость),[10]—князь Александр наделяется еще многими христианскими качествами. А следствием этих качеств бы­ли поступки героя в Житии, которые воспринимались средневековым читателем не иначе как идеальные поступки идеального человека. Это победы над шведами на Неве (1240), изгнание немцев из новго­родских и псковских пределов (1241), победа на льду Чудского озера (1242), наказание литовцев (1247), взятие Юрьева Ливонского его сыном князем Димитрием (1262). Это и гордый ответ послам папы Римского, и дипломатические поездки в Орду, и восстановление разорен­ной Русской земли после татарских нашествий, и приравненная к мученической кончина, и посмертное чудо с духовной грамотой (1263).

Очень мало исторического оставалось в житийном образе Алек­сандра Невского. Из-под пера древнерусского книжника вырастала идея-символ, дайная под знаком вечности и охраняемая Провидени­ем. Провиденция была основой «философии истории» русских сред­них веков. Разум, чувство и воля героя не выделялись, их проявления были строго обусловлены «Божественной волей». «Якоже рече Исайя пророк, — говорит автор Первой редакции Жития, — тако глаголеть Господь: „Князя азъ учиняю, священни бо суть, и азъ вожю я“. Во- истинну бо без Божия повеления не бе княжение его».[11] Князь Алек­сандр всегда побеждал врагов, уповая на Бога, ангелов, святую Тро­ицу и святую Софию, святых мучеников Бориса и Глеба. Накануне решающих сражений он молится, упав на колено, проливая слезы, воздевая руки к небу, проявляя смирение и скромность: «Бе бо иереелюбець и мьнихолюбець, и нищая любя. Митрополита же и епископы чтяше и послушааше их, аки самого Христа».[12] Потому «распростра­ни же Богъ землю его богатьствомъ и славою, и удолъжи Богь лет ему».[13] Так награждает Провидение праведников. А грешников и отступников наказывает. Если люди много грешат и не хотят каять­ся, отступают от веры, совершают богопротивные дела, то Бог насы­лает на них голод, болезни, пожар, наводнение, засуху, нашествие врагов; бывает и так, что всю страну Бог казнит а грехи ее прави­телей, за княжеские преступления. Эти объяснения — краеугольный камень средневековой «философии истории». Неизбежным теперь становится вывод о той ничтожной роли, которая уделялась в этой «философии истории» личности; ведь всем в мире руководит Прови­дение! Древнерусская литература (жития и повести) и историогра­фия (летописи, хронографы, Степенная книга), запечатлевшие образ Александра Невского, как бы застыли в своей индифферентности к подлинному историзму. На протяжении четырех столетий этот образ служил примером духовного и нравственного подвига в церковном мифе о нем: иногда его мощи «творили чудеса», исцеляя больных, зажигая свечи в церкви, иногда он незримо помогал русским воинам на поле брани, побивая врагов: так было в Куликовской битве 1380 г. и в сражении при Молодех с крымским ханом Девлет-Гиреем в 1572 г. Его внелитературная роль как покровителя Владимирского Рождественского монастыря и правящей династии московских вели­ких князей достаточно известна. Так героическая личность посмер­тно становится частью того Провидения, которое, по мысли средне­вековых книжников, вершит судьбы истории и в наибольшей степени соответствует средневековому понятию историзма.

Все древнерусские редакции Жития Александра Невского не только читались в XVIII в., но и часто переписывались, благодаря чему русские читатели многое узнали о князе Александре, чьи авторитет и репутация как святого воителя, покровителя столицы, империи и правящей династии были безупречны.

В начале Века Просвещения Петр Великий возводит почитание Александра Невского в официальный общегосударственный культ, особенно после основания Санкт-Питербурха (1703) и Свято-Троицкого Александро-Невского монастыря (1710). Останки святых мощей князя переносятся из Владимира в Петербург (1723—1724), и день их упокоения на новом месте 30 августа (12 сентября по новому сти­лю) — день заключения Ништадтского мира — объявляется днем его церковного празднования. Придворный проповедник Гавриил Бужинский написал и издал 16-ю редакцию Жития; в Елизаветинское время возникают новые литературные редакции. Предпоследняя со­здается в 1797 г. в стенах Александро-Невской лавры и последняя, Двадцатая, старообрядческая — в конце XVIII—начале XIX в.[14] В XVIII в. берет свое начало российская историография, которая не прошла мимо попыток создания подробных жизнеописаний Невского героя (Герард Миллер, Федор Туманский, Екатерина II).

На примере истории текста Жития Александра Невского на про­тяжении шести столетий ясно видно следующее: во-первых, истори­ко-литературное развитие легенды (мифа) об Александре Невском, которая полностью срастается с национальной историей, с самосо­знанием и самопознанием русского народа; во-вторых, историко-ли­тературное развитие жанра, композиции и стиля агиографического произведения в тот самый период, когда народность великороссов превращалась в мощную свободолюбивую нацию. В этой связи образ

святого благоверного князя Александра Невского полностью отвечал Русской идее, всегда прекрасной в своем развитии.

Сущность движения Русской идеи могла бы быть выражена в двух словах: во-первых, это глубокая и высокая нравственность русских, преданных своим Роду, Очагу и своей Земле; во-вторых, это не менее высокий уровень утопичности идеи национального спасения, заклю­чающейся в вере в древнерусскую государственность — Царство Мос­ковское — и в государство нового времени — Империю Российскую, основателем которой был Петр Великий.

Видный мыслитель и первый философ России первой трети XVIII в. Феофан Прокопович в «Слове в день святаго благовернаго князя Александра Невского» на вопрос, как спастись русскому чело­веку, уверенно отвечает: 1) «от разума естественнаго», 2) «от Свя­щенного Писания», 3) «от дел ныне празднуемого угодника Божия», т. е. святого Александра Невского.[15]

Такой государь, как князь Александр, по мысли проповедника служит примером для нынешнего государя Петра I: «А егда тако о должностех наших поучаемся и ставим в образ того святаго Алексан­дра Невского, — заключает Феофан Прокопович, видим другий об­раз — живое зерцало тебе Александров не токмо в державе, но и в деле, наследниче Богом данный монархо наш».[16]

Так древнерусская нравственность кладет начало российскому историзму — «исторической памяти» — в политике и культуре.

Великая одухотворяющая Идея добра, противостоящая Царству зла — вот главная идея жизнеописаний Невского героя на протяже­нии шести веков, в которых его образ раскрывается через искусно организованную художественную словесную ткань.

Подробное конкретное изучение текстов более чем двадцати редакций Жития по 500 рукописям — это наша следующая задача.