с отрывками из «Очерков эпической поэзии» Ф. М. А. Вольтера (1742), появившихся в переводе княгини Е, Р. Дашковой.[9] Так русским читателям стала доступной европейская критика и Камоэнсе. Вольтер, как известно, критиковал и высмеивал Камоэнса с позиций философского рационализма за «безрассудное смешение эллинских богов с христианским законом», за аллегоризм, связанный с волшебным «Островом благополучия». «Камоэнс, — писал Вольтер, — имеет много того, что называют истинным разумом, и того, что называют ложным поняти­ем, которое ввергает его часто в непроститель­ные заблуждения. Я нахожу вообще его поэму исполненной прекрасными и гнусными вещами, которые без разделения он смешивает...»[10] Воль­тер считал Камоэнса, как и Тассо, «непо­нятным». Это тем более странно, что сам Вольтер является создателем аллегорического произведения «Храма любви» в «Генриаде»! Все что, однако, не помешало русской читающей публике интересоваться и Вольтером, и Камо­энсом, с нетерпением ожидая переводов творе­ний обоих мыслителей.

1770—1790-е годы — время, когда в России были переведены и изданы почти все образцовые мировые эпопеи от «Илиады» Гомера до «Г'енриады» Вольтера:                              в 1772-м — «Осво­

божденный Иерусалим» Тассо, в 1777-м — «Генриада» Вольтера и «Потерянный рай» Мильтона, в 1777—1778 годах— «Влюбленный Роланд» Боярдо, в 1785—1787 годах— «Мессинды» Клопштока, в 1791 —1793 годах — «Не­истовый Роланд» Ариосто.

Особенно значительным был вклад петер­бургского «Собрания, старающегося о пе­реводе иностранных книг», существовавшего пятнадцать лет, с 1768 по 1783 год[11].

Интерес в России к мировому героическому эпосу возник в связи с попытками создания собственной национальной эпопеи — таковы не­оконченная «Петрида» А. Д. Кантемира (1730), неоконченная поэма М. В. Ломоносова «Петр Великий» (1760—1761), «Тилемахида» В. К. Тредиаковского (1766), замысел «Димитриады» А. П. Сумарокова (1769), неоконченная поэма «Освобожденная Москва» В. И. Майкова (начало 1770-х годов), «Россияда» (1779) и «Владимир возрожденный» (1785) М. М. Хера­скова.[12] Содержанием своих поэм, обращенных в историческое прошлое, поэты утверждали вполне конкретные и насущные для России задачи, связанные с укреплением просвещенной монархии и с просветительством. Так, например, М. М. Хераскову во взятии Казани Иваном Грозным в 1552 году виделся поворотный пункт в истории России, знаменовавший торжество победителей — русского народа, освободивше­гося от последствий татаро-монгольского ига. Вся история России виделась ему как противо­стояние света христианства тьме язычества, подобно тому как Тассо в «Освобожденном Иерусалиме» история христианского мира мыслилась как противоречие миру мусульманскому[13]. Херасков считал Камоэнса одним из своих предшественников, а Россияду- произведением, принадлежащим к тому же знаменитому жанру, что и «Лузиады». В своей статье «Взгляд на эпические поэмы» он писал следующее:«Пробежим Лузияду" Камуенсону и Фарзалию“ Луканову. Первая есть странствование лузитанцов в Африку, обретение некото­рых новых земель — сказания и чудесности. Вся сия поэма есть пиитическое повествование, в коем и сам поэт имел участие. Но повествова­ние, живой кистью писанное, сладостное, привлекательное; это есть галерея преизящных картин, непорядочно расставленных, но каждая из них восхищает, трогает, удивляет и в память врезывается... К такому роду поэм причесть должно „Генрияду" Волтерову и мою „Россияяду[14].

В этой обстановке перевод «Лузиады» Камоэнса был просто необходим. Первый пере­вод из Камоэнса — краткий прозаический отры­вок из 3-й песни — без имени переводчика появился в журнале «Ежемесячные публикации мод» в 1779 году.[15] А в 1788 году в Москве отдельной книгой вышла в свет в прозаическом переводе вся поэма Камоэнса.[16] Автор перевода Александр Иванович Дмитриев (1759— 1798) был старшим братом известного поэта Ивана Дмитриева, служил с 1772 по 1789 год в Семеновском полку и занимался переводами, иногда писал стихи и поэмы. «Лузиады» он перевел по прозаическому переводу Д’Эрмийи и Ж. Ф. Лагарпа. Но все же это был не настоящий поэтический перевод в стихах, а транспозиция содержания. Нет нужды объ­яснять, насколько теряет поэтический текст при его переложении в прозе. В прозаическом переложении «Лузиады» воспринималась как классицистическое произведение, потерявшее свой пафос и лирическую взволнованную возвы­шенность. Среди европейских литераторов бы­ло немало сторонников подобных переложе­ний. Во французской литературе отец Ноэль — Этьен Санадон (1676—1733), один из вы­дающихся латинистов своего времени — пер­вым стал переводить Горация ритмической прозой (1728), а Дюперрон де Кастера утвер­ждал, что только перевод Камоэнса в про­зе позволяет сохранить все особенности поэтиче­ского текста.

А. И. Дмитриев верил Санадону, Касте­ре и Д’Эрмийи с Лагарпом. Он добросо­вестно перевел французский прозаический текст «Лузиад», немного его сократив, но сохра­нил вступительную статью «О Камоэнсе», аргументум в начале и примечания в конце каждой песни. Как бы то ни было А. И. Дмитриев заслуживает благодарности за то, что предоставил русскому читателю возможность познакомиться с содержанием бессмертного творения португальской литературы, хотя ее поэтический смысл, нюансы метрики и рит­мики подлинного текста остались неуловимы­ми или, точнее, ненашедшими своего адекват­ного поэтического выражения на русском язы­ке. Не лучше обстоит дело и в 19 веке, многие интересовались Камоэнсом и писали о нем[17], однако стихотворного перевода «поэмы моря» так и не появилось. Правда, в конце XIX века, в 1897 году, А. Н. Чудиновым был опубликован новый прозаический перевод «Лузиад» Ивана Глазунова, который был точнее и современнее перевода А. И. Дмитриева, но он ничего не прибавил нам в поэтическом восприятии Камо­энса.[18]

Согласно мнению Б. Л. Канделя,[19] восприя­тие и усвоение «Лузиад» и остального творче­ства Камоэнса прошло в России три этапа, а именно: 1) первый этап — от эпохи становле­ния классицизма до начала XIX столетия, когда Камоэнс воспринимался в связи с различными эпическими произведениями Европы как сугу­бый классик; 2) второй этап — XIX век, когда в духе романтизма Камоэнса считали поэтом- гражданином, патриотом, все свои силы отдавшим отечеству; 3) третий этап охватывает XX век, современную эпоху, когда творчество Камоэнса стало восприниматься как явление истории литературы Португалии на заре нового времени, а сам Камоэнс как поэт, способство­вавший «открытию мира» португальцев и ее истории не для одной только страны, но для всего мира.

На третьем этапе поиски точного поэти­ческого перевода «Лузиад» на русский язык усилились. Еще в 1822 году П. А. Катенин в «Письме к издателю» поставил вопрос о необходимости стихотворного поэтического пе­ревода адекватного оригиналу; он рекомен­довал переводить октавы Камоэнса пятистоп­ным ямбом[20].  В конце XIX и начале XX ве­ка появились лишь отрывки перевода «Лу­зиад», разной степени ценности.[21] Однако их не назовешь ни, точными, ни в полной мере поэтическими.

В 1938 году учитель одной из ленинградских школ, поэт-переводчик Михаил Иванович Травчетов,[22] человек большой учености и необы­чайного дарования, завершил свою много­летнюю работу над поэтическим переводом «Лузиад» Камоэнса, задуманную в 1912 году и начатую в 1932 году; испанский и португаль­ский язык он знал с молодых лет. Редактором перевода был приглашен видный испанист, профессор Ленинградского университета А. А. Смирнов, назвавший в устной беседе с сестрой переводчика С. И. Травчетовой этот перевод «событием в мире переводчиков». Вско­ре А. А. Смирнов опубликовал отрывки из 1-й и 6-й песен «Лузиад» в перево­де М. И. Травчетова.[23] 19 марта 1939 года был заключен договор между М. И. Травчетовым и А. А. Смирновым, с одной стороны, и директо­ром Госиздата в Ленинграде, с другой. Вслед­ствие болезненного состояния и загруженности работой А. А. Смирнова, редактирование пере­вода растянулось почти на год. К марту 1940 года М. И. Травчетов произвел почти полную переработку текста перевода в целях усиления его художественности и точности. Затем в продвижении перевода в печать наступила какая-то заминка. Какую-то роль…

… напомнивший дирекции Госиздата мнение о Ка­моэнсе и его поэме, которое господствовало тогда в официальных кругах: «апологет капита­листической экспансии», «попутчик торгово­капиталистической буржуазии...», который, «за­вершив собою деклассацию своего аристократи­ческого рода... не смог стать купцом-набобом, подлинным буржуа».[24] В этих условиях решить­ся на издание «колыбельной песни зарождающе­гося империализма» — поэмы Камоэнса, кото­рая «подчеркивает имперские притязания Португалии»,[25] было нелегко. Эта решимость могла бы оказаться слишком смелым шагом для издателей. И все же в мае 1941 года многостра­дальный труд был сдан Госиздатом в набор. Началась ли работа наборщиков или нет— мы не знаем. 22 июня 1941 года война смешала все карты. Людям было не до Камоэнса. М. И. Травчетов погиб, а вся его работа куда-то безвозвратно пропала.

После войны сестра переводчика Софья Ивановна Дубровская[26] восстановила полно­стью по черновикам перевод брата, а 236 ок­тав перевела заново. Затем в течение 40 лет С. И. Дубровская пыталась издать перевод Камоэнса в ленинградских и московских изда­тельствах, но тщетно. Материалы своей рабо­ты С. И. Дубровская сдала в ИРЛ И, в Город­ской музей г. Пушкина и в-ГПБ, где образован фонд ее имени. Скорейшее издание первого русского поэтического перевода «Лузиад» Камо­энса дело чести будущих исследователей.