МАТЕРИАЛЫ И СООБЩЕНИЯ

Ю. К. БЕГУНОВ

«Слово иное»—новонайденное произведение русской публицистики XVI в. о борьбе Ивана III с землевладением церкви

Во время занятий в фонде редких и рукописных книг Пермской госу­дарственной публичной библиотеки имени А. М. Горького мое внимание привлек скорописный сборник XVII в., хранящийся под шифром —091/С-421 и в нем неизвестное произведение, одна часть которого помещена в на­чале 15-го «слова» «Просветителя» Иосифа Волоцкого (36-я тетрадь сбор­ника), а другая — в 44-й тетради того же сборника[1]. Приводим этот текст целиком.

^а «Сие слово иное, а не ис тое книги.^б

В та же времяна восхотѣ князь великий Иван Васильевичь у митропо­лита и у всѣх владыкъ и у всѣх манастырей села поимати и вся к своим соединити. Митрополита же и владыкъ и всѣх манастырей из своея казны деньгами издоволити и хлѣбом изооброчити из своих житницъ.

Призываетъ убо митрополита и всѣх владыкъ и архимандритовъ и игуменовъ и своея мысли совѣт имъ открывает и вси ему повинуціася, боящеся, да не власти своея отпадут.

Призывает же князь великий игумена Серапиона Троицъкаго Сергиева манастыря, да и той отдастъ села Сергиева манастыря. Приходит же Се­рапионъ, игуменъ Троицъский, на соборъ и глаголетъ великому князю: «Азъ убо приидох к живоначальнѣй Троицы в Сергиевъ манастырь селъ манастырю не вдах, единъ у себя имѣя посох и мантию».

Приходит же к великому князю и Нилъ, чернецъ з Белаозера, высо­ким житиемъ II словый сый, и Денисъ, чернецъ Каменский, и глаголютъ великому князю: «Не достоить чернцемъ ^в селъ имѣти». К симъ же приста и Василий Борисовъ, тферския земли боярин, та же и дѣти великаго князя: и князь великий Василий, князь Дмитрей Углецкий присташа к совѣту отца своего.^г И дияки^д введеныя по великом князѣ глаголаху: «Не достоит чернецем селъ имѣти». Князь же Георгий всесвѣтлое ничтоже о сих не глаголах.

Приходит к митрополиту к Симону Серапионъ, игуменъ Троицкий, и глаголет ему: «О священная главо! Азъ убо нищий противу великому князю глаголю. Ты же о сих ничто же не глаголеши». Митрополитъ же Серапиону игумену отвѣща: «Отшли убо от себе Дениса черньца, аз с вами единою глаголю». Серапионъ же митрополиту глагола: «Ты глава всѣм нам, ты ли ся сего боиши?»

Та же митрополит совокупився архиепископы и епископи, и архиман­дриты, и игумены иѵпришед со всѣми глаголатъ великому князю: «Аз убо

346                      об. селъ пречистыя церкви не отдаю ,^в II ими же владѣли прежний митропо­

литы и чюдотворцы Петръ и Алексѣй. Тако же и братия моя, архие­пископы и епископы, и архимандриты, и игумены, селъ не отдают церков­ных».

Та же глаголетъ митрополит Генадию, архиепиокому ноугородцкому: л. 347 «Что убо противу великому князю ничтоже не глаголешь? II С нами убо многорѣчивъ еси. Нынѣ же ничто же не глаголешь? Генадий же отвѣща: «Глаголете убо вы, азъ бо ограбленъ уже прежде сего».

Генадий нача глаголати противу великому князю о церковных землях. Князь же великий многимъ лаянием уста ему загради, вѣды его страсть сребролюбную. Князь же великий, вся оставив, и глаголетъ: «Вся сия творит Серапионъ, игумен Троицъкий».

Послѣди же сих есть волость, зовома Илемна, и нѣкотории си чело- вецы, злу ради, живуще близ волости тоя, навадиша великому князю, глаголюще: «Конанъ чернецъ переорал эемленую межу и твою оретъ землю, великаго князя». Князь же великий вскоре повелѣ черньца представити судищу своему. Мало же испытуя черньца,^ж посла его в торгъ и повелѣ его кнутиемъ бити. А на игумене же Серапионѣ повелѣ недѣль- щиком взяти 30 рублевъ. И призывает же келаря Васияна и с прещением

347                      об. повелѣ всѣх селъ II монастырьских грамоты к себѣ привести. Васьянъ же

келарь призывает недѣльщики и глаголетъ им: «Возьмите, братие, деньги, иже повелѣваетъ князь велики». И ни единъ же от них на деньги руки не прострѣ, глаголюще: «Не буди нам руки прострѣти на сребро Сергиева монастыря, да не огѣзееву проказу приимемъ». Серапионъ же игумен входит в церковь богоявления господа бога нашего Исуса Христа и посы­лает келаря Васьяна в монастырь и повелѣ з грамотами быти старымъ старцемъ, которые ис келей не исходят. Священницы же и оставшая бра­тия от церкви да не отходят, предстояще рацѣ Сергия чюдотворца день и нощъ. Старые же старцы двигнушася, овии на конех, инии же на колес­ницах, инии же на носилах. В ту же нощъ, в ню же старцы тѣ двигнушася из монастыря, прииде же посѣщение от бога на великаго князя самодержца: отняло у «его руку и ногу и глаз. В полунощи же посы­лает по игумена Серапиона и по старцы, прощения прося, и милостыню посылает довольну к братии. СерапиоИъ же игумен съ братьею воэвратися в свой монастырь, аки нѣкии ратницы крѣпцыи от браяи воэвратишася, славу воздаша богу, великаго князя самодержаца смирившаго».

Сборник, в котором читается данный текст, представляет собой тол­стую рукопись в деревянном, покрытом желтой тисненой кожей переплете, с двумя застежками, форматом в 4-ку; сборник писан семью скорописными

^е Сбоку на поле помета зри; на нижнем поле листа тем же почерком приписано. Сего слова конецъ в восьмой тетрати, в восьмом листі. Посредине л. 346 об. вместо заголовка тем же почерком приписано сие слово иное, что писано указано в восьмой тетрати. Се и конец того слова. Сбоку на поле приписки, зри егда вотчины у церквей и монастырей отняли было, в Просветителе же 15 слово ^ж Испр.; в ркп. ченьца

почерками первой четверти XVII в. и насчитывает 487 листов.^[2] В XIX в. этот сборник находился в руках по крайней мере трех владельцев:

(1)             в 1831 г. в селе Шартас или Шарташском, близ г. Екатеринбурга;

(2)             в 1878 г. в Екатеринбургском духовном правлении; (3) в Пермской духовной семинарии, куда в конце 70-х—начале 80-х годов прошлого сто­летия были переданы рукописные книги из Екатеринбургского духовного правления. В 1918 г. этот сборник в составе собрания Фундаментальной библиотеки Духовной семинарии был передан в Городскую библиотеку, ныне Государственную публичную библиотеку им. А. М. Горького.

Филиграни сборника (например, на лл. 161, 191, 210, 311, 346) одни и те же — крепостные ворота с двумя башнями и с фигурой перед воро­тами, изображающей землю, как №№ 3309, 4175 из альбома Н. П. Лиха­чева из рукописей 1600—1601 гг.^[3]

В середине и в конце сборника имеются записи, которые позволяют его датировать 1621 г. На л. 310 обч имеется приписка: «Сие есть конецъ книзѣ сей Иосифа Просвѣтителя. Писана сия книга лѣта 7129-го» (т. е. 1621 г.). На л. 464 имеется приписка: «От времене же временену учаще­ния день тысящи два ста девять десять. Блаженъ терпяй и постигий въ дни девять десять триста тридесятъ пять. Словеса убо писанная приидоша въ конецъ, уму же да не будет когда прияти конецъ. В любитель­стве душепитателных словесъ кое убо когда будет влаги же насыщение». «День тысящи два ста девять десять» — это «день 1290», по всей вероят­ности, может быть расшифрован как 129-й год 7-й тысячи, т. е. как 7129 г. Эта дата согласуется с датой приписки в конце «Просветителя» Иосифа Волоцкого (7129). «Въ дни девять десять триста тридесятъ пять» — это 335-й день девятого (т. е. 7129-го) года или 1 августа 1621 г. Очевидно, «Пермский» сборник был сшит в 1621 г. (не позднее 1 августа) из нескольких сборников меньшего объема (на нижнем поле сборника имеются буквенные обозначения тетрадей с 1 по 44 (лл. 1 — 346), с 1 по 7 (лл. 387—442), с 1 по 3 (лл. 443—464). В составе этого сборника нет ни одного произведения моложе начала XVII в.: к началу XVII в. относятся распространенная редакция Жития псковского князя Довмонта-Тимофея, «Повесть р чюдном видении спасова образа» из Нов­городской Забелинской летописи начала XVII в.; к концу XVI в. отно­сится выписка из «Хождения» Трифона Коробейникова «О путях к Царьграду и Иерусалиму», к 1565—1571 гг. — «Повесть о чудесах образа бо­городицы Одигитрии на Выдропуске», к середине XVI в. — третья редак­ция «Просветителя» Иосифа Волоцкого, «Сказание Максима, старца горы Синайския», «Повесть о царице Динаре», к началу XVI в. — «Послание» Филофея «на звездочетцы» и первая редакция Хронографа. Остальные сочинения, составляющие Пермский сборник, переводные, известные в русской литературе XI—XII вв.: из Синайского патерика, из Физиолога, Житие Евстафия, Апокрифы Ипполита, папы Римского, «Об антихристе», «Слово о псалтыри, како списася царем Давидом», выписки из Типика (церковного устава), поучения «отцов церкви».

Новонайденное произведение находится в самом конце первой части сборника, состоящей из 44 тетрадей, написанных единым почерком в 1621 г., — в 36-й и 44-й тетрадях. Состав этой части сборника следую­щий.

Лл. 1—284, 285 об.—310 об.: «Просветитель» Иосифа Волоцкого под заглавием: «Сказание инока Иосифа грѣшнаго о новоявившейся ереси новогородцких еретиковъ и отступниковъ Алексѣя протопопа и Дениса попа, и Федора Курицына, и всѣх, иже такоже мудрьствующих». (Нач.: «Подобает вѣдати, яко многи ереси в различные лѣта и времена диаволъ внесе_ѵ.»). Это список полного, шестнадцатисловного «Просветителя» пространной редакции со «Сказанием о новоявившейся ереси» в третьей редакции (совпадает с разночтениями нифонтовского списка).^[4] На по­лях— ряд приписок и дополнений о митрополите Зосиме, о Пахомии, ос­нователе трех первых монастырей, из Хронографа третьей редакции («зри», «зри опасно», «зри испытанно»).

Лл. 284 об.—285 об.: «Сие слово иное, а не ис тое книги».

Лл. 311—320:         Послание инока Елеазарова монастыря Филофея

к дьяку Мисюрю Мунехину «на звездочетцы» (Нач.: «Государя великого князя дияку государю имя рек Елизарева манастыря нищий богомолецъ старецъ имя рек бога молить и челом биетъ.. .»).[5]

Лл. 320—346 об.: «Сказание Максима, старца горы Синайския», на полях прибавлено: «царю Ивану в мужеложестве» (Нач.: «Господи Исусе Христе, сыне единородный, безначальнаго ти отца реки пречистыми ти усты.. .»).^[6]

Лл. 346об.—347 об.: «Сие слово иное, что писано указано в восьмой тетрати. Се и конец того слова».

Как видим, новонайденный памятник не имеет собственного заглавия: дважды он назван составителем сборника 1621 г. «Словом иным, а не ис тое книги», т. е. не из «Просветителя» Иосифа Волоцкого, который соста­витель сборника именует «книгой».^[7] Из этого названия видно, что писец предупреждал читателя о независимости «слова» от того текста, в кото­рый оно по частям вписано. По-видимому, причина, по которой «Слово иное» оказалось вписанным в текст «Просветителя», была чисто внешней: заметив пропущенные им при переписке этого произведения свободные листы, писец заполнил их текстом другого сочинения, тщательно выделив его пометами из окружающего текста.

Новонайденное произведение представляет интерес как для исследо­вателей общественно-политической борьбы вокруг вопроса о монастырском «СЛОВО ИНОЕ»-ПРОИЗВЕДЕНИЕ ПУБЛИЦИСТИКИ XVI в. 355

землевладении в начале XVI в., так и для исследователей древнерусской публицистики и общественной мысли XVI в. В нем сообщаются чрезвы­чайно важные и новые факты о соборе 1503 г. и о конфликте между вели­ким князем Иваном III и Троице-Сергиевым монастырем, дополняющие и уточняющие сведения, известные по опубликованным источникам о соборе 1503 г.: 1) «Соборному ответу» великому князю Ивану III (в двух редак­циях),^[8] 2) «Прению Вассиана с Иосифом Волоцким», составленному около 1515 г.,^[9] 3) «Письму о нелюбках», составленному в 40-е годы ХѴІ в. (не ранее 1532 г.) со слов монахов-иосифлян Нила Полева и Дионисия, князя Звенигородского,^[10] 4) Житию Иосифа Волоцкого, составленному сподвиж­ником Зиновия Отенского агиографом Львом-Аникитой Филологом в середине XVI в. (между 1539 и 1566 г.),^[11] кратко излагающему весь ход соборных заседаний, 5) Житию Серапиона, архиепископа Новгород­ского, по мнению некоторых исследователей, основывающему на известиях Жития Иосифа Волоцкого и датируемому серединой XVI в.^[12]

«Слово иное», судя по характеру сообщаемых в нем сведений, стоит ближе к «Соборному ответу», чем к поздним источникам «Письму о не­любках» и Житиям Иосифа и Серапиона. В нем ничего не говорится ни о полемике между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким, ни о выступле­нии последнего. Согласно «Слову иному», основные споры на соборных заседаниях развертываются не между «нестяжателями» и «иосифлянами», а между великим князем Иваном III и соборным большинством во главе с митрополитом Симоном. Если верить нашему источнику, намерения ве­ликого князя были вполне определенными: «у митрополита и у всѣх вла­дыкъ и у всѣх манастырей села поимати іи вся к своим соединити», т. е. это означало бы полную, а не частичную секуляризацию всех земель церкви, в том числе монастырских церковных и святительских с компен­сацией духовенства взамен утраченных вотчин деньгами и хлебом. Как известно, «нестяжатели» вопрос о секуляризации в такой плоскости не ставили, ограничиваясь лишь постановкой вопроса в морально-этическом плане; вотчинный быт монастырей противоречит духу обета иноков, мо­нахам не подобает владеть селами и нивами и жить за счет эксплуатации крестьян.^[13] Следовательно, постановка вопроса о секуляризации на соборе 1503 г. исходила не от «нестяжателен», а от самого великого князя Ивана III, понимавшего необходимость воспрепятствовать непомерному росту землевладения церкви и создать экономическую базу для укрепле­ния централизованного государства. В своей борьбе за секуляризацию на соборе Иван III опирался на заволжских старцев-пустынников — Нила, чернца с Белоозера,^[14] и Дениса, чернца Каменского,^[15] на некоторые круги богатого тверского боярства (Василий Борисов) ^[16] и представителей вели­кокняжеской администрации (введенные дьяки),^[17] на своих сыновей — князя великого Василия, князя Дмитрия Углицкого. Лишь один князь Георгий «всесвѣтлое ничто же о сих не глаголах».^[18] Все же остальные вышеназванные лица выступили на соборе с призывом: «Не достоитъ чернцемъ селъ имѣти»,

«Слово иное» - первый среди известных нам источников называет членов великокняжеской семьи, представителей государственного аппарата и боярства в числе активных борцов за секуляризацию. Очевидно, что правительство Ивана III рассматривало секуляризацию как новый источ­ник увеличения земельных фондов для покрытия все возрастающих госу­дарственных расходов и для раздачи растущему дворянству. Секуляриза­ция, очевидно, устраивала и известные круги боярства, надеявшегося отвлечь внимание правительства от боярских вотчин, приостановить про­цесс поглощения выморочных боярских вотчин монастырями и получить обратно часть своих земельных вкладов.

В числе сторонников секуляризации мы видим и будущего государя Василия III (1505—1533), в дальнейшем продолжавшего политику огра­ничения роста монастырских вотчин и покровительства «нестяжателям» (митрополиту Варлааму, Вассиану Патрикееву).^[19]

Против предложения о секуляризации решительно выступило боль­шинство присутствовавшего на соборе духовенства. Автор «Слова иного» на первом месте называет Серапиона, игумена Троице-Сергиева мона­стыря, митрополита Симона, архиепископа новгородского Геннадия.^[20] Автор «Слова иного» особенно подчеркивает значительную роль игумена Серапиона в деле сплочения соборного большинства против секуляризаторских намерений великого князя. «Слово иное» в сопоставлении с дру­гими источниками позволяет нам в общих чертах воссоздать ход событий во время собора 1503 г. Но прежде всего необходимо выяснить, в какой хронологической последовательности придерживается автор «Слова иного» в изображении событий. Ведь рассказ о соборе 1503 г. не имеет конца, он как бы обрывается сообщением о разговоре архиепископа Ген­надия с великим князем, во время которого последний прервал свои угрозы по адресу новгородского архиепископа («князь же великий вся оставив») и, быть может, желая оправдать свои секуляризаторские устремления, сказал: «Вся сия творит Серапионъ, игумен Троицъкий», да­лее следует рассказ о земельной тяжбе Троицкого монастыря с великим князем и последовавшей затем ссоре и смирении самодержца. В сохранив­шемся до наших дней актовом материале и в летописании Троице-Сер­гиева монастыря XVI в. никаких известий об этом событии не имеется. Впрочем, в Житии Серапиона есть намек на какие-то события в связи с попытками нанести ущерб земельным владениям Троице-Сергиева мо­настыря: «и живущу ему и попечение обители имущу велие, и хотящим кому что сотворити селам и весем монастырьским, не попущаше, чтобы при его пастырстве ничтоже скорбно было».^[21]

Это известие находится в житии перед рассказом о соборе 1503 г. Волость Илемна, о которой идет речь в «Слове ином», было крупным зе­мельным владением (не менее 8700 десятин), расположенным на реках Руди (приток Протвы) и Быховке, в нескольких километрах на юго-запад от Вереи.^[22]                                                                                                               

Еще в 1466—1467 гг. верейский удельный князь Михаил Андреевич передал село Илемну Верейского уезда Ивану III, а Иван III в 1467 г. дал село Илемну игумену Троице-Сергиева монастыря Спиридонию в ка­честве вклада «по душе» князя Петра Дмитриевича и его жены Евфросинии Полиевктовны.[23]

1 июня 1467 г. верейский князь Михаил Андреевич дал Троице-Сергиеву монастырю жалованную грамоту, в которой освободил Илемну от дани, заменив ее оброком.[24] Тогда же было произведено размежевание земель вотчины Илемны от земель Верейского князя.

Смерть последнего белозерского и верейского князя Михаила Андрее­вича в 1486 г. была поводом для пересмотра земельных отношений и ликвидации Белозерского и Верейского уделов. Очень скоро земли Верей­ского князя в Илемне становятся землями великого князя, и тем самым земли в Илемне оказываются поделенными между двумя крупными фео­далами— Троице-Сергиевым монастырем и Иваном III. От 70—80-х го­дов XV в. сохранился ряд грамот, в которых устанавливаются права монастырских старцев, слуг и крестьян на часть земель Илемской вот­чины.[25] Однако от времени между 1488—1505 гг. до нас не сохранилось никаких документов, касающихся села Илемны, в том числе и документов в связи с делом о нарушении межи монастырским пахарем Кононом.^[26] Земельные тяжбы монастырей с крестьянами, мелкими землевладельцами « даже с крупными феодалами были «е редкостью в эпоху неуклонного роста монастырских вотчин.[27] В этих тяжбах в большинстве случаев ве­ликокняжеская администрация становилась на сторону монастырей-вотчинников. До находки «Слова иного» историческая наука не располагала ни одним доказательством в пользу того, что тяжбы между черносошными (государственными), крестьянами и монастырями-феодалами решались в пользу крестьян и что великокняжеская власть была защитницей фонда черносошных земель.

«Слово иное» рассказывает о том, как «некоторый си человецы», жи­вущие близ волости Илемна, «злу ради», стали наговаривать великому князю: «Конанъ чернецъ переорал земленую межу и твою орегь землю,  великаго князя». В ответ на донос илемских людей Иван III приказал по­звать нарушителя на суд в Москву и наказал его кнутом на торгу, а игумену повелел выплатить огромный штраф — 30 руб. Для чего и послал в монастырь своих недельщиков (судебных исполнителей). В этом случае Иван III судил не по грамоте 1488 г., а по Судебнику 1497 г.^[28] Непомерный штраф показался великому князю слишком малым наказа­нием. «И призывает же келаря Васияна,[29] — рассказывает «Слово иное», — и с прещением повелѣ всѣх сель монастырьских грамоты к себѣ привести». Дело принимает угрожающий для монастырских земель обо­рот. Нарушение земельной межи монастырским пахарем оказалось только лишь предлогом для пересмотра земельных прав крупнейшего монастыря. Рассказ «Слова иного» о дальнейших событиях напоминает монастырскую легенду с чудесами: недельщики, испугавшиеся «божьего суда», неожи­данно отказываются взять с монастыря штраф, наложенный великим князем, говоря: «Не буди нам руки прострѣти на сребро Сергиева мона­стыря, да не огѣзееву проказу приимемъ». Автор «Слова иного», несом­ненно, имеет в виду известный библейский рассказ о том, как пророк Елисей исцелил сирийского вельможу Неемана от проказы, а раб Елисея Гиезий выпросил у Неемана якобы для своего господина два таланта серебра и две перемены риз и присвоил их себе, и как за этот проступок пророк поразил Гиезия проказой: «И проказа Нееманова да прильпнетъ къ тебе и къ семени твоему во веки. И изыде от лица его, прокаженъ яко снегъ».[30]

Игумен Серапион входит в церковь богоявления, находившуюся на монастырском подворье в Москве,^[31] а сам посылает келаря Вассиана в монастырь и «повелѣ з грамотами быти старымъ старцемъ, которые ис келей не исходят». По приказу игумена «старые же старцы двигнушася овии на ковех, ивии же на колесницах, инии же на носилах» в Москву, к великому князю, с грамотами в ларях. Тем временем братия собралась у раки Сергия чудотворца и день и ночь служила молебны. Картина, на­рисованная автором «Слова иного», очень эффектна. Поход немощных старцев-схимников на Москву увенчался неожиданным и чудесным успе­хам— «московской Каноссой» Ивана III. «В ту же нощь,—рассказывает «Слово иное», — в ню же старцы тѣ двигнушася из монастыря, прииде же посѣщение от бога на великаго князя самодержца: отняло у него руку и ногу, и глаз». Никоновская летопись начала XVI в. и Степенная книга 1563 г. сообщают сведения о болезни Ивана III, начавшейся 28 июля 1503 г.^[32] «В полунощи же, -  рассказывает «Слово иное», — посылает по игумена Серапиона и по старцы, прощения прося, и милостыню посылает довольну к братии». Если верить автору «Слова иного», старцы возвра­тились в монастырь так, как возвращаются с поля сражения слуги «божьего войска» — «ратницы, крѣпцыи от брани», а Иван III униженно просил у братии прощения и пожаловал монастырю богатые подарки, тем самым он признал свое поражение.

В каком отношении находятся описанные в «Слове ином» события к собору 1503 г.? Великий князь рассказывал архиепископу Геннадию о конфликте с Троице-Сергиевым монастырем (до его окончания) в то время, когда споры на соборе о церковных землях еще не утихли. На со­боре еще до выступления Нила Сорского и начала споров князь великий призвал к себе игумена Серапиона с требованием отдать ему села Сер­гиева монастыря. Вторично об этом же сообщается в середине рассказа о конфликте с Троице-Сергиевым монастырем: «и призывает же келаря Васияна и с прещениемъ повелѣ всѣх селъ монастырьских грамоты к себѣ привести». Очевидно, имеется в виду одно и то же событие — конфликт великого князя с Троице-Сергиевым монастырем, начавшийся еще до со­зыва собора, после начала весенней пахоты в 1503 г. Мы предполагаем, что донос илемских людей весной 1503 г. послужил последней каплей, пе­реполнившей чашу терпения самодержца, после чего созыв собора и по­становка на нем уже давно созревшего в великокняжеских кругах реше­ния о секуляризации была неминуема. Далее, ход событий представляется нам следующим образом. Первое объявление этого решения собору было встречено без возражений: духовенство было застигнуто врасплох и не было готово к отпору. В это же время великий князь потребовал у игу­мена Серапиона отдать ему все села Троице-Сергиева монастыря. Сера- пион смело возразил ему. Вслед за этим на соборе выступили «нестяжа- тели» — Нил Сорский и Дионисий, князь Звенигородский, члены великокняжеской семьи, дьяки, боярство в поддержку предложения о се­куляризации. Уступая настойчивой просьбе Серапиона, Симон со всем духовенством выступил перед великим князем с решительным протестом: «Аз убо селъ пречистыя церкви не отдаю». Если верить «Соборному от­вету», перед великим князем читались «списки», в которых подробно до­казывалась неотъемлемость всего вданного церкви.[33] Вскоре и архиепис­коп Новгородский Геннадий начал говорить «противу великого князя» о церковных землях по наущению митрополита Симона.^[34] Речь Геннадия была решительно остановлена Иваном III: «Многим лаянием уста ему загради, вѣды его страсть сребролюбную».^[35]

Если верить «Соборному ответу» после выступления Геннадия, к ве­ликому князю еще раз посылали дьяка Леваша со вторым посланием. По всей вероятности, неожиданная болезнь Ивана III 28 июля 1503 г. и не­удачи в конфликте с Троице-Сергиевым монастырем и имели решающее значение для быстрого прекращения соборных споров о монастырских землях.              

«Слово иное» подтверждает, что конфликт между великокняжеской властью и церковью закончился полной победой церкви, смирившей секуляризаторские поползновения самодержца.

Когда, кем и с какой целью сложено было «Слово иное»? Автор «Слова иного» хорошо осведомлен о спорах, развернувшихся на соборе 1503 г., и о расколе между его участниками, вызванном предложением ве­ликого князя все церковные «села поимати и вся к своим соединити». Он знает не только о том, что произошло на самом соборе, но и о перегово­рах, которые велись вне соборных заседаний; он помнит, что троицкий игумен побуждал митрополита выступить в защиту монастырского зем­левладения, а митрополит в свою очередь настаивал на том, чтобы Ген­надий новгородский не отмалчивался. Реплики этих лиц передаются в та­кой форме, которая наводит на предположение, что автор либо сам их слышал, либо точно повторил рассказ свидетеля этих встреч. Никакой литературной обработки не ощущается в иронически почтительных укорах игумена митрополиту: «О священная главо! Азъ убо нищий противу ве­ликому князю глаголю, ты же о сих ничто же не глаголеши», «Ты глава всѣм нам, ты ли ся сего (Дениса, — Ю. Б.) боиши». Интонации живой речи сохраняют и решительный отказ на соборе троицкого игумена под­чиниться требованию великого князя: «Азъ убо приидох к живоначалнѣй Троицы в Сергиевъ манастырь — селъ манастырю не вдах, единъ у себя имѣя посох и мантию»; и сердитый ответ Геннадия митрополиту, упрек­нувшему его за то, что он отмалчивается на соборе: «Глаголете убо вы, азъ бо ограбленъ уже прежде сего». Резкое осуждение всех, кто поддержал великого князя, автор выразил необычным способом: он умолчал о всех моральных и церковно-исторических доводах сторонников секуляризации и объяснил их согласие с предложением великого князя боязнью потерять свои церковные посты. По словам автора, все — от митрополита до игу­менов— поначалу «повинушася, боящеся, да не власти своея отпадут».

В центре событий троицкий игумен Серапион, он ведет за собой за­щитников монастырских «сел». Его речи автор передает с особым внима­нием и точностью. Возникает предположение, не сопровождал ли автор или тот, кто рассказал ему о соборе и связанных с ним встречах, Серапи­она, когда тот был вызван на собор. Вероятно, что составитель «Слова иного» монах Троице-Сергиева монастыря, использовал не дошедшее до нас «Сказание о соборе 1503 года», исключив из него вступление (произ­ведение начинается со слов «В та же времяна», т. е. в то же самое время, о котором упоминалось ранее) и конец. В «троицкую легенду» деловитый рассказ о соборе 1503 г. начинает превращаться уже тогда, когда фигура троицкого игумена выдвигается на первый план, но особенно заметной легендарность становится в объяснении «чудом» действительных фактов. Конфликт монастыря с великим князем из-за распаханной монахом межи связывается в «Слове ином» с традиционным легендарным наказанием грешника — болезнью великого князя. Именно в этой части «Слова иного» появились и «огезеева проказа», которой испугались «недельщики», и круглосуточные моления у раки Сергия, и устрашающая картина шествия в Москву всех «старцев», и немедленная кара за это — князь разбит па­раличом, и просьба его о прощении. Этот заключительный эпизод — при­сылка «милостыни довольной» братии вместе с покаянием великого князя и возвращение игумена с старцами из Москвы как «ратников крепких от брани» — уже полностью построен в духе легенды.

Построение «Слова иного» показывает, что его автор, в отличие от составителей других рассказов о соборе 1503 г., не стремился дать наибо­лее полное выражение идеологической платформы защитников земельных прав церкви. Тезис о неотъемлемости всех принадлежащих церкви земель он проиллюстрировал лишь на двух ярких примерах из русской исто­рии— соборе 1503 г. и конфликте Ивана III и Троице-Сергиева мона­стыря. К практике русской церкви обращались сторонники монастырского землевладения и в соборном ответе 1503 г.,[36] в трактате Иосифа Волоцкого «Яко не подобает святым божиим церквам и монастырем обиды творити и насилие и всхищати имениа и стяжаниа их», написанном в 1507 г. против князя Федора Волоцкого и его окружения,[37] в «Послании Иосифа Волоцкого к И. И. Третьякову-Ховрину», написанном в конце 1510— начале 1511 г.,^[38] в «Послании Иосифа Волоцкого к Б. В. Кутузову», на­писанном в начале 1511 г.^[39]

В «трактате» Иосиф Волоцкий обращается к двум русским произве­дениям— Житию Леонтия Ростовского и Житию Феодосия Печорского, из которых приводит примеры о наказании воина, пытавшегося присвоить себе церковную землю, и разбойников, пытавшихся ограбить монастыр­ское село. В «Посланиях» Иосиф Волоцкий оправдывает коммендацию своего монастыря великому князю подобными же коммендациями из практики русской церкви — Троице-Сергиева, Каменского и Толгского монастырей великому князю Василию Василиевичу. И в «трактате», и в обоих Посланиях неотчуждаемость монастырских земель доказывается примерами из соборных правил, сочинений отцов церкви, переводных жи­тий. Особенно запоминаются в «трактате» и в «Послании к И. И. Третья­кову-Ховрину» отрывки из второго Жития Стефана Дечанского и из 23-го послания Никона Черногорца к «магистру и князю князем» Марапе, рассказ о том, как были наказаны болезнями и напастями князья Юнец и Марапа, поднявшие руку на монастырскую собственность.^[40]

«Слово иное» находится в идейной близости с «Соборным ответом» 1503 г., «трактатом» и двумя посланиями Иосифа Волоцкого к И. И. Третьякову-Ховрину и к Б. В. Кутузову: божья кара настигнет того (пусть это будет даже сам носящий венец князь), кто покушается на монастыр­скую собственность. Однако ни один из известных апологетов монастыр­ского стяжания не подчеркивает с такой решительностью и силой смирение государственной власти перед воинствующей церковью, как автор «Слова иного». Сам Иосиф Волоцкий до 1508 г., т. е. до сближения с Василием III, находившийся, как и архиепископ Геннадий, в оппозиции к великокняже­ской власти,^[41] охотно мог бы разделять точку зрения автора «Слова иного». Однако, очевидно, что автор «Слова иного» не «иосифлянин», хотя он и выступает с позиции воинствующей церкви: в рассказе о соборе 1503 г. нет никаких намеков на участие Иосифа Волоцкого в соборных за­седаниях и его выступление с речью. Зато игумен Серапион, политический противник Иосифа в период с 1508 по 1511 г., изображен в «Слове ином» как выдающийся деятель церкви, благодаря энергии которого удалось отстоять право русской церкви на владение землями и посрамить самого самодержца. Какой бы ни была действительная роль Серапиона в собы­тиях 1503 г., для нас очевидно, что автор «Слова иного» был близок к Серапиону.   

Для точной датировки «Слова иного» в самом памятнике недостает пря­мых данных. Можно думать, что литературное оформление легенды о по­ражении великого князя и наказании его за покушение на земли Троиц­кого монастыря произошло уже после смерти великого князя (27 октября 1505 г.), после того как князь Дмитрий Иванович получил Углицкий удел по духовному завещанию своего отца), но до того момента, когда пере­стали спорить о монастырском землевладении (после решений Стоглавого собора 1551 г.). Может быть, «Слово иное» сложилось в связи с тем, что менее чем через полтора месяца после смерти Ивана III — 6 декабря 1505 г. — новое правительство Василия III подтвердило жалованные гра­моты Троице-Сергиеву монастырю на его «села», в том числе как раз и да те земли в Илемне, из-за которых разыгрался конфликт монастыря с Иваном III.^[42] Возможно, что и выдвижение в «Слове ином» на первый план игумена Серапиона было подсказано тем, что вскоре после этого за­крепления земель он получил значительное повышение: 15 января 1506 г. юн был поставлен архиеписком Новгородским. Если учесть, что в мае 1509 г. он был «пойман» и отлучен от архиепископской власти,^[43] то состав­ление «Слова иного» придется предположительно отнести ко времени между началом 1506 и началом 1509 г. Косвенным подтверждением того, что в этом отрезке времени обстановка для сложения «Слова иного» более подходила до 1508 г. является то, что автор ни словом не упомянул о на­чавшейся в этом году полемике между «иосифлянами» и «нестяжателями» по вопросу о монастырском землевладении. В то время как для источников 30—60-х годов XVI в. «Письма о нелюбках», Житий Иосифа и Серапиона характерно замалчивание противоречий между великокняжеской властью и церковью и выдвижение на первый план противоречий между «нестяжа­телями» и «иосифлянами», «Слово иное», так же как и «Соборный ответ» 1503 г., не скрывает, что основной водораздел борьбы на соборе 1503 г. проходил не по линии внутрицерковных группировок, а по линии великий князь—церковь.

Остается решить вопрос, почему составитель «Пермского» сборника так заинтересовался «Словом иным», что, не имея чистой бумаги, постарался хоть по частям переписать его на случайно пропущенных страницах внутри другого памятника.

Начало 20-х годов XVII в. — это время пересмотра старых юридических прав монастырей на владение землями, предпринятое в широком масштабе правительством первого царя из дома Романовых Михаила Федоровича. В это время в монастырях возобновляется работа по проверке, приведению в порядок и переписке старых документов. Так, в 1621 г. составляется Копийная книга Троице-Сергиева монастыря в связи с пересмотром всех старых документов на землевладение.^[44] Может быть, появление «Слова иного» в сборнике 1621 г. в какой-то мере связано с этим событием. Если это так, то возникает и другое предположение, что сборник составлен если не троицким монахом, то книжником, близким к Троицкому монастырю. Затем он был приобретен Строгановыми и привезен в их уральскую вот­чину в Шарташ, откуда и дошел до Перми.

В историю русской публицистики начала XVI в. «Слово иное» входит и как ценный исторический источник, существенно дополняющий наши сведения о начальном этапе борьбы с планами секуляризации церковных земель, и как незаурядное литературное произведение, показывающее один из путей развития этого раздела литературы. В рамки традиционной ле­генды о наказании грешника включен правдивый, насыщенный фактами рассказ о начале напряженной борьбы духовенства, в частности Троиц­ кого монастыря, за свои земельные владения. Картина этой борьбы не по­теряла ярких жизненных красок в ее легендарном обрамлении. Выразитель­ные реплики защитников прав церкви на «села» показывают смелое введение в литературу народного типа литературного языка, но и повествовательные части этой монастырской легенды, придерживаясь книжных форм, в лек­сике избегают явных славянизмов, совершенно свободны от риторики со­временного «Слову» агиографического и исторического стиля. И в этом особая ценность новонайденного произведения, в котором уже ощущается характерное для публицистики середины XVI в. соединение документаль­ной и литературной стилистики.