Особенностью художественного построения «Путешествия» яв­ляется полемический (в тезисах и антитезисах) способ изложения основных мыслей. Исходным моментом спора является так назы­ваемая теория «естественного права», в истолковании которой Радищев расходится с Руссо. Разрешение спора, т. е. доведение читателя книги до истины, Радищев осуществляет с помощью образа путешественника. Автор знает наперед все, что он скажет, что он сделает: он снимет пелену, завесу с глаз других и поведает людям истину, как и подобает истинному сыну отечества. Поможет ему в этом путешественник: в процессе путешествия он увидит (а вместе с ним увидит и читатель книги) страшные картины рос­сийской действительности, звероподобных помещиков, преступ­ных властителей и стонущий под их игом народ, он сделает (а вместе с ним и читатель книги) свои выводы из всего виденного и слышанного, и тогда перед его взором раскроется Истина. «Уже­ли, вещал я сам себе, природа толико скупа была к своим чадам, что от блудящаго невинно сокрыла истину навеки? — во­прошает путешественник. — Ужели сия грозная мачеха произ­вела нас для того, чтоб чувствовали мы бедствия, а блаженство николи? — и продолжает: — Разум мой вострепетал от сея мыс- _г. ли. и сердце мое далеко ее от себя оттолкнуло. Я человеку нашел утешителя в нем самом. «Отъими занесу с очей npi аго чув­ствования — и блажен буду». Сей глас природы сдавался громко в сложении моем. Воспрянул я от уныния м ,>, в кото­рое повергли меня чувствительность и сострадание я ощутил в себе довольно сил, чтобы противиться заблуждении, и — весе­лие неизреченное! — я почувствовал, что возможно всякому со­участником быть во благодействии себе подобных. — Се мысль, побудившая меня начертать, что читать будешь».

Мысль о том, что человек может обрести свое счастье в борьбе за благо других людей, имеет революционный смысл. Она проти­воположна взглядам масонов, которые уповали на братские чув­ства — веру, надежду, любовь, а от общественной борьбы отказы­вались. Когда писатель говорит о природе, называя ее мачехой, будто бы обрекшей людей на несчастья, то он имеет в виду рас­пространенное мнение, что судьба человека предопределена выс­шим разумом. Радищев знал, как трудно с этим бороться, поэтому не рассчитывает на то, что все читатели поймут и поддержат его. «Но если, говорил я сам себе, я найду кого-либо, кто намерение мое одобрит; кто ради благой цели не опорочит неудачное изобра­жение мысли; кто состраждет со мною над бедствиями собратий своей; кто в шествии моем меня подкрепит; — не сугубой ли плод произойдет от подъятого мною труда?» — вопрошает автор «Путешествия» и отвечает сам себе утвердительно. Эти слова на­страивают читателя книги на серьезное, осмысленное чтение, когда он будет следить за «изображением мысли», за «шествием», т. е. развитием ее в фактах, картинах, образах, когда читатель будет следить за логикой повествования в переходе от одного факта к другому, так чтобы вырисовывались выводы «истины». Так автор начинает свою книгу, отдавая дань европейской лите­ратуре сентиментализма середины— второй половины XVIII в., когда «внутренний человек» с его чувствами и разумом был глав­ным предметом изображения. «Уязвленность души» страданиями крепостного крестьянина, низведенного в России до положения раба, была исходным пунктом революционно-критического осмыс­ления действительности. Через «чувствования» и «движения ра­зума» писатель приходит к осознанию общественных связей че­ловека. Потому Радищев и считает, что достаточно прямо по­смотреть «на окружающие предметы», чтобы увидеть и рабство, и причины, его порождающие. Эти причины, по Радищеву, заклю­чены в самой природе «внутреннего человека», порою отвращаю­щего себя от разума и заволакивающего себя ложью.

Как и все просветители XVIII в., первенец свободы основы­вается на теории «естественного права» и «общественного догово­ра», а природное «естественное состояние» рассматривает как нечто противостоящее угнетению, деспотизму и тирании. Он по­лагает, что уродливые общественные отношения искажают чело­веческую сущность как угнетаемых, так и угнетенных, становясь гибельными как для тех, так и для других. Социальная среда, как правило, оказывается сильнее доброго воспитания в хороше­го образования; так крепостничество оказывает свое губительное воздействие не только на крепостных крестьян, но и на «добрых господ». Основой высокой нравственности, мерилом ценности человеческой личности Радищев считает труд. Потому образы крестьян в «Путешествии» оказываются всегда морально выше образов крепостников, живущих за счет чужого труда. В центре внимания автора не столько характеры персонажей и их судьбы, сколько типизация общих свойств социальной жизни самодер­жавно-крепостнической России конца XVIII в.

Изображение помещиков. Помещики, персонажи «Путешест­вия», не имеют развернутых биографий. Радищев почти не останав­ливается на их индивидуальных чертах, так как видит в человеке прежде всего представителя определенного социального круга общества. Частные черты характера интересуют писателя лишь постольку, поскольку они определяются средой и оказывают, в свою очередь, влияние на жизнь окружающих. «Деяния... всегда истинныя суть черты душевного образования», — утверждает автор «Путешествия» в главе «Зайцово».

Опуская детали, писатель изображает главное, т. е. то, что характерно для помещиков как сословия, угнетающего крестьян, и что с наибольшей силой показывает разлагающее влияние кре­постничества на самих помещиков. Больше того, во многих гла­вах книги («Медное», «Городня» _г «Вышний Волочок») Радищев совсем не изображает помещика и заменяет рассказ о его «дея­ниях» показом результатов его деятельности.

Так, например, в главе «Любани» рассказывается о встрече путешественника с крестьянином, который на своей ниве «пашет с великим тщанием» в праздничный день. Из расспросов выяс­няется, что местный помещик заставляет своих крепостных шесть дней в неделю ходить на барщину. «...Да под вечерок, — рассказы­вает пахарь, — возим оставшее в лесу сено на господской двор, коли погода хороша; а бабы и девки, для прогулки, ходят по праздникам в лес по грибы да по ягоды ... Да хотя растянись на барской работе, — продолжает он, — то спасибо не скажут. Барин подушных не заплатит; ни барана, ни холста, ни курицы, ни масла не уступит. То ли житье нашему брату, как где барии оброк берет с крестьянина, да еще без прикащика. Правда, что иногда и добрые господа берут более трех рублей с души; но все лучше барщины. Ныне еще поверье заводится отдавать деревни, как то называется, на аренду. А мы называем это отдавать голо­вой. Голой наемник дерет с мужиков кожу; даже лучшей поры нам не оставляет. Зимою не пускает в извоз, ни в работу в город; все работай на него, для того что он подушныя платит за нас. Самая дьявольская выдумка, отдавать крестьян своих чужому в работу. На дурнаго прикащика хотя можно пожаловаться, а на наемника кому?» Путешественник ему возражает: «Друг мой, ты ошибаешься, мучить людей законы запрещают». — «Мучить? —

вопрошает пахарь. — Правда; по небось, барин, не захочешь в мою кожу».

В другой главе «Хотилов» первенец свободы вкладывает в уста «гражданина будущих времен» следующие слова: «...Принужден­ная работа дает меньше плода... Где есть нечего, там хотя бы и было кому есть, не будет; умрут от истощения. Тако нива рабства, неполный давая плод, мертвит граждан».

Так Радищев выдвигает против крепостного права экономиче­ский аргумент: оно невыгодно с народнохозяйственной точки зрения, так как уменьшает количество материальных благ, добы­ваемых трудом народа. Ведь подневольный труд на барина менее эффективен, чем труд свободный, когда человек работает на себя. Против крепостного права Радищев выдвигает также юридиче­ский и моральный аргументы.

Корыстолюбие помещиков изобличается им в главе «Вышний Волочок». Путешественник рассказывает о своей встрече с неким помещиком, который, не найдя удовлетворения в государствен­ной службе, удалился из столицы в деревню, чтобы разбогатеть на эксплуатации чужого труда. «Способом к сему надежнейшим, — пишет Радищев, вспоминая, наверное, помещика Зубова, — почел он уподобить крестьян своих орудиям, ни воли ни побуж­дения неимеющим; и уподобил их действительно в некотором отношении нынешняго века воинам, управляемым грудою, устрем­ляющимся на бою грудою, а в единственности ничего не значу-щим. Для достижения своея цели, он отнял у них малой удел пашни и сенных покосов, которые им на необходимое пропитание дают обыкновенно дворяне, яко в воздаяние, за все принужден­ный работы, который они от крестьян требуют. Словом сей дво­рянин Некто всех крестьян, жен их и детей заставил во все дни года работать на себя. А дабы они не умирали с голоду, то выда­вал он им определенное количество хлеба, под имянем месячины известное. Те, которые не имели семейств, месячины не получали, а по обыкновению лакедемонян¹ пировали вместе на господском дворе, употребляя, для соблюдения желудка в мясоед пустыя шти, а в посты и постные дни, хлеб с квасом. Истинные розговины бывали разве на святой неделе.

Таковым урядникам производилася так же приличная и сораз­мерная их состоянию одежда. Обувь для зимы, то есть лапти, де­лали они сами; онучи получали от господина своего; а летом ходили босы. Следственно, у таковых узников не было ни коровы, ни лошади, ни овцы, ни барана. Дозволение держать их господин у них не отымал, но способы к тому. Кто был позажиточнее, кто был умереннее в пище, тот держал несколько птиц, которых господин иногда бирал себе, платя за них цену по своей воле.

При таковом заведении неудивительно, что земледелие в дерев­не г. Некто было в цветущем состоянии. Когда у всех худой был урожай, у него родился хлеб сам-четверт; когда у других хоро­шей был урожай, то у него приходил хлеб сам-десят и более. В недолгом времени к двум стам душам он еще купил двести жертв своему корыстолюбию; и, поступая с сими равно, как и с первыми, год от году умножал свое имение, усугубляя число стенящих на его нивах. Теперь он считает их уже тысячами и славится как знаменитый земледелец». Так Радищев воочию показывает, что обогащение дворян основывается на безудержной эксплуатации труда крепостных и сопровождается крайним обнищанием кре­стьян.

Истинный сын отечества, Радищев пишет с «волнением сердца», так как не может взирать равнодушно на беззакония и несправед­ливость вокруг себя. «Волнения сердца» проявляются во внутрен­них монологах действующих лиц и главным образом путешествен­ника, в риторических вопросах, вопрошаниях и восклицаниях, вроде следующих: «Окаменелыя сердца! почто бесплодное соболез­нование? О Квакеры! если бы мы имели вашу душу, мы бы сложилися и, купив сих нещастных, даровали бы им свободу» («Мед­ное»). В главе «Пешки» путешественник с негодованием расска­зывает о нищете, с которой он столкнулся в крестьянской «чер­ной» избе: «Увидев предо мною сахар, месившая квашню хозяйка подослала ко мне маленькова мальчика попросить кусочик сего боярскаго кушанья. — Почему, боярское? сказал я ей, давая ребенку остаток моего сахара; — неужели и ты его употреблять не можешь? — Потому и боярское, что нам купить его не на что, а бояре его употребляют для того, что не сами достают деньги. Правда, что и бурмистр наш, когда ездит к Москве, то его поку­пает, но также па наши слезы. — Разве ты думаешь, что тот, кто употребляет сахар, заставляет вас плакать? — Не все, но все господа дворяне. Не слезы ли ты крестьян своих пьешь, когда они едят такой же хлеб, как и мы? — Говоря сие, показывала она мне состав своего хлеба. Он состоял из трех четвертей мякины и одной части несеяной муки. — Да и то слава богу при нынеш­них неурожаях. У многих соседей наших и того хуже. Что ж вам бояре в том прибыли, что вы едите сахар, а мы голодны? Ребята мрут, мрут и взрослые. Но как быть потужишь, поту­жишь, а делай то, что господин велит. — И начала сажать хлебы в печь.

Сия укоризна, произнесенная не гневом или негодованием, но глубоким ощущением душевныя скорби, исполнила сердце мое грустию, — продолжает путешественник. — Я обозрел в первый раз внимательно всю утварь крестьянския избы. Первой раз обратил сердце к тому, что доселе на нем скользило. — Четыре стены до половины покрытыя, так как и весь потолок, сажею; пол в щелях, на вершок по крайней мере поросшей грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дым, всякое утро зи­мою и летом наполняющий избу; окснчины, в коих натянутой пузырь, смеркающийся в полдень, пропускал свет; горшка два или три; (щастлива изба, коли в одном из них всякой день есть пустыя шти!). Деревянная чашка и крушки, тарелками назы­ваемые; стол топором срубленной, которой скоблят скребком по праздникам. Корыто кормить свиней или телят, буде есть, спать с ними вместе глотая воздух, в коем горящая свеча как будто в тумане или за завесою кажется. К щастию кадка с квасом, на уксус похожим, и на дворе баня, в коей коли не парятся, то спит скотина. Посконная рубаха, обувь, данная природою, онучки с лаптями для выхода. — Вот в чем почитается по справедливости источник государственнаго избытка, силы, могущества; но тут же видны слабость, недостатки и злоупотребления законов, и их ше­роховатая, так сказать, сторона. Тут видна алчность дворянст­ва, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние».

В главе «Зайцово» Радищев устами судьи Крестьянкина расска­зывает об одном помещике, который выслужился при дворе царя из истопников в коллежские асессоры, приобрел деревню с кре­стьянами и «зрел себе повелителем нескольких сотен себе подоб­ных. Сие вскружило ему голову... Он себя почел вышшаго чина, крестьян почитал скотами, данными ему... Он был корыстолю­бив, копил деньги, жесток от природы, вспыльчив, подл, а потому над слабейшими его надменен. Из сего судить можешь, как он обходился с крестьянами. Они у прежняго помещика были на оброке, он их посадил на пашню, отнял у них всю землю, скотину всю у них купил по цене, какую сам определил, заставил работать всю неделю на себя, а дабы они не умирали с голоду, то кормил их на господском дворе, и то по одному разу в день, а иным давал из милости месячину. Если которой казался ему ленив, то сек розгами, плетьми, батожьем или кошками, смотря по мере ле­ности; за действительный преступления, как то, кражу, не у него, но у посторонних, не говорил ни слова... Случилось, что мужики его для пропитания на дороге ограбили нроезжаго, дру-гаго потом убили. Он их в суд за то не отдал, но скрыл их у себя, объявя правительству, что они бежали, говоря, что ему прибыли не будет, если крестьянина его высекут кнутом и сошлют в рабо­ту за злодеяние. Если кто из крестьян что-либо украл у него, того он сек как за ленность или за дерзкой или остроумной ответ, но сверх того надевал на ноги колодки, кандалы, а на шею ро­гатку... Сожительница его полную власть имела над бабами. Помощниками в исполнении ея велений были ея сыновья и доче­ри, как то и у ея мужа. Ибо сделали они себе правилом, чтобы ни для какой нужды крестьян от работы не отвлекать... Плетьми или кошками секли крестьян сами сыновья. По щекам били, или за волосы таскали, баб и девок, дочери. Сыновья в свободное время ходили по деревне или в поле играть и бесчинничать с девками и бабами, и никакая не избегала их насилия. Дочери, не имея женихов, вымещали скуку над пряди львицами, из кото­рых оне многих изувечали».

Крестьяне не выдержали такого жестокого обращения и распра­вились с помещиком. Поводом послужило очередное насилие по­мещика и его сыновей над крестьянской девушкой, расправа с ее женихом и отцом жениха. Терпению крестьян пришел конец. «Они окружили всех четверых господ, и коротко сказать, убили их до смерти на том же месте. Толико ненавидели они их, что ни один не хотел миновать, чтобы не быть участником в сем убийст­ве, как то они сами после призналися». Дворянский суд занял классовую позицию в этом деле, он покарал «убийц поневоле», приговорив их к вечной каторге.

О случае с тридцатилетним крестьянином, попавшим из-за жестокосердия молодого барина и его супруги в рекруты, Ра­дищев рассказывает в главе «Городня». Старый барин, «человек добросердечной, разумной и добродетельной», дал Ванюше от­менное воспитание и примерное образование наравне со своим сыном. После окончания зарубежного университета молодой крепостной возвращался на родину, полный радужных надежд. Однако еще в Риге молодой господин получил известие, что его отец скончался и оставил завещание, в котором распорядился отпустить Ванюшу на свободу. «Справедливость надлежит от­дать бывшему моему господину, что он много имеет хороших качеств, но робость духа и легкомыслие оныя помрачают», — говорил Ванюша про молодого барина. Одним словом, сын не исполнил последней воли своего отца. «Чрез неделю после на­шего в Москву приезда, — продолжал Ванюша свой рассказ, — бывшей мой господин влюбился в изрядную лицем девицу; но которая с красотою телесного соединяла скареднейшую душу и сердце жестокое и суровое. Воспитанная в надменности своего происхождения, отличностию почитала только внешность, знат­ность, богатство». Молодая помещица не взлюбила образованного крепостного и, задумав силой женить его на своей горничной Маврушке, вскоре сделала жизнь его невыносимой. Спасаясь от унижений и издевательств, Ваня посчитал 25-летнюю солдат­скую службу единственным выходом из создавшегося положения.

Назад       Далее