Ученый философ на троне, Екатерина II оказалась ярой крепост­ницей, «казанской помещицей», как она сама себя называла. Однако в первое десятилетие своего царствования (до 1773 г., т. е. до начала Крестьянской войны под руководством Емельяна Пугачева) Екатерина II еще носила маску просвещенной госуда­рыни и играла в либерализм, рассуждая, что России нужны «со­

вершенные законы», которые «по велению разума» смогут изменить жизнь в интересах народа.

Крестьянская война 1773—1775 гг. под руководством донско­го казака Емельяна Ивановича Пугачева потрясла до основания абсолютистское государство и крепостнический строй. Это сти­хийное восстание, последнее и самое крупное в истории России, проходило на большой территории от Оренбурга до Казани, от Зауралья до Дона, включая бассейны рек Урала, средней и ниж­ней Волги. Почти полтора года десятки тысяч крестьян, работных людей, казаков, солдат — русских и нерусских национальностей: башкир, казахов, калмыков, марийцев, мордвы, татар, удмуртов, чувашей — с оружием в руках сражались за свою свободу, на­нося чувствительные удары регулярным царским войскам, сжи­гая крепости, заводы, усадьбы помещиков, расстреливая и вешая своих мучителей, классовых врагов. Но силы были неравными. Восставшие не смогли сокрушить мощный государственный ап­парат крепостников и победить регулярную армию. Наивно-монархические иллюзии патриархального крестьянства, солдат, казаков, работных людей нашли выражение в крестьянско-казацкой утопической программе справедливого «мужицкого цар­ства» с царем-казаком во главе. В этом сказалась политическая незрелость восставших.

Однако восстание Пугачева сыграло огромную роль в формиро­вании классового самосознания крестьянства и в воспитании пере­довой дворянской интеллигенции в революционном духе. Эта стихийная народная война поколебала многовековые представле­ния трудового народа о незыблемости и законности самодержавных и крепостнических порядков в России. От нее тянется прямая нить к Александру Николаевичу Радищеву, к освободительному дви­жению русского народа в XIX в.

После подавления восстания и казни Емельяна Пугачева по­литика правительства Екатерины II стала еще более жестокой. А. С. Пушкин писал: «Екатерина уничтожила звание (справедли­вее, название) рабства, а раздарила около миллиона государствен­ных крестьян (т. е. свободных хлебопашцев) и закрепостила воль­ную Малороссию и польские провинции. Екатерина уничтожила пытку — а тайная канцелярия процветала под ее патриархальным правлением; Екатерина любила просвещение, а Новиков, распро­странивший первые лучи его, перешел из рук Шешковского¹ в темницу, где и находился до самой ее смерти. Радищев был сослан в Сибирь; Княжнин^[4] умер под розгами — и Фонвизин, которого она боялась, не избегнул бы той же участи, если б не чрезвычай­ная его известность»^[5] .

В это темное царство, полное мучений, нужды, страданий, людского горя и глухого недовольства, неожиданно ворвался луч яркого солнечного света: русские люди узнали о том, что во Фран­ции произошла революция. 14 июля 1789 г. вооруженный восстав­ший народ взял штурмом королевскую тюрьму Бастилию. 22 сентября 1792 г. Конвент объявил короля Людовика XVI низло­женным и провозгласил Республику.

Остатки феодального строя и крепостничества во Франции были окончательно уничтожены. 21 января 1793 г. революционный на­род казнил короля Людовика XVI.

Вот как пишет советский исследователь Г. П. Шторм об от­кликах на эти события в России: «Революция во Франции совер­шилась, и королевская власть уничтожена», — опережая собы­тия, сообщил 19 июля 1789 г. президенту Коллегии иностранных дел И. А. Остерману русский посланник в Париже И. М. Симолин.

Его донесение о взятии Бастилии достигло Петербурга спустя неделю. По словам современника, иностранца Сегюра, весть эта с восторгом была встречена в столице купцами, мещанами и «неко­торыми молодыми людьми из более высоких слоев общества», хотя, казалось бы, им не было никакого дела до этой парижской тюрь­мы.

С этого дня почти на протяжении года, предшествовавшего аресту Радищева, события во Франции не переставали волновать русское общество, заполняя страницы столичных газет.

Осенью 1789 г. «С.-Петербургские ведомости» опубликовали историческое решение Национального собрания Франции о «со­вершенном уничтожении всякого рабства, всякого действитель­ного личного холопства в помещичьих правах».

Спустя несколько дней в «Московских ведомостях» появился перевод «Декларации прав человека и гражданина», а в Петербургских книжных лавках началась открытая продажа французских революционных изданий — памфлетов и листков»¹.

В России было неспокойно. Народ находился в брожении. Стра­на была похожа на растревоженный улей, все говорили о фран­цузской революции. С первых же дней революции во Франции Екатерина II стала со страхом говорить «об ужасах царства на­рода... царства самого ужасного из тиранов — царства черни». Ее тревожило, как бы «эта французская мода не превратилась в эпидемию» и не перенеслась бы в Россию, где восставший народ мог бы напомнить времена «маркиза» Пугачева.

Начались преследования свободолюбивых и прогрессивно мыс­лящих людей в России. Среди них находился и А. Н. Радищев, -который поднял голос в защиту многомиллионных масс крестьян­ства, издав в собственной типографии в мае 1790 г. свою книгу
«Путешествие из Петербурга в Москву». Смелая, пламенная речь патриота призывным набатом зазвучала тогда в России, она нашла отклик в сердцах многих людей. «Назовем блаженною страною, — обращался Радищев к своим современникам, — где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысячи не имеют надежного про­питания, ни собственного от зноя и мраза укрова»^[6] . «Но кто между нами оковы носит, кто ощущает тяготу неволи? — вопрошает первенец свободы. — Земледелец! кормилец нашея тощеты, насытитель нашего глада; тот кто дает нам здравие, кто житие наше продолжает, не имея права распоряжати ни тем, что обрабатыва­ет, ни тем, что производит. Кто же к ниве ближайшее имеет право, буде не делатель ея?.. У нас, тот кто естественное имеет к оному право, не токмо от того исключен совершенно, но, работая ниву чуждую, зрит пропитание свое зависящее от власти другаго! Просвещенным вашим разумам, истины сии не могут быть непо­нятны, но деяния ваши, в исполнении сих истин, препинаемы, сказали уже мы, предрассуждением и корыстию. Неужели серд­ца ваши, любовию человечества полные, предпочтут корысть чув­ствованиям, сердце услаждающим? — обращается Радищев к сво­им современникам, гражданам России, а не жалким подданным императрицы. — Но какая в том корысть ваша? Может ли госу­дарство, где две трети граждан лишены гражданскаго звания, и частию в законе мертвы, назваться блаженным? Можно ли назвать блаженным гражданское положение крестьянина в Рос­сии? Ненасытец кровей один скажет, что он блажен, ибо не имеет понятия о лучшем состоянии», — клеймит Радищев помещиков. Бросать в лицо «власть предержащим» справедливые обвинения — это мужество. Еще большее мужество — разговор об этом в книге. Ведь писатель восставал не против «колосса на глиняных ногах», а против мощного самодержавно-бюрократического государства.

Как только «крамольная книга» без имени ее автора попала на стол Екатерины II, привыкшая к раболепию, лести, всеобщему поклонению, императрица не могла прийти в себя от гнева и ис­пуга. В правдивых строках «Путешествия» ей почудился грозный призрак Пугачева. «Говорено о книге «Путешествие из Петербур­га в Москву». Тут рассеивание заразы французской: отвращение от начальства; ... открывается подозрение на Радищева, — за­писывал в своем дневнике А. В. Храповицкий, личный секретарь Екатерины II. — Сказывать изволила, что он бунтовщик хуже Пугачева». Вскоре Радищев был схвачен, посажен в Петропавлов­скую крепость, осужден на смерть.

Жизнь - подвиг. Творческая история произведения

«Одержимый стремлением всегда, даже и без вызова, говорить правду или, лучше сказать, писать правду», как говорил о писа­теле один из секретарей иностранного посольства в Петербурге, Радищев полагал, что его борьба за правду есть лучший способ служения отечеству. «Человек, человек потребен для ношения имени сына отечества!» — заявил первенец свободы в 1789 г., уже закончив работу над «Путешествием из Петербурга в Москву»^[7] . Говоря же о тех, кто не достоин называться сыновьями отечества, писатель вспоминает в своем произведении «Беседа о том, что есть сын Отечества» нескольких персонажей, хорошо известных чита­телям сатирических журналов: злодея, притеснителя, завоевателя, гордеца, обманщика, лентяя, чревоугодника, щеголя. «Не все рожденные в отечестве достойны величественного наименования сына отечества (патриота). Под игом рабства находящиеся недо­стойны украшаться сим именем»², — заявляет Радищев. Великий мыслитель считал, что «истинным сыном отечества» может считать себя только свободный в своих мыслях и поступках человек: тот, кто «стремится всегда к прекрасному, величественному, высокому». «Истинный сын отечества» благонравен и благороден, но не по происхождению. В понимании автора «Путешествия» благородного человека характеризуют добродетельные поступки, одухотворен­ные истинной честью, т. е. свободолюбием и народонравием, служением своему народу. Написав «Путешествие из Петербурга в Москву», Радищев поступил именно как истинный сын отече­ства. Он совершил подвиг, заступившись за людей, у которых бы­ли отняты человеческие права, в том числе и право называться человеком.

Страстное обличение самодержавия и крепостничества не мог­ло остаться незамеченным в государстве, где никакое проявление свободомыслия не оставалось безнаказанным. Не мог остаться без­наказанным и автор крамольной книги. Радищев все это знал и сам выбрал свою судьбу. В то время как громадное большинство дворян, современников Радищева, жило только для себя, удовлет­воряя свои прихоти за счет крепостных крестьян и дворовых слуг, автор «Путешествия» отверг уют и комфорт, личное благополучие ради того, чтобы бросить вызов крепостникам-помещикам и самой императрице. Так же, как спустя почти столетие Н. Г. Чернышев­ский, Радищев в расцвете сил своих был насильственно отторгнут от семьи, от общества, от литературы, изолирован от политической борьбы и жизни.

К мужественному решению первенец свободы пришел не сра­зу. Без тени сожаления вспоминая о принятом решении, автор «Путешествия» писал, обращаясь к своим детям в трак­тате «О человеке, о его смертности и бессмертии»: «...нужны об­стоятельства, нужно их поборствие, а без того Иоган Гус изды­хает во пламени, Галилей влечется в темницу, друг ваш в Илимск заточается».

Александр Николаевич Радищев родился 20 (31) августа 1749 г. в Москве в семье потомственного дворянина, коллежского асессора Николая Афанасьевича Радищева. Его мать Фекла Сте­пановна Аргамакова происходила из дворян. Александр был стар­шим из семи братьев. Его детство прошло в Москве и в имении от­ца Немцово, Калужской губернии, Кузнецовского уезда. В летнее время мальчик вместе с родителями иногда выезжал в село Верх­нее Аблязово Саратовской губернии, где отец Радищева, богатый помещик, владел имением с 2 тысячами душ крепостных крестьян. В собственности Афанасия Радищева находились еще 17 деревень с крестьянами в разных губерниях России. В доме родителей Саша не видел сцен расправы с крепостными, но немало слышал расска­зов о жестоких соседях-помещиках, среди которых ему запом­нился некто Зубов: последний кормил своих крепостных, как скот, из общих корыт, а за малейшую провинность безжалостно сек. О гуманности Радищевых и их сочувствии крестьянам в их борьбе за свободу свидетельствует следующий факт: когда кре­стьянская война под руководством Емельяна Пугачева докатилась до Верхнего Аблязова, старый Радищев вооружил своих дворо­вых людей, а сам ушел в лес; своих же четырех детей Николай Афа­насьевич «роздал по мужикам». «Мужики так его любили, — рас­сказывает сын писателя Павел, — что не выдали, а жены их ма­рали маленьким господам лица сажею, бояся, чтобы бунтовщики не догадались по белизне и нежности их лиц, что это не крестьян­ские дети, обыкновенно замаранные и неопрятные. Ни один из тысячи душ не подумал донести на него...»^[8] .

Назад       Далее