Сайт Академика Бегунова Ю.К.
nav_bar_left Главная arrow Интервью и воспоминания
   
Поиск
Главное меню

Интервью и воспоминания
НАСЛЕДИЕ ДЕКАБРИСТОВ Версия для печати
НАСЛЕДИЕ ДЕКАБРИСТОВ

С 10 по 12 декабря 1975 года в Ин­ституте русской литературы (Пушкин­ский дом) АН СССР проходила всесоюз­ная научная конференция «Наследие декабристов и литературно-общественное движение России  XIX—XX      вв. (к 150-летию восстания декабристов)». В ее работе приняло участие более 150 человек: научные работники, препо­даватели вузов и средних учебных заведений, сотрудники архивов, музеев и библиотек Москвы, Ленинграда, Киева, а также Иркутска, Калинина, Красно­ярска, Орла, Петрозаводска, Пскова, Пушкинских гор, Саратова, Свердловска, Тобольска, Харькова, Херсона, Яро­славля. В числе гостей конференции — профессор Софийского университета им. Климента Охридского В. Беляев (Болгария) и аспирантка из Голландии Виелаард. На конференцию приехали правнуки декабристов Д. И. Завалишина, В. П. Ивашева, В. В. Капниста,

А. 3. Муравьева, С. И. Муравьева-Апостола, правнук сестры К. Ф. Рылеева. За три дня работы конференции было прослушано 28 докладов, сообщений и выступлений.

Открывая конференцию, заведую­щий сектором новой русской литературы доктор филолог, наук И. И. Пруцков на­помнил о традициях декабристов в рус­ской классической литературе XIX века. Воздействие декабристов сильно чув­ствуется во всем последующем развитии общественно-политической жизни и ду­ховной культуры России. Дело декабри­стов получило отклик в идейных иска­ниях представителей трудового народа. Сразу после восстания 14 декабря стало известно о тайном обществе «Ревнителей свободы» на Урале. С этим обществом связано «дело» Андрея Лоцманова, кре­постного человека, получившего образо­вание. Связь мировоззрения Лоцманова с декабризмом прослеживается в его повести «Негр, или Возвращенная сво­бода». В народной среде идеи декабризма приобретали демократический характер, подготавливая новый этап в развитии общественной мысли и художественной литературы.

М. А. Бакунин мечтал о вожде на­родного движения, о человеке из народа, таком, как Пугачев, который обладал бы политической гениальностью Пестеля.

Декабристская традиция оказывала постоянное, животворное влияние на творчество Пушкина, Полежаева, Лер­монтова, Плещеева, Некрасова. «Тени мучеников 14 декабря» прошли через всю революционную публицистику Рос­сии, увлекли они и писателей, которые не принимали революционных методов борьбы, но которые склонялись перед величием подвига декабристов, перед их моральной силой (Гончаров, Толстой, Лесков). К декабристской традиции обра­щались и писатели-шестидесятники. Духом декабризма были проникнуты их прокламации, память о них свято хра­нили Чернышевский и Добролюбов. Твердая вера в «грядущие просветлен­ные поколения», которые своей победо­носной борьбой создадут декабристам «несокрушимый» памятник, пронизывает поэзию и прозу М. Л. Михайлова. Отда­вая дань дворянским революционерам как «первенцам свободы», Омулевский (И. В. Федоров) в романе «Шаг за ша­гом» (1870) изобразил действующими вместе декабриста, петрашевца, поль­ского революционера и шестидесятника.

Советская наука имеет огромные заслуги в разработке декабристского наследия. Но все же ощущается потреб­ность в создании новых обобщающих трудов по следующим темам: «Дека­бристы и русская классическая литера­тура XIX—начала XX века», «Декабризм и философско-общественная мысль XIX— начала XX века», «Наследие декабристов в национальных литература народов СССР». Необходимы и работы другого типа, раскрывающие, в чем состоит сущ­ность дворянской революционности, как и в каких формах протекал процесс пре­одоления ограниченности дворянской революционности и как совершился пере­ход к революционности демократической, социалистической.

Доктор филолог, наук Ф. Я. Прийма прочитал доклад «Движение декабристов и его роль в развитии русской куль­туры».

Профессор Калининского универси­тета доктор филолог, наук Н. А. Гуляев в докладе «Художественный метод писателей-декабристов» отметил, что пло­дотворному изучению романтизма ме­шают некоторые неправильные представ­ления о его генезисе. Спорную схему возникновения романтического искусства некоторые исследователи проецируют на русскую литературу, утверждая, что романтические настроения появляются в ней лишь после разгрома восстания декабристов, в годы реакции. Отсюда вы­вод о том, что Жуковский и поэты-дека­бристы еще не романтики. Отрыв роман­тизма от революционной борьбы против феодализма привел к утверждению, что романтическое миропонимание несовме­стимо с просветительством как явлением антифеодальным. В произведениях дека­бристов развиваются просветительские идеи. Однако они входят в декабрист­скую литературу не в качестве чуже­родного элемента, а поэтому не нарушают ее романтического характера Враждебность романтизма просветительству обычно объясняется рационалистичностью последнего. Но просветители в подавляющем большинстве были н рационалистами, а сенсуалистами. Многие из них разделяли идеи сентиментализма (Руссо и его последователи), явились предшественниками романтизм (Шиллер). Влияние просветительско эстетики на декабристов часто рассматривается как явление в эстетическо плане отрицательное, приведшее к утверждению в их творчестве рационалистических принципов творчества. Одна» это положение не подтверждается фактами. Общественное не противостоит у декабристов личному. Подобно другим революционным романтикам (Ж. де Стал Фурье и др.), они видели в гражданских страстях двигатель исторически прогресса и ратовали за их максимальное развитие, а не преодоление.

Связь писателей декабристского круга с романтизмом глубока и много­образна. Она выражается не только в защите «теории страстей», им свой­ственна также идея «романтического двоемирия». Идеал декабристов близок революционному романтизму: это взгляд на поэта как на пророка, защита твор­чества не рассудочного, а вдохновенного, исполненного огня. Творчество Рылеева п Кюхельбекера роднит с творчеством поэтов романтического направления образ положительного героя, для кото­рого характерны настроения трагиче­ского одиночества, мысли о владычестве рока. Остерегаясь вовлекать народ в общественно-политическую борьбу, де­кабристы возлагали все надежды на лич­ность, на борцов-героев, воспитывая в них твердость духа, умение выстоять. Эстетические воззрения писателей дека­бристской ориентации носят в целом романтический характер, а их творче­ский метод принадлежит революцион­ному романтизму.

Старший научн. сотр. ЦГАДА С. Р. Долгова (Москва) в своем докладе Из записок очевидца. (Дневник А. И. Сулакадзиева)» сообщила о найденных ею рукописных дневниках 1818—1828 го­дов титулярного советника А. И. Сула­кадзиева (1772—1830). Сулакадзиев, как человек оппозиционно настроенный к правительству, приводит свидетельства э бесправном положении народа, с боль­шим сочувствием пишет о восстании Семеновского полка, сообщает новые по­дробности о ходе событий 14 декабря, в частности об активных действиях на площади декабриста М. Н. Глебова, говорит о сопричастности декабризму графини Д. Г. Лаваль и ее дочери, Е. И. Трубецкой, и т. п. Сулакадзиев и после событий 14 декабря продол­жает следить за судьбой декабристов,  описывает их аресты, содержание в казематах, казнь 13 июля 1826 года, делает зарисовки этих печальных со­бытий.

Заведующий кафедрой философии Ленинградского университета, доктор ист. наук С. С. Волк в своем докладе «Исторические взгляды декабристов» охарактеризовал дворянских революцио­неров как борцов с крепостничеством и самодержавием, чья борьба имела интернациольное звучание. Декабристы выступали с программой буржуазных преобразований, но не были пропагандистами  буржуазного строя. Прямые нити связывают их демократизм с радикально-патриотической борьбой А. И. Герцена на лозунг «социальной республики». Поскольку в России революционной бур­жуазии не было, «ничтожное меньшинство дворян» взяло на себя миссию пре­образователей. Они стали готовить воен­ных переворот, подобно испанским революционерам (Р. Риэго). Но, в отличии от Ховельяноса, который собирался облагодетельствовать народ мерами строго дозированного демократического законодательства, декабристы вырабо­тали широкую и конкретную программу революционного переустройства страны. Большинство декабристов консолидиро­валось вокруг более левой программы — «Русской правды» П. Пестеля. На оче­реди дня был проект создания «третьей конституции». В то время Европа еще жила наследием французской революции. «Тяжелая гроза страстей, вооруженная борьба народов и царей» (Кюхельбекер) занимала умы декабристов, внимательно следивших за событиями в Испании, Греции, Португалии.

Далее С. С. Волк подробно останав­ливается на решении аграрного вопроса в «Конституции» Никиты Муравьева и в «Русской правде» Павла Пестеля. «Историческое значение декабристов, — заключает докладчик, — состоит не только в том, что они впервые разрабо­тали революционную программу, но и в том, что они создали социально-поли­тическую идеологию, которая предвосхи­тила замечательные достижения револю­ционной мысли А. И. Герцена».

Канд. филолог, наук М. Ф. Мурьянов в своем докладе «Якутск в 1836 г. Дело святейшего правительствующего Синода» рассказал об условиях жизни в Якутске ссыльных декабристов.

Доктор филолог, наук Е. Н. Купреянова посвятила свой доклад «Декабрист­ской теме в творчестве JI. Н. Толстого». Это сквозная, задушевная тема его твор­чества, связанная с чувством личной сопричастности к живой истории Рос­сии, к истории собственного рода (Тол­стые были в родстве с Волконскими, Трубецкими, Одоевскими). JI. Н. Толстого больше всего привлекала в декабристах их готовность пожертвовать всеми бла­гами жизни во имя блага народа. Тол­стой трижды принимался за романы о декабристах, и в процессе работы над ними первоначальные замыслы изменя­лись, приобретали другие очертания. В результате эти романы так и не были написаны. «Вместо них» в творческой мастерской писателя создавались романы «Война и мир», «Анна Каренина» и «Воскресение», «Исповедь» и «Хаджи- Мурат».

Доцент Саратовского университета им. Н. Г. Чернышевского канд. ист. наук И. В. Порох в своем сообщении «Еще раз по поводу „Записки“ о „Донесении след­ственной комиссии“» на основе архив­ных материалов установил, что автором первого верноподданнического разбора «злосчастного творения» Д. Н. Блудова был Н. И. Греч. Таким образом исправ­ляется ошибка, бытующая в специальной литературе, что этот разбор якобы был написан М. Я. Фон-Фоком.

Выясняя предысторию написания Н. И. Гречем его панегирической «Записки» от 7/ѴІ 1826 года, исследова­тель раскрывает неизвестные страницы во взаимоотношениях издателя «Сына отечества» с высокопоставленными поли­цейскими чинами. Именно в это время завершилась политическая деградация Н. И. Греча, состоявшего некогда в близ­ких отношениях со многими декабри­стами. Из умеренного либерала он пре­вратился в негласного осведомителя III отделения и, имеете с Ф. В. Булгари­ным по праву считается представителем продажной журналистики николаевского времени.

Канд. филолог, наук H. Н. Петрунина в своем докладе «Декабристская проза и пути развития повествователь­ных жанров» остановилась на вопросе о роли декабристов в становлении новой русской прозы. Первая половина 1820-х годов в известном смысле явилась моментом переломным в истории русской литературы. В начале XIX века повест­вовательные жанры еще настраивались как бы по одному камертону. При всем различии характера дарований общее господствовало над индивидуальным. Типы героя и сюжета, самый подбор средств поэтического выражения, соот­ветствующих жанровому клише, тяго­тели к известной устойчивости. Около 1823—1824 годов обнаруживается, что рост новых элементов внутри каждого жанра ведет к изменению привычного соотношения между общими его зако­нами, с одной стороны, и индивидуаль­ными творческими устремлениями, с дру­гой. Характерно многообразие направле­ний, в которых ведутся поиски. Значение творческой индивидуальности возрастает настолько, что даже у молодых прозаи­ков (независимо от степени их литера­турной одаренности) традиционные жан­ровые формы приобретают несходное, индивидуальное звучание. Особенно это ощутимо, когда речь идет о связанных идейной общностью литераторах-декабристах. Сдвиги, которыми отмечено в эти годы развитие прозы, H. Н. Петрунина проследила на материале очерка и по­вести как жанров, наиболее показатель­ных для главного направления литера­турного развития.

В своем развитии декабристская повесть прошла два этапа. На первом из них («ливонская повесть») она близка по духу и построению романтической поэме, на втором — повесть выходит за пределы этого канона, и в ней возникают непохожие друг на друга модификации жанра. Охарактеризовав структурные особенности повестей А. А. Бестужева на историческую и на современную ему тему, а также произведения А. О. Корниловича и Н. А. Бестужева, докладчица подчеркнула, что никогда внутрижанронвая дифференциация русской повести не заходила так далеко. В 1830-е и последующие годы каждая из индиви­дуальных разновидностей жанра, обозна­чившихся в творчестве прозаиков-декабристов и в их литературном окружении («Елладий» В. Ф. Одоевского, «Гайдамак» О. М. Сомова, «Нищий» М. П. Погодина), стала истоком целого направления в рус­ской повести. В этом особое значение декабристской прозы как определенного этапа на пути становления русского повествовательного искусства.

Канд. филолог, наук А. В. Архипова в своем докладе «Драматургия декабри­стов» рассказала об эволюции жанра исторической трагедии у декабристов, отразившем эволюцию русской эстетиче­ской и общественной мысли первой трети XIX века. Произведение ранней декабристской драматургии — «Вельзен или освобожденная Голландия» (1808) Ф. Н. Глинки — типичная для начала века аллюзионная драма, проникнутая тираноборческим пафосом. Историзм ее очень условен, конфликт традиционен и не связан с изображенным в драме мате­риалом. В трагедиях П. А. Катенина «Андромаха» (1818) и В. К. Кюхельбе­кера «Аргивяне» (1822—1825), написан­ных на античном материале, историзм глубже, характеры в некоторой степени уже обусловлены местом и временем. Особенно интересна 2-я незаконченная редакция «Аргивян», в которой, автор отказался от системы аллюзий и идеали­зации античной республики, а попытался исторически и социально мотивировать происходящие в драме события. В еще большей степени это относится к замыс­лам трагедий Рылеева и Грибоедова, на­писанных на материале русской истории недавнего времени: «Богдан Хмельниц­кий» и «1812 год». Здесь показано широ­кое участие народа в исторических со­бытиях, а сюжет и конфликт драмы не безразличны к материалу, а связаны с ним и вытекают из него. Неудача вос­стания на Сенатской площади заставила уцелевших писателей-декабристов еще больше задуматься о смысле и законо­мерностях истории. Плодом этих раз­мышлений явилась историческая траге­дия Кюхельбекера «Прокофий Ляпунов», герой которой — демократически на­строенный вождь народного ополчения — терпит поражение, так как действия его оказались преждевременными и не были поддержаны народными массами. Сте­пень историзма в этом произведении до­вольно высока, хотя многими нитями «Прокофий Ляпунов» связан с более ранними декабристскими произведе­ниями. Историческая трагедия декабри­стов преодолела изображение абстракт­ной борьбы страстей, борьбы прекрасного вольнолюбивого героя с злодеем-тираном и подошла к изображению конкретны: исторических противоречий между индивидуальными стремлениями личности и закономерностями исторического процесса.

Журналист из Иркутска И. И. Koзлов в своем сообщении «Пушкинские послания в Сибирь» говорит, что в «Записках» М. Н. Волконской имеются сведения о том, что перед ее отъездом в Сибирь в 1826 году А. С. Пушкин обещал ей передать свое послание «Во глубине Сибирских руд». Однако, вероятнее всего,

Л. С. Пушкин говорил с ней не об этом послании, а о другом: «Мой первый друг, ной друг бесценный». Оба этих послания привезла в Сибирь в 1827 году А. Г. Му­равьева не в автографах, а в копиях, сделанных неизвестной рукой. Никто из декабристов, даже И. И. Пущин, не под­тверждает того факта, что он видел в Сибири пушкинские автографы по­сланий.

Канд. филолог, наук С. А. Фомичев в своем докладе «Грибоедов под следствием»  снова обращается к тому, что уже казалось бы, исследовано, но по­чему-то не усвоено, т. е. к вопросу об участии А. С. Грибоедова в одной из декабристских тайных организаций. Работами П. Е. Щеголева и М. В. Нечкиной установлено, что Грибоедов знал о суще­ствовании тайного общества, может быть, принадлежал к нему организационно, а «очистительный аттестат», выданный Грибоедову, — счастливая для писателя ошибка Следственного комитета. Однако в популярных работах об авторе «Горя от ума» нередко повторяется: «Грибоедов, конечно, не был декабристом...» Новых аргументов против точки зрения Щеголева—Нечкиной при этом не при­водится. Докладчик подробно выясняет, что послужило главной причиной ошибки Следственного комитета: на протяжении всего следствия по делу Грибоедова отрабатывалась и выяснялась лишь одна версия, внушенная Следственному комитету Николаем I. Это версия о том, что Грибоедов — тайный эмиссар. служивший для связи Северного и Южного обществ с Кавказским, и корпусе генерала Ермолова. Когда эта версия не подтвердилась, Грибоедов был освобожден.

 

Доцент Киевского института куль­туры им. А. Е. Корнейчука канд. филогических наук А. Г. Игнатенко выступила с докладом «Традиции революционной поэзии декабристов в творчестве Леси Украинки». В творчестве Леси Украинки революционный романтизм украинской дооктябрьской поэзии проявился наиболее ярко. В 1896 году она написала «Слово, чому ти не твердая криця?», которое можно было бы назвать поэтическим побратимом стихотворных посланий Пушкпна и Одоевского. Как у поэтов- декабристов, среди героев Леси Украинки часто встречаются сильные духом личности- Ричард Айрон («У пущі»), Неофиз-раб («В катакомбах»), Мариам («Одержима»), Как и поэты-декабристы, -Леся Украинка обращается к образу пророка («Пророк», «Народ до пророка»), ко изменяет его традиционную первооснову: не пророк судит рабские души, А народ обвиняет пророка в эгоизме. Вживе понятно, что в поэзии декабристов не могло возникнуть подобной трактовки образа пророка. Последняя появилась в тот период, когда народ уже начал осознавать свою силу, когда на арене общественной борьбы выступает новый герой — рабочий.

Профессор Иркутского университета доктор филолог, наук В. П. Трушкин прочитал доклад «Декабристская тема в поэзии Сибири XIX—XXвеков». Истоки декабристской темы в поэзии Сибири восходят к поэту-романтику Федору Бальдауфу. В атмосфере декабристских настроений развивалось и творчество поэта-сатирика Матвея Александрова, в бытность свою в Якутске близко со­шедшегося с А. А. Бестужевым.

В дружеских отношениях с дека­бристами, вышедшими на поселение — И. Пущиным, В. Кюхельбекером, И. Фон­визиным, Н. Чижовым, В. Штейнгелем, — находился в Тобольске прославленный автор «Конька-Горбунка» Петр Ершов.

Широко известно влияние декабри­стов на врача и литератора Н. Белоголо­вого, художника и сотрудника журнала «Искра» М. Знаменского. Оба они были непосредственными учениками декабри­стов.

Эти живые декабристские традиции не прерываются и в следующем поко­лении сибиряков, в частности в твор­честве Федорова-Омулевского. Но наи­более интересно и ярко декабристская тема прозвучала в лирике поэта-сибиряка Василия Михеева. В 1884 году в Москве вышли его «Песни о Сибири», куда вошли три стихотворения о дека­бристах, составившие особый цикл: «Ря­женые», «Князья» и «Друзья Шайтана». Четвертое стихотворение «Декабристы», вероятно по цензурным условиям, уви­дело свет только в 1905 году. Оно было напечатано 14 декабря в ярославской газете «Северный край». Стихотворение явилось полемическим откликом на тют­чевское «Вас развратило самовластье».

По-новому зазвучала декабристская тема в поэзии советской Сибири. Декла­ративно она была намечена еще в лирике А.

 Валина, прочертившего в своих стихах 1927 года «путь от Рылеева до Ленина, от декабристов к Октябрю». Поэты-сиби­ряки разных поколений создали целую галерею художественных портретов дека­бристов в Сибири: М. Лунина, И. Пу­щина, Н. Бестужева, И. Горбачевского,  Давыдова, В. Кюхельбекера, С. Вол­конского, А. Веденяпина. Они писали о нравственном величии духа жен дека­бристов, их беспримерном подвиге. «Декабристская струя» сильна и в поэзии современной Бурятии. В докладе сделана попытка наметить типологическое един­ство декабристской темы советской поэ­зии Сибири, выявить своеобразие твор­ческой манеры поэтов в ее решении.

Канд. филолог, наук доцент Ново­сибирского университета Ю. С. Постнов рассказал об очерке сибирского писателя и краеведа Н. С. Щукина «Александр Бестужев в Якутске» (1867), сохранив­шемся в рукописях в ЦГИА и в ИРЛИ.

 

Канд. филолог, наук Т. Н. Громова (Херсонский педагогический институт) в своем сообщении «Неопубликованное стихотворение Бориса Лавренева „Дека­бристы“» говорит о том, что известный советский писатель Борис Лавренев не­однократно обращался к теме декабри­стов на протяжении своего творческого пути (пьесы «Лермонтов», «Кинжал», сценарий «Южное общество», новелла «Лотерея мыса Адлер»). Теме прослав­ления их героического подвига посвя­щено неопубликованное стихотворение писателя «Декабристы», начинающееся словами: «Деспотство противно всем зако­нам, светлой человеческой любви...». Это стихотворение написано в один из сложных периодов в творческой биогра­фии Б. Лавренева, когда он работал над неудавшимся ему романом «Звезда — полынь» (1922). В 1923 году Б. Лавренев подарил автограф стихотворения «Дека­бристы» ленинградскому писателю П. Н. Лукницкому, а последний передал его в дар музею, организованному на родине Б. Лавренева в г. Херсоне.

Канд. филолог, наук, доцент Мор­довского университета им. Н. П. Огарева

С.      С. Конкин (Саранск) прочитал доклад «К истории „Путешествия в Арзрум“ А. С. Пушкина (по материалам форму­лярного списка декабриста Алексея Веденяпина)». Найденный С. С. Конкиным «Формулярный список о службе Алексея Васильевича Веденяпина», одного из де­кабристов, вносит существенные коррек­тивы в литературу вопроса. Сопостав­ление скупых записей формулярника с некоторыми страницами «Путеше­ствия» позволяет прийти к интересным выводам. Во-первых, Пушкин необы­чайно точен в описании боевых действий. Это может говорить о том, что свои очерки он создавал не по реляциям Паскевича, а на основе личных наблюдений. Во-вторых, в «Путешествии в Арзрум» речь идет, по большей части, о таких боевых эпизодах, участником которых был декабрист Веденяпин-второй; если учесть, что в рядах ударных частей кор­пуса находились декабристы П. Коновницын, П. Бестужев, А. Берстель, Н. Ко­жевников, Ф. Вишневский, Н. Оржицкий, М. Лаппо и вновь прибывшие из Сибири А.      Бестужев, 3. Чернышев и В. Голицын, можно предполагать, что А. С. Пушкин постоянно держал их в поле своего зре­ния, а может быть, и встречался с ними. Последнее предположение подтвер­ждается свидетельством Вольховского о неудовольствии главнокомандующего Кавказским корпусом Паскевича неред­кими свиданиями А. С. Пушкина с дека­бристами.

Канд. филолог, наук Р. В. Иезуитова свой доклад «В. А. Жуковский и ссыльные декабристы (из материалов путешествия Жуковского по Сибири в 1837 году)» посвятила исследованию общественной позиции поэта в 20— 30-е годы. Основываясь на работах Н. Ф. Дубровина, А. Н. Шебунина, Л. Б. Модзалевского, а также привлекая новые малоизвестные факты о постоян­ных контактах Жуковского с видными деятелями декабристского движения (Н. И. Тургеневым, М. Орловым, Н. Му­равьевым, С. Трубецким), Р. В. Иезуитова показывает, что поэт сочувствовал многим идеям раннего декабризма: борьбе за отмену крепостного права и стремлению к просвещению. Известно намерение членов «Союза Благоденствия» (1818) привлечь Жуковского к участию в заседаниях общества. Поэт был, оче­видно, знаком с программными докумен­тами декабристов «Зеленая книга» и «Опыт теории налогов» Н. И. Тургенева. Жуковский, по его признанию, никогда не стоял в стороне от «общего дела», а в последекабрьскую пору поднимал голос за смягчение участи осужденных декабристов. Поэт неоднократно напоми­нал Николаю I о необходимости полити­ческой амнистии декабристам. Во время путешествия по России в 1837 году Жу­ковский снова заговорил об этом. По дан­ным мемуаров и «Дневника» Жуковского удается установить факты личных встреч поэта с ссыльными декабристами в Кур­гане: с А. Е. и А. В. Розенами, М. М. и Е. П. Нарышкиными, Н. И. Лорером и др. В заключение докладчица знакомит участников конференции с текстом ра­нее неизвестного письма Е. П. Нарыш­киной к Жуковскому, в котором первая вспоминает о встрече поэта с декабри­стами и благодарит за помощь.

Доктор филолог, наук И. 3. Серман выступил с докладом «Николай Тургенев и крестьянский вопрос в русской лите­ратуре 40-х годов XIX века». В нем речь шла о книге декабриста Н. И. Тургенева «Россия и русские», 2-й и 3-й тома кото­рой известны только в рукописи. Эта книга сыграла важную роль в развитии антикрепостнических идей в России, по­влияла она и на «Записки охотника» однофамильца декабриста И. С. Турге­нева.

Канд. педагогич. наук Я. Л. Левкович прочитала доклад «Восстание дека­бристов в советской художественной прозе» (его текст опубликован в «Рус­ской литературе», 1975, № 4).

Б. И. Еропкин, внук декабриста Д. И. Завалишина, в своем выступлении коснулся проблемы достоверности «Запи­сок» Д. И. Завалишина, утверждая, что в споре с П. Н. Свистуновым Завалшин был прав.

Канд. филолог, наук, доцент Ю. К. Бегунов прочитал доклад «Наследие декабристов в трудах Пушкинского дома». Тема декабристского наследии с начала 20-х годов заняла одно из ведущих мест в научной проблематике Института под влиянием вызванного Великим Октябрем роста интереса к истории русского освободительного движения. Велика и организующая роль пушкиноведения в изучении наследия литераторов-декабристов: А. С. Пушкин был современником декабристов, тесно связан­ным с ними.

На три юбилейные даты Пушкинский дом откликнулся изданием научных сборников: «Декабристы. Неизданные материалы и статьи» (1925), «Атеней. Историко-литературный временник. Кн. 3. Памяти декабристов» (1926), «Декабристы и их время. Материалы и сообщения» (1951), «Литературное наследие декабристов» (1975). В Пушкинском доме изучение наследия декабристов прошло два этапа: первый этап — это время источниковедческой работы и собирания материалов о декабристах, второй этап, наступивший после выхода в свет книги В. Г. Базанова о В. Ф. Раевском (1949) и его трилогии «Очерки декабристской литературы. Публицистика. Проза. Критика» (1953), «Очерки декабристской литературы. Поэзия» (1961),  «Ученая республика» (1964), когда историзм, концепционность, достоверность историко-литературного факта стали обязательными принципами каждого нового исследования о декабристах. Положено начало многосторонней разработке проблемы «Декабризм и русская литература», точно определено главное содержание в литературно-эстетической программе декабристов — «гражданский романтизм». Решающее значение в борьбе за качество литературоведческих исследований имеет ленинское понимание дворянской революционности, многократно проверенное литературоведами на материале литературного наследия декабристов.

Правнучка декабриста В. В. Кап­ниста, актриса киностудии им. Довженко М. Р. Капнист (Киев), тепло приветство­вала участников конференции. Сыновья В.    В. Капниста, первого русского сатирика-драматурга,—Петр и Василий,— сказала она, были декабристами, так же УЗ.К и Н. И. Лорер, их воспитанник. EL В. Капнист первый среди декабристов освободил своих крестьян от крепостной неволи и наделил их землей. Непокор­ней бунтарский дух всегда царил в семье Капнистов.

М. Р. Капнист прочитала «Оду на рабство» В. В. Капниста, написанную в ответ на указ императрицы Екатерины II о закрепощении вольного каза­чества Украины.

В своем сообщении «Забытый жанр декабристской литературы» доцент Вол­гоградского педагогического института кандидат филолог наук С. Л. Мухина рас­сказала о «мыслях и замечаниях» (афо­ризмах декабристов (Н. А. Чижова, А.     А. Бестужева, Г. С. Батенькова, С Н. Глинки и, особенно, С. Д. Нечаева).

Профессор Иркутского университета доктор филолог, наук Н. О. Шаракшина свой доклад посвятила «Бурятии в декабристской поэзии». В стихах дека­бристов Одоевского, Кюхельбекера, Раевского в мемуарах и дневниковых запи­сях Розена, Н. и М. Бестужевых, Му­равьева-Апостола и Кюхельбекера вос­певается величественная природа Сибир­ского края; привязавшись к «стране изгнания», став ее исследователями и певцами, декабристы открыли новые страницы своей вольнолюбивой поэзии, создав поэтические образы Сибири и Бурятии, края необыкновенной красоты.

Старший методист Ленинградского городского экскурсионного бюро Ф. И. Герловина рассказала о памятных местах декабристов в нашем городе. В городе трех революций, колыбели Великого Октября, свято чтят память первых ре­волюционеров, чьи судьбы тесно связаны с нашим городом. Сохранились многие здания, где они учились, жили, собира­лись, вели агитационную работу.

Праправнучка В. В. Капниста инже­нер-технолог Р. О. Капнист (Харьков) от имени гостей благодарит за хорошую организацию конференции.

В заключительном слове Н. И. Пруд­ков охарактеризовал основные итоги работы конференции: ее проблемность и богатство новых архивных я малодоступ­ных материалов, которые были исполь­зованы докладчиками. Далее Н. И. Пруд­ков остановился на основных задачах, которые следовало бы решить в пред­стоящих исследованиях о декабристах.

Участники конференции смогли по­знакомиться с интересной выставкой, подготовленной сотрудниками Литератур­ного музея Пушкинского дома (Е. А. Ко­валевская, оформление выставки — О. И. Рудаева), рукописного отдела (М. И. Малова, Б. Н. Капелюш, Л. П. Архипова, Р. Е. Теребенина) и библиотеки (Л. Г. Мироненко и А. Г. Горышина). Изобразительные материалы, книги и рукописи были подобраны так, чтобы показать все связанное с датой 14 декабря 1825 года и последующей судьбой декабристов. В одной из витрин представлены рисунки, отражающие за­седания Следственной комиссии (А. А. Ивановского или В. Ф. Адлерберга), «Следственное дело № 13 о коллежском асессоре Кюхельбекере», «Разбор доне­сения тайной следственной комиссии» М. С. Лунина, в других витринах — вос­поминания Николая и Михаила Бестуже­вых, Е. П. Оболенского, записи Г. С. Ба­тенькова о 20-летнем заключении в Але­ксеевской равелине и мн. др.

Целая витрина посвящена К. Ф. Ры­лееву. Здесь автографы поэм «Войнаровский», «Наливайко», «Гражданин», по­следнее письмо Рылеева к жене, стихо­творение Кюхельбекера «Тень Рылеева». Были выставлены также рукопись тре­тьей масонской тетради А. С. Пушкина с рисунками пяти повешенных и профи­лей декабристов в черновиках V главы «Евгения Онегина», шифрованная запись X главы «Евгения Онегина».

В одной из витрин — переписка

А.    С. Пушкина с декабристами, здесь же — рапорт фельдъегеря о встрече Пушкина с Кюхельбекером на станции Залазы 14 октября 1827 года. Из ценного архива М. И. Семевского, редактора «Рус­ской старины», экспонируются переписка и дневники семьи Бестужевых, отдель­ная витрина посвящена А. С. Грибоедову и А. А. Бестужеву-Марлинскому. На вы­ставке представлены живописные и лито­графированные портреты, уникальные дагерротипы и документальные фото­графии декабристов и их близких, в том числе Лунина, Тургенева, Поджио, Митькова, Панова, Волконских, Муравьевых, личные вещи декабристов; немало здесь подлинных портретов и акварельных рисунков Николая Бестужева; бюсты Рылеева и Одоевского работы советского скульптора Н. В. Дыдыкина. Почетное место на выставке занимают книги — мемуары и прижизненные издания со­чинений декабристов, труды литературо­ведов, произведения советской художе­ственной литературы по декабристской тематике.

Ю. К. БЕГУНОВ
 
РУКОПИСНАЯ ЛИТЕРАТУРА ХVIII ВЕКА И ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ЧИТАТЕЛЬ Версия для печати

 

 

Ю. К. БЕГУНОВ

РУКОПИСНАЯ ЛИТЕРАТУРА ХVIII ВЕКА И ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ЧИТАТЕЛЬ

(ПРОБЛЕМЫ И ЗАДАЧИ ИЗУЧЕНИЯ)

Предмет нашего рассмотрения — рукописные произведения, созданные в XVIII веке и распространявшиеся в России в демократической среде. В данном случае мы имеем в виду средние и низшие слои общества, к которым принадлежали мелкопоместное дворянство и низшее чиновничество, младшие офицеры и солдаты, духовенство, купечество и мещанство, ремесленники и мастеровые, свободные крестьяне и крепостные, слуги и учащиеся, а также работный и деклассированный люд. Одним словом, нас интересует так называемая «массовая» по способу распро­странения, «низовая» по происхождению рукописная литература XVIII века. В от­личие от «высокой» литературы, т. е. литературы Прокоповича и Бужинского, Кан­темира и Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова, Фонвизина и Державина, Ра­дищева и Карамзина, которая в основном была печатной, она создавалась и рас­пространялась в XVIII веке как народная рукописная книга, в виде сборников, тетрадей и отдельных листов; к ней примыкает и лубок.

Впервые в советское время проблема «массовой» или «низовой» рукописной литературы и ее читателя была поставлена в дискуссии, открытой 6 апреля 1934 года в Институте русской литературы[1] в связи с выходом в свет статьи В. А. Десницкого «О задачах изучения русской литературы XVIII века»,[2] а также девятой—десятой книг «Литературного наследства» со статьями Г. А. Гуковского «За изучение XVIII века» и Д. П. Мирского «О некоторых вопросах изучения ли­тературы XVIII века».

В своей статье В. А. Десницкий противопоставлял рукописную литературу «основному потоку дворянского классицизма» как культуру «третьего сословия» и предлагал ее изучать, несмотря на «нелитературность» и «второстепенность». Позднее, в 1936 году, ему возражал П. Н. Берков.[3] По его мнению, литература XVIII века, в том числе и рукописная, обслуживала интересы не одного класса, а отражала общественное сознание России эпохи чиновничье-дворянской монархии с характерной для нее борьбой дворянской и демократической идеологий всех от­тенков. Критикуя В. Н. Перетца и В. В. Буша за противопоставление рукописной и печатной «высокой» литературы и за понимание «массовой» литературы как чте­ния для народа исключительно,[4] П. Н. Берков настаивал на том, что рукописная литература не имела замкнутого характера и что разрыв между литературой «выс­ших» и «низших» слоев не наблюдался. Он подверг критике понятие «массовая литература», считая, что два критерия «массовости» — «демократический читатель» и «рукописная форма распространения» — имеют разную емкость. Ведь в первой

половине XVIII века почти вся литература, в том числе официальная, придворная, носила рукописный характер, а литературная продукция «верхов» — сатиры Канте­мира, елагинско-ломоносовская полемика из-за «Гимна бороде», драматургия и т. п. — была почти сплошь рукописной. Все же П. Н. Берков счел возможным употребить термин «рукописная литература демократических читателей XVIII в.»,[5] хотя и с оговорками. «... Здесь возникает затруднение, — пишет П. Н. Берков, — так как со второй половины XVIII в. ряд рукописных повестей попадает печать. Перестают ли они вследствие этого, вследствие более широкого „массового» способа распространения — типографского, — перестают ли они вследствие этого быть частью „массовой» литературы? Итак, мы приходим к выводу, что оба критерия „массовости», принятые в „Путеводителе» (В. Н. Перетца, — Ю. Б.), не раскры­вают подлинного содержания термина „массовая литература». Очевидно, самое по­нятие „массовая литература» изжило себя и, как неоправдавшее себя, должно быть оставлено».[6]

С тех пор понятие «рукописная литература демократических читателей» не применялось в литературоведческих исследованиях, объем и содержание этого понятия не уточнялись, не пересматривались.

Нам представляется, что между «рукописной массовой (т. е. низовой) литера­турой» и «рукописной литературой демократических читателей» нет особой раз­ницы. Поэтому далее оба термина будут употребляться нами как равнозначные.

В разработке критериев отнесения тех или иных рукописей XVIII века к «ни­зовой» (чаще всего рукописной) демократической литературе важную роль сыграл М. Н. Сперанский.[7] Согласно его разысканиям, не менее 500 рукописных сборни­ков XVIII века имеют авторские, читательские и владельческие пометы. Эти по­меты позволяют судить о принадлежности их читателей к низшим слоям об­щества, а следовательно — отнести их к «рукописной литературе демократического читателя».

Дальнейшее глубокое и всестороннее исследование особенностей рукописной «низовой» литературы XVIII века, уточнение объема и содержания понятия «ру­кописная литература демократического читателя», равно как и изучение конкрет­ных и многосторонних функциональных связей рукописной литературы с «высо­кой» литературой XVIII века зависит от источниковедческой базы. В 1958 году П. Н. Берков писал: «... необходимо признать, что плодотворное изучение литера­туры XVIII века требует всемерного расширения крута исследуемых материалов. Оставаться на том уровне фактических знаний, который был достигнут нами в пред­шествующие десятилетия, наша ветвь советского литературоведения не должна. Может быть, нас ждут какие-нибудь значительные находки; но дело не в них, глав­ное заключается в широком привлечении как можно большего количества неис­пользованных рукописных и печатных источников, действительно раздвигающих границы наших знаний в области литературы XVIII века. Надо помнить, что до­революционное литературоведение вообще было мало активно в разыскании ма­териалов. В советские годы сделано в этом отношении много больше. Однако надо систематически обследовать все государственные архивы и рукописные отделения библиотек, чтобы создать полный свод существующих рукописей анонимных и ав­торских произведений XVIII века»[8].

* * *

Обращаясь к опыту, накопленному более чем за 100 лет историко-литера­турной наукой, мы неизбежно приходим к выводу о малой изученности и гро­мадной сложности указанной выше большой проблемы — «Рукописная литература XVIII века и демократический читатель». Отметим некоторые ее аспекты.

Во-первых, рукописная форма существования литературных сочинений во все века является естественной, тем более, что далеко не все произведения художе­ственной литературы предназначаются для печати и далеко не все из них имеют счастливую возможность быть напечатанными. Однако различать рукописный и пе­чатный способы распространения литературы необходимо, тем более, что «рукописность» - это несомненно более дешевый и более демократический способ распростра­нения литературы, помимо светской и духовной цензуры.

Во-вторых, рукописная литература XVIII века была продолжением и разви­тием сплошь рукописной традиции XI—XVII веков. В XVIII веке все еще перепи­сывались и перерабатывались такие произведения, как повести об Акире, о Бове (1734), о Еруслане Лазаревиче, о Ерше, о куре и лисице, о Петре Златых Ключей, о Петре и Февронии (1790), о Шемякиной суде. Демократическая сатира XVII века оказала существенное влияние на такие произведения рукописной сатирической литературы XVIII века, как «Дело о побеге с Пушкарских улиц петуха от куриц», «Повесть о крестьянском сыне» (в списке 1792 года), «Глухой паспорт», «Плач холопов», «Челобитная судье-свинье» и др. Повести о Петре Златых Ключей и о царице и львице переделывались в одноименные драмы, «Повесть о Василии Зла­товласом» — в «Повесть о французском сыне» и т. д.

К вопросу об отношении рукописной литературы XVIII века и древнерусской литературной традиции, поставленному еще Н. И. Новиковым в «Опыте историче­ского словаря о российских писателях» (1772), а на иных принципах А. Н. Пыпиным, обратился в советское время В. В. Буш.[9] В своей статье он рассмотрел влия­ние «социально-экономического сдвига» на расслоение читателя в начале XVIII века, бытование в XVIII веке произведений допетровской литературы и принципы со­ставления в это время сборников и библиотек, связанные с традицией предыдущих веков. Ценный вклад в разработку проблемы внесли М. Н. Сперанский, В. Д. Кузь­мина, Г. Н. Моисеева и др.[10]

В-третьих, рукописная книжность XVIII века была тесно связана с фолькло­ром: русские былины об Илье Муромце нашли отражение в записях и переработ­ках «Гистории о Илье Муромце», а устные сказания и легенды повлияли на ру­кописную повесть (об Архилабоне, о Ефродите и Максионе, о Ярополе и др.); книж­нопесенные стихи, канты и псальмы продолжали традиции не только силлабиче­ской поэзии и старой гимнографии, но и народно-поэтических песен. В исследова­тельской литературе этой проблеме уделено сравнительно мало внимания.[11]

В-четвертых, сложным было отношение рукописной книги к печатной. Так, ру­кописная литература XVIII века нередко служила источником для авторов печат­ных повестей и романов: повести о Бове и Еруслане, возможно, повлияли на «Игру судьбы» Н. Ф. Эмина, «Русские сказки» В. А. Левшина, «Пересмешник» М. Д. Чулкова, «Гистория об Александре» — на «Несчастного Никанора», «Повесть о Фроле Скобееве» — на «Повесть о Селуяне Сальникове» Ивана Новикова, а «Повесть о Бове» послужила основой для одноименного произведения А. Н. Радищева и т. д.

Целый ряд рукописных повестей во второй половине XVIII века попадает в печать: пять изданий выдержало основанное на рукописной повести о Гереоне (Георге) произведение Матвея Комарова «о приключении аглинского милорда Георга и о брандебургской маркграфине Фридерике-Луизе» (1782, 1785, 1786, 1789, 1791, 1799), дважды увидели свет повести о Петре Златых Ключей (1780, 1796), о Полиционе (1787, 1796), о Бове (1790, 1791). А в рукописные сборники во второй поло­вине XVIII века переписываются многие произведения, появившиеся сперва в пе­чати. Например, в Угличском сборнике конца XVIII века, наряду с «Романом о доне Рамиро и Изабелле», источник которого, нам, неизвестен, содержатся следующие произведения: «Любовь сильняе дружбы. Повесть гишпанская» М. А. Гомес в пер. с фр. В. И. Лукина (СПб., 1764), «Похождение Керея и Каллирои» Харитона в пер. с нем. И. И. Акимова (СПб., 1763), «История о Иерониме» в пер. с фр. И. В. Шиш­кина (Московский университет, 1765), «О персидском шахе Тахмас-Кулы хане» в пер. с фр. С. Ф. Решетова (СПб., 1762), «О принце Флоридоре» Ф. А. Эмина (СПб., 1763), «Сто новых новостей» М. А. Гомес в пер. с фр. (СПб., 1765) (рукопись Науч­ной библиотеки Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чернышев­ского, собр. И. А. Шляпкина, № 461 (по В. Н. Перетцу) или № 92/207 (по И. А. Шляпкину)). В библиотеке известного библиофила XVIII века капитана Я. Я. Мордвинова мы находим в сборниках XVIII века, наряду с произведениями «низовой» лите­ратуры, сочинения Ломоносова (рукописи Государственного Литературного музея, №№ 53, 59, 64, 66, 76), Нартова и Нарышкина (№ 64), Сумарокова (№№ 48, 54, 92), Тредиаковского (№№ 59, 64), Фонвизина (№№ 52, 55), Хераскова (№№ 53, 59, 64), переводы из Вольтера (№ 46), Баркли и Фенелона (№ 59), Оуэна, Мюре и Овидия (№ 64), Мольера (№ 48) и т. д.

Взаимодействие рукописной и печатной книги XVIII века рассматривается также советскими книговедами. Об исключительной важности позднего этапа исто­рии рукописной книги для развития русской культуры в последнее время писали, кроме С. П. Луппова (на его работах мы остановимся далее), Н. Н. Розов,

А.   С. Мыльников, И. Ф. Мартынов, Г. Н. Моисеева.[12] Ими были отмечены некото­рые особенности этого этапа истории рукописной книги с точки зрения книговеде­ния: большая демократичность самого способа ее создания, независимость от цен­зурных установлений государства и церкви, тесная связь с конъюнктурой книжного рынка, стремленце преодолеть узость и восполнить пробелы тематики печатной про­дукции и т. п. Применяя основанный на археографии и текстологии книговедческий метод, историки книги много сделали для выявления репертуара, путей и способов распространения рукописной литературы, для характеристики ее взаимодействия с печатной книжностью, изменения читательских вкусов и потребностей начиная с 60-х годов XVIII века в связи с резким увеличением книгопечатной продукции и новой ее функциональной ролью: печатная книга из орудия учености становится средством массового потребления. Книговеды поставили вопрос и о причинах дол­гого существования рукописной традиции и поводах к ее сохранению в XVIII— XIX веках, связав историю рукописной книги с национально-политической и ре­лигиозной борьбой, а также с развитием библиофильства и практикой создания рукописного подносного экземпляра по торжественному случаю. Однако в силу специфики предмета исследования книговеды не изучали данную проблему в исто­рико-литературном плане, с точки зрения места рукописных произведений в борьбе литературных направлений и философско-эстетических идей. Эти вопросы должны решать литературоведы.

В-пятых, сложным и разветвленным был репертуар и жанровый состав ру­кописной литературы XVIII века. В известной мере он зависел от того, где роди­лась, как развивалась и кого обслуживала данная рукописная литература. Изуче­ние репертуара и жанрового состава рукописной литературы — дело первостепен­ной важности. Началось оно давно. Исследователи хорошо понимали, что прежде чем изучать рукописную литературу, необходимо обладать всей полнотой инфор­мации о дошедших до нас текстах, необходимо их опубликовать. Наш краткий исто­риографический экскурс проиллюстрирует эту мысль Еще А. Н. Пыпин в середине XIX века первый пытался с позиций культурно- исторической школы поставить проблему истории одного из жанров — светской ру­кописной повести от ее истоков до конца XVIII века.[13] Он изучал повести как источниковед: устанавливал их репертуар, собирал списки, определял даты, ре­дакции и источники, разыскивал имена переводчиков и авторов произведений. Всего же было обследовано 270 рукописей XVIII века и установлены названия 6 ориги­нальных и 127 переводных повестей. Это была важнейшая работа, без которой не­возможны крупные обобщения и теперь.

Одновременно и другие ученые стали вести разыскания текстов повестей и публиковать некоторые из них (М. П. Погодин, М. И. Сухомлинов, Л. Н. Майков я др.). Так были изданы повести о Фроле Скобееве, об Александре, о Василии Карпотском, о Долторне, о Париже и Вене, о французском сыне и мн. др.[14]

В. В. Сиповский продолжил эвристическую работу А. Н. Пыпина, составив перечень более чем 2000 названий печатных романов и повестей (1730—1800), мно­гие из которых были основаны на рукописной повести XVIII века;[15]  он же издал хрестоматию рукописной повести XVII—XVIII веков, в состав которой вошло че­тыре ранее известных повести (о Фроле Скобееве, о Василии Кариотском, о дво­рянине Александре, отрывок из «Романа в стихах»), а также 6 новонайденных: об Архилабоне, о царевиче Яроноле, о купце Иоанне, о царевне Персике, о порту­гальских и бранденбургских мудрецах, о царе Василии Константиновиче.[16] Однако

В.   В. Сиповский издал их по случайным спискам, не использовал для текстологи­ческой работы многие другие списки, при передаче текста не произвел деления на отдельные слова, сохранил орфографию подлинников.

До революции вышли в свет основные и единственные в своем роде справоч­ники по церковно-школьной и старообрядческой рукописной книжности XVIII века, в которых учтены как анонимная литература, так и произведения с указанием книжников. Десятки имен писателей духовного чина, многие сочинения которых сохранились только в рукописях, зафиксированы в фундаментальном «Обзоре рус­ской духовной литературы» Филарета Гумилевского (изд. 1-е — Харьков, 1859; изд. 2-е — 1873; изд. 3-е — СПб., 1884) и в кратком «Словаре писателей русской литературы (1700—1825)» А. В. Арсеньева (СПб., 1887), а также в «Словаре исто­рическом о бывших в России писателях духовного чина греко-российския церкви» в двух частях Е. А. Болховитинова (СПб., 1818; изд. 2-е — 1827). Неоценимыми справочниками по истории старообрядческой книжности XVIII века явились пуб­ликация О. М. Бодянским труда П. Л. Светозарова (Павла Любопытного) «Каталог пли библиотека староверческой церкви» (изд. 1-е — «Чтения в имп. Обществе исто­рии и древностей российских», 1863, кн. 1; изд. 2-е — Саратов, 1914) и библиография старообрядческих сочинений В. Г. Дружинина «Писания русских старообрядцев» (СПб., 1913); в последней зарегистрировано до 1000 названий произведений более чем ста старообрядческих писателей.[17]

В советское время большую пользу исследователям принесли справочно-биб­лиографические труды Н. К. Пиксанова, В. П. Адриановой-Перетц и В. Ф. Покров­ской, А. А. Назаревского,[18] а также фундаментальный труд М. Н. Сперанского «Ру­кописные сборники XVIII века», изданный через 15 лет после его смерти В. Д. Кузь­миной.[19] Книга М. Н. Сперанского, основанная, как уже отмечалось, на изучении 500 сборников XVIII века, является «первой попыткой выявить материал сборни­ков, наметить его классификацию и определить его историко-литературную цен­ность». Это второй после А. Н. Пыпина значительный шаг в деле планомерной и систематической разработки обширного рукописного наследия XVIII века. Обра­щение к сборникам объясняется тем, что «сборник весьма характерен для этой ли­тературы по своему составу: он наглядно отражает литературные вкусы и инте­ресы демократических читателей XVIII в., а также показывает изменение этих интересов и вкусов с течением времени. На сборниках XVIII в. легче всего, в силу подвижности их состава, проследить и другую характерную черту „средней*1 и „низ­шей11 литературы XVIII столетия — традиционность содержания и ее разносторон­ность, а стало быть, и эволюцию».[20] В заключение М. Н. Сперанский правомерно поставил вопрос о том, какой материал дает изучение рукописных сборников XVIII века для истории русской литературы в целом. Книга снабжена ценными библиографическими примечаниями В. Д. Кузьминой и предметными указателями. Последние чрезвычайно важны, так как содержат перечни рукописных произведе­ний XVIII века по жанрам. В них зафиксировано 9 оригинальных повестей (против 6 У Пыпина), 49 переводных повестей (против 127 у Пыпина) и 71 произведение мелкой беллетристики (у Пыпина нет). Особую ценность представляет перечень лубочных изданий, совпадающих или близких по тексту с отрывками из сборников XVIII века. Тем самым открывается возможность текстологического изучения лубка в его отношении к рукописным текстам. Недостаток книги — неотделенность за­дач историко-литературного исследования от книговедческих проблем, неотделен­ность произведений старой традиции от произведений новой традиции; заметим также, что пятьюстами рукописями далеко не исчерпывается объем рукописной книжности XVIII века.

 

                                                                                   I

В последние четыре десятилетия советскими исследователями было разыскано и издано немало неизвестных и малоизвестных произведений (В. П. Адрианова- Перетц, Н. А. Бакланова, П. Н. Берков, Л. А. Дмитриев, С. Ф. Елеонский, В. Д. Кузь­мина, М. В. Кукушкина, Ю. М. Лотман, В. И. Малышев, Г. Н. Моисеева, М. В. Нико­лаева, А. В. Позднеев, Н. Н. Розов, М. Н. Сперанский, Л. В. Тиганова и др.)* Были изданы повести об Анне и Александре, Александре и Вене, Дикаронии и Елизавете, Карле и Софии, Леопольде и Маргарите, сатирические и юмористические произве­дения — «Гистория о купце», «Повесть об авизиях в 1735 году», жарты, фацеции, шутливые куранты и рецепты, сатирические повести, сатира на епископа Федоса, панегирические песни и вирши, покаянные и умилительные стихи, старообрядче­ские повести и др.[21]

Много было сделано в области публикации текстов рукописных драматических произведений XVIII века (В. П. Адрианова-Перетц, Й. М. Бадалич, П. Н. Берков. В. Д. Кузьмина, В. Н. Перетц, Д. Н. Попов, И. А. Шляпкин, С. А. Щеглова и мн. др.);[22] Институтом мировой литературы им. А. М. Горького был издан пятитомный кор­пус «Ранняя русская драматургия (XVII—первая половина XVIII в.)».[23]

   Немаловажное значение в ряду названных трудов имеет монография Г. Н. Мои­сеевой «Русские повести первой трети XVIII века».[24] В первой главе автор просле­живает историю изучения двух повестей — «Гисторий» о матросе Василии Кариотском и дворянине Александре. В следующих главах дается текстологический ана­лиз каждой из повестей на основе выявленных Г. Н. Моисеевой 8 списков «Гистории» о матросе Василии, 23 — «Гистории» об Александре и 2 — новонайденной «Гистории» о шляхетском сыне. В книге рассматривается идейно-художественное со­держание названных повестей, а также устанавливается их место в литературе петровского времени и определяется характер их влияния на повествовательную литературу, печатную и рукописную, 30—80-х годов XVIII века. В последнем раз­деле Г. Н. Моисеевой опубликованы (критически, с учетом всех списков) тексты трех повестей по последнему слову эдиционной науки. К сожалению, это образцо­вое издание единственное в своем роде. До настоящего времени не появилось ни одного критического издания текстов с учетом всех списков оригинальных и пе­реводных рукописных произведений XVIII века.

            Особое место в изучении «рукописной литературы демократического читателя» занимают современные учебные и академические курсы истории русской литера­туры XVIII века.

            Следует отметить, что функциональная роль рукописной литературы в исто­рико-литературном процессе первой четверти XVIII века была чрезвычайно сложной.

             По подсчетам С. П. Луппова, из 761 изданного произведения только 84 (7э) были художественными («Эсоповы притчи», «Алофегмата», «Троянская история», панегирики, «слова», аллегорические описания торжеств, программы панегириче­ских драм и т. д.).[25] Эта печатная литература не могла иметь успеха у читателя, привыкшего к чтению произведений другого рода. Но поскольку старая система древнерусских литературных жанров оказалась нарушенной, а классицистическая система жанров еще не сложилась, в переходное петровское время наблюдается широкое распространение рукописной литературы многожанрового состава — про­поведи и публицистика, «гистории», путешествия, жарты и фацеции, анекдоты, па­родии, памфлеты, сатира, поэзия, — которая обслуживала как «верхи», так и «низы» русского общества. Начиная со второй трети XVIII века, в век просвещения и Ве­ликой крестьянской войны, рукописная литература переходит в низший этаж рус­ской культуры, решительно заявляет о себе как «литература демократического чи­тателя».

Все эти особенности рукописной книжности в той или иной степени полу­чили отражение в таких изданиях, как «Русская литература XVIII века» Г. А. Гу­ковского (1939), «История русской литературы» под общей редакцией В. А. Дес­ницкого (т. I, ч. 2, 1941), академическая десятитомная «История русской литера­туры» (тт. III и IV, 1941 и 1947), «История русской литературы XVIII века» Д. Д. Благото (изд. 1-е— 1946), академическая трехтомная «История русской лите­ратуры» под редакцией Д. Д. Благого (т. 1,1958), «История русской литературы XVII— XVIII веков» А. С. Елеонской, О. В. Орлова, Ю. Н. Сидоровой, С. Ф. Терехова, В. И. Фе­дорова (1969), «Русская литература XVIII века» О. В. Орлова и В. И. Федорова (1973), «История русской литературы и журналистики XVIII века» Л. Е. Татариновой (1973). О рукописной литературе обычно говорится в разделах «Время Петра I» и «Литературные течения, противостоящие дворянской культуре 1760-х—1780-х го­дов». В первом из этих разделов повести петровского времени и отрывок «Романа в стихах» обычно характеризуются подробно, бегло говорится о рукописной драма­тургии, школьной и придворной, о сатирической литературе и о поэзии того вре­мени, входивших в «высокую» литературу, рассказывается и об исторических пес­нях, преданиях и легендах о Петре I, а во втором разделе рукописные повести рас­сматриваются как предшественницы романов и повестей Эмина, Чулкова, Попова, Комарова и др.; особое внимание уделяется антикрепостническим и антиклери­кальным произведениям, таким, как «Плач холопов», «Плач экономических кре­стьян», «Копия с просьбы в небесную канцелярию», «Челобитная к богу крымских солдат», «Повесть о пахринской деревне Камкиной» и «Сказание о деревне Киселихе», а также манифестам и указам Пугачева. Таким образом, в курсах истории литературы, как правило, отмечаются указанные выше различные функциональные особенности рукописной литературы: до середины XVIII века она по большей части участвует в составе «высокой» литературы в подготовке классицизма, а со второй половины века частично перемещается в низшие слои общества, становится в ряде случаев оппозиционной, противостоящей дворянской культуре. В томах III и IV академической «Истории русской литературы» в разделах, написанных В. Д. Кузь­миной («Повести Петровского времени», «Рукописная книга и лубок во второй по­ловине XVIII века»), В. П. Адриановой-Перетц («Старообрядческая литература

XVIII                         века»), И. П. Ереминым («Театр и драматургия начала XVIII века»), И. Н. Розановым («Стихотворство Петровского времени»), А. В. Западовым («Па­мятники крестьянской литературы»), привлечено много ценного фактического ма­териала. Однако история отдельных жанров рукописной литературы в их отноше­нии к аналогичным жанрам «высокой» литературы осталась ненаписанной. Исклю­чение представляет рукописная повесть, рассмотренная в изданных Институтом русской литературы «Истории русского романа» (т. I, 1962) и «Русской повести

XIX     века. История и проблематика жанра» (1973). В первом труде в разделе «За­рождение романа в русской литературе XVIII века» рукописная повесть выступает как предшественница романов 1760—1770-х годов — Эмина и Чулкова. Оригиналь­ная сюжетная повествовательная проза, по мнению авторов раздела, проходит два этапа- развития: первый — это «петровская повесть» и второй — повести 1730— 1750-х годов (Карл и София, Архилабон, Яропол, Анна и Александр, Дикароний и Елизавета, французский шляхтич Александр). Она противостоит классицизму, так же как и масса рукописных переводных повестей и романов французских, немецких и итальянских авторов: «Ариана» Демаре де Сен-Сорлена, «Клеопатра» Ла Кальпренеда, «Азиатская Баниза» Циглера и Клипгаузена, «Калеандр» Марини и др., плутовской роман Лесажа и Мариво, сентиментальный — Ричардсона и Прево, философский — Вольтера. Во втором труде в кратком разделе «Элементы жанра в беллетристике XVIII века» рукописная повесть рассматривается в том же самом плане — как чисто развлекательная литература, беллетристика. Автор раздела отме­чает, что наряду с нею появляются и предвестники сентиментальной прозы — «Жи­тие Давида Симпеля» Сары Фильдинг, «История кавалера Делюкса», «Жизнь Карла Орлеанского и Анибелы», «История Жанетты» и др.; в 1750-х годах завершается первоначальный этап формирования идеологии русского просветительства, а ру­кописная повесть передает свою эстафету оригинальным романам.

 

К сожалению, даже краткие исторические обзоры других жанров или точнее систем жанров «низовой» рукописной литературы XVIII века пока отсутствуют, хотя потребность в таких обзорах очень велика. Рукописная литература еще не изучается с точки зрения типологии и динамики структур художественных про­изведений.

* * *

Цельность, структурность, системность представляются нам тремя важными признаками современного литературоведческого подхода. Именно эти принципы лежат в основе предлагаемой ниже классификации.    |

Опираясь на опыт предшествующих исследований, мы выделяем три специ­фических типа «рукописной литературы демократического читателя».

Первый тип — светская литература. Характеризуется широким распростране­нием в рукописях светских по происхождению повестей, оригинальных и перевод­ных, произведений мелкой беллетристики (анекдотов тйпа фацеций, пародий и пам­флетов), стихотворства (стихов геральдических, дидактических, сатирических, по­каянных), драмы народного театра (малых форм и одноактовых бытовых комедий), крестьянской публицистики, домашних и семейных альбомов.

Второй тип — церковно-школьная литература. Характеризуется широким рас­пространением среди духовенства и учащихся академий и семинарий в Белгороде, Вологде, Вятке, Иркутске, Казани, Киеве, Коломне, Москве, Новгороде, Петербурге, Пскове, Смоленске, Твери, Тобольске, Ростове, Рязани, Харькове, Холмогорах, Чер­нигове и других городах, а также в светских академиях и училищах произведений ораторской прозы, учительной и торжественной, легендарной литературы, агиогра­фии, гимнографии, апокрифики, поэзии (канты, псальмы, духовные стихи, виршевые панегирики, стихотворные упражнения, любовная лирика и т. п.), школьной драмы, учебно-научной литературы.

Третий тип — старообрядческая литература. Характеризуется широким распро­странением в рукописях в среде ревнителей «старой веры» произведений оратор­ской прозы, учительной и торжественной, старообрядческих повестей, легендарной литературы, агиографии, гимнографии (в том числе музыкальных произведений на крюках), апокрифики, поэзии.

За пределами выделенных типов остается рукописная масонская (дворянская по своему характеру) и сектантская «низовая» литература. О ней должна речь идти особо, в специальных исследованиях.

Подразделение рукописной «низовой» литературы на три типа основывается на общих эстетических и социальных принципах, позволяющих говорить об устой­чивости каждого из выделенных типов. В дальнейшем следовало бы обратиться к сравнительному изучению типов, их отношений между собой и с «высокой» лите­ратурой. Это расширило бы наши представления об историко-литературном процессе XVIII века.

Каждый из трех типов необходимо, на наш взгляд, описать как эстетическую и идеологическую общность. Причем к их описанию следовало бы применить обще­литературоведческие приемы. Нас интересовало бы в первую очередь, какую часть фактов действительности писатель отбирает, с какой целью их использует, в каких жанрах и какими средствами достигается оптимальный результат в области худо­жественных обобщений. Исследование должно вестись средствами типологии; не­обходимо иметь в виду при этом, что структурную основу художественного произ­ведения составляет конфликт в его поэтическом воплощении — способы изображе­ния характера, композиция и сюжет и, наконец, язык и стиль произведения. В этом плане ценные наблюдения уже сделаны в области драматургии (П. Н. Берков,

А.   С. Демин, О. А. Державина, В. Д. Кузьмина, Д. М. Садыкова, Ю. В. Стенник и др.), повести (Н. А. Бакланова, С. Ф. Елеонский, В. Д. Кузьмина, Г. Н. Моисеева, М. В. Николаева), произведений мелкой беллетристики (В. П. Адрианова-Перетц), песеннокнижной поэзии (А. В. Позднеев). Церковно-школьная и старообрядческая книжность почти не рассматривается с точки зрения жанровых систем и структуры художественного текста.

Мы считаем также чрезвычайно существенным для изучения указанных ти­пов установление репертуара и системы жанров, а также имен создателей произ­ведений, их редакторов и переписчиков.

Важной задачей представляется нам выявление книжных центров и путей рас­пространения книжно-рукописной продукции, проникавшей в самые отдаленные уголки Российской империи.

Так, для первого типа такими центрами были Петербург и Москва, где нахо­дились многочисленные группы образованных людей — опытных переписчиков и государственных служащих; последние «подрабатывали» переводами или сочине­ниями по заказу и переписыванием для продажи на книжных рынках любовно­авантюрных «гисторий», забавных анекдотов и жарт, политических памфлетов и пародий, виршей, кантов и псальмов, духовных стихов и любовной лирики.

Рукописная литература второго типа распространялась, кроме Петербурга и Москвы, в городах, где находились духовные академии и семинарии, митрополии и епископии.

Центрами для третьего типа являлись старообрядческие монастыри Выговский основан в 1694 году) и Лексинский (основан в 1706 году), Великопоженский скит на Пижме, Стародуб и Ветка, Керженец и Иргиз, Рига (Гребенщиковская община, с 1760 года), Москва (Преображенская и Рогожская общины, с 1770-х годов), Пе­тербург (с 1780-х годов), Пошехонье Ярославской губернии и др.

Дальнейшее изучение книжных центров, равным образом как и установление имен писателей, редакторов, переписчиков, переводчиков, а также выявление и установление полного репертуара рукописной книжности зависит от того, с какой степенью интенсивности будет вестись сплошное обследование всех рукописных собраний библиотек, музеев и архивохранилищ СССР, содержащих рукописные сборники XVIII века. Справочники А. Н. Пыпина, М. Н. Сперанского, Е. А. Болхо­витинова, Филарета Гумилевского, А. В. Арсеньева, Павла Любопытного и В. Г. Дру­жинина основаны на просмотре лишь части рукописного наследия, приблизительно около одной его трети. Недостаточно обследованы богатые рукописные собрания Москвы (например, Музейное собрание Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, собрание Литературного музея (далее: ГЛМ), ЦГАДА (ф. 1338), ЦГАЛИ), Ленинграда (Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Сал­тыкова-Щедрина (далее: ГПБ), Библиотеки АН СССР, Ленинградского отделения Института истории СССР АН СССР (далее: ЛОИИ) и особенно Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР (далее: ИРЛИ), в последнем ценнейшее собрание поздней старообрядческой книжности русского Севера, состоящее при­мерно из семи тысяч рукописей), Горького, Казани, Калинина, Киева, Кирова, Ко­стромы, Куйбышева, Новосибирска, Ростова, Саратова, Углича, Ярославля и других городов. Нам хотелось бы обратить внимание также на происхождение и судьбу сборников в составе частных и государственных библиотек.[26]

Полученный в результате обследования материал будет способствовать выяв­лению социального состава и интересов читателей рукописной книги XVIII века, т. е. позволит продолжить работу, начатую Н. Н. Виноградовым, В. В. Бушем,

В.   Н. Перетцем, М. Н. Сперанским. Исторически сложившиеся комплексы рукопис­ных сочинений XVIII века должны привлечь внимание исследователей в первую очередь. Пример подобного комплекса — Библиотека Выйского горнозаводского учи­лища на Урале (1758), принадлежавшего Демидовым. Когда-то она насчитывала до 10 000 книг. Часть рукописных книг этой библиотеки (22) сохранилась в Научно­справочной библиотеке Государственного архива Свердловской области, а две — в Библиотеке Нижне-Тагильского краеведческого музея.[27] Библиотека, большинство рукописей которой датируется серединой—концом 70-х годов XVIII века, была пред­назначена для служащих заводов Демидовых в Нижнем Тагиле и учащихся мест­ного горнозаводского училища. Подбор книг свидетельствует о высоком культур­ном уровне кап владельцев библиотеки, так и читателей. Здесь немало списков произведений переводной беллетристики: «Арабские сказки „Тысяча и одна ночь“» (пер. 17» года), «О действии дружеском» (8-я новелла 10-го дня из «Декамерона» Л. Боккаччо), «История Жанетты» Жайар де ла Батай (пер. 17» года), «Мемориал милорда Де», «Зелим и Дамазина» Ле Живр де Ришбурга (рукопись 1750 года), «История о Епаменонде и Целериане» Серан де ла Тура (пер. 1741 года), «История о Алкаменесе, принце скифском» — эпизод из романа Ла Кальпренеда «Клеопатра», «Римские кавалеры и дамы» Скюдери, «Жизнь одново человека» (пер. 17» года) и «Лукавый в любви соперник» (рукопись 40-х годов XVIII века); последних двух повестей нет в справочнике А. Н. Пыпина. Из исторических сочинений здесь хра­нится список «Хроники» Мартина Кромера 1735 года, переведенной К. Кондрато­вичем, учителем Екатеринбургской цифирной школы, имеются «Известия, служа­щие к истории Карла XII» В. Тейльса, «Пепел французской репутации» (пер. 17» года), «Показание.изъясненное поступок дворов венскаго и саксонскаго» (пер. 1756 года); из этнографических сочинений — копия 1770-х годов с автографа

работы С. П. Крашенинникова «Описание камчатского народа». Среди произведений нравственно-философского характера в Выйской библиотеке находим труд И. А. Гоф­мана «О спокойстве и удовольствии человеческом» (пер. 1742 года С. С. Волчкова), «Школа, или наука человеческая» (пер. 1757 года С. С. Волчкова), «Шляхетных детей светской истории, географии, генеалогии... обучающий гофмейстер» Ш. Л. де- Лонэ (пер. 1757 года С. С. Волчкова), «Катихизис», а также сборник указов Синода. Две музыкальные рукописи — партитура с текстом на русском языке комической оперы К. Маццола на музыку А. Сальери «Училище ревнивых» и партитура «La moglie capriccioza del S. Gazzaniga» — свидетельствуют о высокой музыкальной культуре нижнетагильцев, ставивших и исполнявших в конце 70-х годов XVIII века оперы на русском языке. Мы предполагаем, что большинство рукописей было приве­зено Демидовыми из Петербурга и переписано по их заказу для Выйского училища.

Другой такой комплекс — библиотека капитана Якова Яковлевича Мордвинова (1729—1799), помещика Новоладожского уезда Петербургской губерний который всю свою жизнь собирал и сам переписывал книги. Когда-то эта библиотека насчи­тывала многие сотни книг. Через его правнука В. П. Мордвинова она поступила в Ростовский музей. С нею был знаком еще А. Н. Пыпин и приложил к своему справочнику список, заключающий свыше двадцати повестей рукописной беллетри­стики XVIII века.[28] Хотя в 1923 году Н. К. Пиксанов напомнил слова А. Н. Пыпина, что «собрание Мордвинова является редким образчиком цельной беллетристической библиотеки первой половины прошлого века»,[29] только в 1960 году исследователи снова заинтересовались этой библиотекой. Г. Н. Моисеева выступила на заседании группы XVIII века Пушкинского дома с докладом «Малоизвестные сатирические произведения XVIII века из собрания Я. Я. Мордвинова (но рукописям ГПБ)». В настоящее время ее остатки находятся в Ростовском музее, в Литературном музее в Москве, в Государственной публичной библиотеке в Ленинграде. В результате просмотра рукописей Литературного музея нам удалось установить, что рукописи №№ 46—90 и 92 принадлежали Я. Я. Мордвинову и что некоторые из них пере­писаны его рукой. Среди них встречаются многие произведения «высокой» и «низо­вой» литературы, памятники фольклора и древнерусской литературы. Известный

А.   Н. Пыпину сборник повестей «1738 года» (ГЛМ, № 60, бывш. Рост. 405), как ока­залось по филиграням (медведь с алебардой и буквами ЯМЗ и надписью «1759 года»), датируется концом 50-х—началом 60-х годов XVIII века, а не 1738 го­дом. Кроме известных «Челобитной» Василия Полозова (лл. 18 об.—21 об.), «Гистории о Долторне» (лл. 21 об.—63), «Истории о Франце Имензолиусе» (лл. 79—99 об.), он содержит неизвестные повести об Александре и Евграфе (лл. 1—18) и о Фларенте и Георгии (лл. 63 об.—78 об.). Неизвестные повести об Азмане (или «Новости Египецкие») и Албиронде (или «Новости Африканские») находятся в сборнике Ли­тературного музея, № 70, 1750 года, на листах 35—41 об. и 42—94. Чрезвычайно любопытен и сборник Литературного музея (№ 67, 1784 года), содержащий пере­воды рассказов о путешествиях XVI—XVII веков в Африку, Индию, Китай, Японию, на Канарские острова и острова Зеленого мыса. В середине сборника находятся «Путешествия и приключения португальца Мендеца Пинта, повествуемый им са­мим» (лл. 65—122 об.). Это классическое произведение португальской прозы второй половины XVI века Фернандо Мендеса Пинто (Peregrinacao, Lisboa, 1614; у Пы­пина нет).

Назовем также неизвестные прежде рукописные произведения XVIII века, найденные нами в последнее время. Среди них подносной экземпляр книги, пода­ренной Екатерине II в 1762 году с посвящением ей от сержанта лейб-гвардии Преоб­раженского полка Николая Сергеевича Хлопова. Книга содержит перевод философ­ского романа «Разговор европейца с жителем острова царства Дюмокальского», со­чиненного польским королем Станиславом Лещинским (ГЛМ, № 130; у Пыпина нет).

В Славянской библиотеке в Праге мы нашли неизвестный прежде сборник переводных повестей конца XVIII века «Театр любви и щастия чюдеса предела» R 091/14 T4305. В. П. Степанов недавно нашел и исследовал русскую плутовскую повесть конца XVIII века «Анисимычь. Истинная быль с прибавочною, или Пре­вращение раскольника в романического любовника, видавшаго наяву чертей. Рос­сийское сочинение» (ИРЛИ„ собрание Величко, № 15, 1793 год). Н. В. Понырко во время археографической экспедиции в Вологодскую область в д. Березник Тар- ногского района у Д. С. Бакшеевой нашла список 70—80-х годов XVIII века «Исто­рии о гишпанском министре Вильгельме и о детях ево» (ИРЛИ, Вологодское собра­ние 1974 года, № 10 (39)), оказавшийся более исправным и полным, чем ранее изданный.[30] В описаниях рукописей встречается немало упоминаний повестей XVIII века, не зафиксированных в справочниках А. Н. Пыпина и М. Н. Сперан­ского. Среди них следующие: «История о принцессе Германе, бывшей сперва любовию гонимой, а потом во оной щастливой. Пер. с нем. на российской язык» (Научная библиотека Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чер­нышевского (далее: СГУ), собрание П. М. Мальцева, № 749), «История графини Де- миролии» (ЦГАДА, ф. 1388, он. 1, № 165), «Повесть о Лабеле и звере. С фр. пер. Хпония Демидова в СПб., 1758 года» (СГУ, собрание И. А. Шляпкина, № 456 (202/207)),[31] «История о королевском сыне Леониде и о его цредках и о император­ской дщери Елипсиаске», «История о Милитиере» (ЦГАДА, ф. 1338, он. 1, № 172, лл. 2—8, 1, 9—15), «История похождения славной интриганки донны Руфины, сел и лесов жительницы. Пер. с гишпанского языка на фр., а с того на русской 1747 году майя 10» (СГУ, собрание П. М. Мальцева, № 733), «История о португаль­ском королевиче Франце и о прекрасной королеве Елеонете» (ЦГАДА, ф. 1388, он. 1, № 180, лл. 1—16 об.), «Гистория о храбром воине Кроне, принце Тринадцатимурини, о Алламоде Иосафенко, королевском принце Велуландре и о протчих персонах» (бывш. Тамбовского губернского архивбюро, № 1204).[32]

В настоящее время еще не установлено местонахождение следующих повестей: «Разгневанная судьба, или приключение валахского вельможи Д»,[33] Архилабон, Акат и Афастина, Бонневалъ, Талант Саксонский, Донбург, Дорита и Прозерпина, Елеонора, Жебукор, Зеленая птица, Коронат, Милитея, Мурат и Туркия, Одалиска, Польниц, Фердинанд, Цылодон и Цыцылия, Эвксимус и др.[34]

Репертуар рукописных повестей можно пополнить, изучив тексты перевод­ных произведений. Так, из 127 повестей А. Н. Пыпин указал иностранный источник только для 40. Не найден еще печатный источник для «Исправного человека при дворе, или Похождений графа фон Ривера. Поправленное издание с критическими рассуждениями Г. Ф. Лоень. Том первый, переводил А. К. П. Л.» (ЦГАДА, ф. 1338, он. 1, № 180), «Романа о доне Рамиро и Изабелле» (СГУ, собрание И. А. Шляпкина, № 461 (92/207)) и многих других. Атрибутирование повестей, считающихся пере­водными, может привести к выявлению ряда оригинальных произведений.

Следует также пересмотреть датировку некоторых сочинений, традиционно от­носившихся к XVII веку. Первой четвертью XVIII века, по всей вероятности, можно было бы датировать повести о Василии Златовласом, о царе Василии Константино­виче, о Велиаме, о Карпе Сутулове, о португальских и бранденбургских мудрецах, о Фроле Скобееве, а из числа переводных — «Повесть о болгарской царевне Персике».[35]

В результате работы исследователей над рукописями репертуар повестей XVIII века постоянно уточняется: если М. Н. Сперанскому было известно 9 таких повестей, то теперь их насчитывается более двух десятков. Подобную же работу следовало бы провести и в отношении других жанров первого типа, а также вто­рого и третьего типов рукописной «низовой» литературы XVIII века.

Итак, мы выделяем следующие нуждающиеся в изучении проблемы: соотно­шение и взаимодействие рукописной и печатной книги; соотношение и взаимодей­ствие «низовой» рукописной и «высокой» печатной литературы; типы «низовой» литературы как устойчивые, сложившиеся исторически литературно-эстетические общности; история каждого типа в динамике, жанровая система и репертуар про­изведений, писатели и книжные центры, художественное произведение как струк­тура. источники рукописных произведений, взаимодействие писателя и читателя; сравнительное изучение типов рукописной «низовой» литературы.

Дискуссионными являются вопросы, тесно связанные с намеченной пробле­матикой. Так, например, не ясно, входят ли в понятие «рукописная литература» рукописи произведений писателей, приготовленные к печати, но по тем или иным причинам ненапечатанные и получившие распространение в виде рукописей за не­сколько лет или десятилетий до выхода в свет печатного произведения; входят ли в понятие «рукописная литература» списки с печатных произведений; где проле­гает та грань, которая отделяет творения, принадлежащие к «высокой» литературе, от произведений «низовой» литературы; в чем конкретно проявляется взаимодей­ствие «высокой» и «низовой» литературы; возможно ли говорить о литературно­эстетической общности и жанровой системе рукописной «низовой» литературы пер­вого типа, состоящей из повестей, пародий, вирш, драм и т. д. разного происхожде­ния, т. е. имеющих источниками различные произведения русской и зарубежной литературы многих направлений; как относятся масонская и сектантская рукопис­ная литература к трем выделенным типам; в каких конкретных формах проявилось отношение демократического читателя XVIII века к произведениям разных жанров и разных типов рукописной литературы; в чем состояло воздействие древнерусской литературы и русской литературы XVII века на рукописную книжность ХУЦ1 века; как влияли европейские (польская, немецкая, французская, итальянская* и др.) литературы, а также литературы Украины и Белоруссии на рукописную кйижность XVIII века; какое место занимают три выделенных типа рукописной «низовой» ли­тературы XVIII века в общем историко-литературном процессе XVIII века.

Будущую работу по указанной проблематике было бы желательно, на наш взгляд, вести в следующих направлениях: во-первых, всемерно расширять источ­никоведческую базу рукописной литературы XVIII века путем сплошного и плано­мерного археографического обследования всех рукописных собраний; во-вторых, собрать списки произведений рукописной литературы, исследовать с помощью ме­тодов современной текстологии историю каждого из них, точно или приближенно установить авторский текст, источники; в-третьих, подготовить критические изда­ния важнейших памятников рукописной литературы с учетом всех списков; в-че­твертых, издать антологии произведений рукописной литературы по жанровым или тематическим признакам; в-пятых, подготовить обобщающие истории каждого из трех типов рукописной «низовой» литературы XVIII века.

Уже имеется «Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725—1800» (тт. 1—5 и дополнительный том, изданный в 1975 году). Но еще не соз­дан «Сводный каталог рукописной книги XVIII века». Создать такой каталог, начав работу со сплошного археографического обследования рукописных собраний Москвы и Ленинграда, как советовал П. Н. Берков, — неотложная задача. Может быть, на­чинать стоило бы с составления библиографии рукописного романа и повести XVIII века по типу библиографий древнерусской повести Н. К. Пиксанова, В.  П. Адриановой-Перетц и В. Ф. Покровской, А. А. Назаревского.

 

 


[1] См. отчет в «Вестнике АН СССР» (1934, № 6, стр. 50—51).

[2] Статья В. А. Десницкого была напечатана в 1932 году в журнале «Литера­турная учеба» (1932, № 7—8, стр. 37—67); то же в кн.: Трагикомическая поэма. Ред. и прим. Б. Томашевского. Вступ. статья В. А. Десницкого. Изд. писателей в Ленинграде, 1938, стр. 9—73. Ср.: В. А. Десницкий. Еще к вопросу об изуче­нии литературы XVIII века. «Литературное наследство», т. 19—20, 1935, стр. 617—671. Обе статьи перепечатаны в кн.: В. Десницкий. На литературные темы, кн. 2. Гослитиздат, Л., 1936, стр. 66—181.

 

[3] П. Н. Берков. К вопросу об изучении массовой литературы XVIII в. «Из­вестия АН СССР, Отделение общественных наук», 1936, № 3, стр. 459—472.

[4]  См. вводную статью в кн.: В. Н. Перетц. Выставка массовой русской ли­тературы в XVIII веке. Путеводитель. Изд. АН СССР, Л., 1934; В. В. Б у ш. Древне­русская литературная традиция в XVIII в. (К вопросу о социальном расслоении читателя). «Ученые записки Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чернышевского», т. IV, вып. 3, 1925, стр. 1—11.

 

[5] П. Н. Берков. К вопросу об изучении массовой литературы XVIII в., стр. 470

[6] Там же.

[7] М. Н. Сперанский. Рукописные сборники XVIII века. Материалы для истории русской литературы XVIII века. Изд. АН СССР, М., 1963.

 

[8] П. Н. Берков. Итоги, проблемы и перспективы изучения русской литера­туры XVIII века. В кн.: XVIII век, сб. 3. Изд. АН СССР, М.—Л., 1958, стр. 23. Ср.: П. Н. Берков, Н. Д. Кочеткова. Археографические разыскания как оче­редная задача изучения русской литературы XVIII в. В кн.: Археографический еже­годник за 1968 год. Изд. «Наука», М., 1970, стр. 57—61.

 

[9] См. его статью «Древнерусская литературная традиция в XVIII в. (К во­просу о социальном расслоении читателя)».

[10] Подробную библиографию исследований см. в кн.: История русской лите­ратуры XVIII века. Библиографический указатель. Составили В. П. Степанов, Ю. В. Стенник. Под ред. П. Н. Беркова. Изд. «Наука», Л., 1968, стр. 32—35, 163—177; см. также «Труды Отдела древнерусской литературы», тт. I—XXXI (1934—1976) и четыре сборника, изданные группой древнерусской литературы Института ми­ровой литературы им. А. М. Горького: Исследования и материалы по древнерусской литературе. Изд. «Наука», М., 1961; Древнерусская литература и ее связи с новым временем. Изд. «Наука», М., 1967; Русская литература на рубеже двух эпох (XVII— начало XVIII в.). Изд. «Наука», М., 1971; Новые черты в русской литературе и ис­кусстве (XVII—начало XVIII в.). Изд. «Наука», М., 1976.

[11]Библиографию исследований см. в кн.: История русской литературы XVIII века. Библиографический указатель..., стр. 178—191.

 

12         [12] Н. Н. Розов. 1) Светская рукописная книга XVIII—XIX вв. в собрании

А.          А. Титова. В кн.: Сборник Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Сал­тыкова-Щедрина, т. II. Л., 1954, стр. 127—146; 2) Русская рукописная книга. Этюды и характеристики. Изд. «Наука», Л., 1971, стр. 87—103; А. С. Мыльников. 1) Культурно-историческое значение рукописной книги в период становления кни­гопечатания. В кн.: Книга. Исследования и материалы, сб. IX. Изд. «Книга», М.7 1964, стр. 37—53; 2) Вопросы изучения поздней рукописной книги (проблематика и задачи). В кн.: Рукописная и печатная книга. Изд. «Наука», М., 1975, стр. 19—36; И. Ф. Мартынов. 1) К вопросу о русском книжном репертуаре второй половины XVIII в. (проблема сосуществования и взаимодействия печатной и рукописной светской книги). В кн.: Рукописная и печатная книга, стр. 193—205; 2) Литера­турные рукописи из собрания Музея Приенисейского края в Библиотеке Академии наук СССР (обзор). В кн.: Археография и источниковедение Сибири. Новосибирск, 1975, стр. 149—155; Г. Н. Моисеева. К проблеме взаимодействия рукописной и печатной книги в России XVIII века. В кн.: Книговедение и его задачи в свете актуальных проблем советского книжного дела. Вторая Всесоюзная научная кон­ференция по проблемам книговедения. Секция рукописной книги. Тезисы докладов. М., 1974, стр. 16—17.

 

[13] А. Н. Пыпин. 1) О романах в старинной русской литературе. «Современник», 1854, № 12, отд. 2, стр. 59—110; 2) Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских. СПб., 1857 (то же в кн.: Ученые записки 2-го отд. имп. Акад. наук, 1858, кн. IV, отд. 2, стр. 1—360); 3) Для любителей книжной старины. (Библиографический список рукописных романов, повестей, сказок, поэм и пр., в особенности из первой половины XVIII в.). М., 1888 (изд. 2-е с дополнением в кн.: Сборник Общества любителей российской словесности на 1891 год. М., 1891); 4) История русской литературы, т. III. СПб., 1899

[14]Подробную библиографию см. в кн.: История русской литературы XVIII века,

библиографический указатель..., стр. 163—177.

 

[15] В. В. Сиповский. Из истории русского романа и повести. (Материалы по библиографии, истории и теории русского романа), ч. I. XVIII век. СПб., 1903.

[16] Русские повести XVII—XVIII веков. Под ред. и с пред. В. В. Сиповского. СПб.. 1905.

 

[17] Дополнения см. в рецензиях В. 3. Белоликова («Труды Киевской духовной академии», 1913, № 7—8, стр. 564—586) и В. И. Власова («Церковь», 1912, № 50, стр. 1195—1198; № 51, стр. 1222—1224).

 

[18] Н. К. Пиксанов. Старорусская повесть. (Введение в историю повести. Темы для литературных работ. Систематическая библиография. Руководящие во­просы). Приложение: тексты трех повестей. М.—Пгр., 1923; В. П. Адрианова- Перетц, В. Ф. Покровская. Древнерусская повесть. (Библиография истории древнерусской литературы), вып. 1. Изд. АН СССР, М.—Л., 1940; А. А. Назаревский. Библиография древнерусской повести. Изд. АН СССР, М.—Л., 1955.

 

[19] М. Н. Сперанский. Рукописные сборники.. ., стр. 7.

 

[20] Там же, стр. 24.

 

[21]  История русской литературы XVIII века. Библиографический указатель.. стр. 163—177.

[22] Там же, стр. 135—143.

[23] Первые пьесы русского театра. Под ред. А. Н. Робинсона. Изд. «Наука», М., 1972; Русская драматургия последней четверти XVII и начала XVIII в. Под ред. О. А. Державиной. Изд. «Наука», М., 1972; Пьесы школьных театров Москвы. Под ред. А. С. Демина. Изд. «Наука», М., 1974; Пьесы столичных и провинциальных театров первой половины XVIII в. Под ред. А. С. Елеонской. Изд. «Наука», М., 1975; Пьесы любительских театров. Под ред. А. Н. Робинсона. Изд. «Наука», М., 1976.

[24] Русские повести первой трети XVIII века. Исследование и подготовка текстов Г. Н. Моисеевой. Изд. «Наука», М.—Л., 1965.

[25] С. П. Луппов. 1) Книга в России в первой четверти XVIII века. Изд. «Наука», Л., 1973; 2) Печатная и рукописная книга в России в первом сорокалетии XVIII в. (проблема сосуществования). В кн.: Рукописная и печатная книга, стр. 182— 192; Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII века. (XVIII век, сб. 9). Изд. «Наука», Л., 1974; Г. Н. Моисеева. Проблемы становления новой русской литературы. В кн.: Современная советская историко-литературная наука. Актуальные вопросы. Изд. «Наука», Л., 1975, стр. 114—147

[26] Перечень библиотек XVIII века см.: С. П. Луппов. Книга в России в пер- I вой четверти XVIII века; В. С. Иконников. Опыт русской историографии, т. ], кн. 1—2. Киев, 1891—1892; Д. В. Ульянинский. Среди книг и их друзей, ч. I. М.. 1903, стр. 81—138; У. Г. И в а с к. Частные библиотеки в России. Опыт библиографического указателя, ч. 1—2. СПб., 1911—1912; И. Ф. Мартынов. Частные библиотеки в России XVIII в. В кн.: Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник. 1975. Изд. «Наука», М., 1976, стр. 101—116; С. П. Луппов. Книга в России в послепетровское время. 1725—1740. Изд. «Наука», 1976.

[27] Краткое описание 15 книг Выйской библиотеки см.: Е. И. Дергачева- С к о п. Старинные рукописные книги в хранилищах Свердловска. «Труды Отдела древнерусской литературы» (далее: ТОДРЛ), т. XXVI, 1971, стр. 342—343. Принад¬лежность книг данной библиотеке устанавливается по припискам, штампам и старым номерам

[28] А. Н. Пыпин. Для любителей книжной старины... В кн.: Сборник Обесщества любителей российской словесности на 1891 год. М., 1891, стр. 196.

[29] Н. К. Пиксанов. Старорусская повесть..., стр. 16.

[30] П. Н. Берков, В. И. Малышев. Новонайденное беллетристическое про-изведение первой половины XVIII века. ТОДРЛ, т. IX, 1953, стр. 408—426.

[31] «Сказка о красавице и звере» вошла в состав «Разговора г-жи Благоразу- мовой, Остроумовой и Вертопраховой» (1767 года) (Государственный исторический музей (далее: ГИМ), Музейское собрание, № 3081).

[32] К числу неизданных и неисследованных следует отнести также «Повесть об английской королеве Елизавете» (рукописи ГИМ, Музейное собрание, №№ 1283 и 4633; ср.: Г. Н. Моисеева. Русские повести первой трети XVIII века, стр. 37, 86. 127, 128) и «Повесть о сыне Вены и Александра, цесаре Германе» (рукопись ЛОИИ, ф. 115, № 130, лл. 46—118 об.; ср.: Г. Н. Моисеева. «История о французском шляхтиче Александре». ТОДРЛ, т. XVII, 1961, стр. 291).

[33] См.: «Библиографические записки», 1892, № 9, стр. 605—608.

[34] А. Н. Пыпин. Для любителей книжной старины..., стр. 203 и сл.

[35] В древлехранилище Пушкинского дома имеются два списка «Повести о болгарской царевне Персике» с припиской переводчика Иерофея Иосифовича о том, что он перевел эту повесть с латинского языка в Москве в Славяно-греко-латинской академии в 1720 году (см.: В. И. Малышев. А не связано ли с Ломоносовым? «Правда Севера», 1973, 4 марта, стр. 4).
 
Когда и где была Куликовская битва? Версия для печати

Когда и где была Куликовская битва?

 

Среди тысяч популярных, художественных и научных печатных работ, посвященных выдающемуся событию Русской истории - битве на Куликовом поле 8 сентября 1380 г., не найдется ни одной работы, в которой бы дата и место события были бы подвергнуты сомнению и пересмотру. Для начала, можно обратиться к таким источникам: . - Куликовская битва. Сборник статей. М. Наука, 1980, с. 289-318;

- Косвенное подтверждение о времени Куликовской битвы, состоявшейся на Рязанской земле в сентябре 1380 г. содержится в приписке на Стихирире Троице- Сергиева монастыря, написанного в 20-е числа сентября 1380 г. Приписка также относится к сентябрю 1380 г. (Рукопись РНБ, собрание ТроицеСергиевой лавры, № 22, л. 40. См. Бегунов Ю. К. Об исторической основе '’Сказания о Мамаевом побоище”, "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла. М.-Л., 1966, с. 508).

Однако не так давно два московских математика - академик РАН (масонской) А. Т. Фоменко и к.ф.-м.н Г. В. Носовский выпустили в свет книгу "Новая хронология и концепция древней истории Руси, Англии и Рима. Факты. Статистика. Гипотезы" (Т. I, М.: МГУ им. Ломоносова, 1995, 384 с.), в которой выступили за пересмотр всех традиционных воззрений в области древней и средневековой истории. Много внимания московские ученые уделили Куликовской битвае (см. гл. 6 на е. 245-282) и предложили свои толкования и реконструкцию событий.

Внимательно разберем предлагаемую ими историческую реконструкцию, точно следуя за их текстом. Вот, что они утверждают:

1.      Битва произошла из-за междоусобной смуты в Большой Орде, когда Империя, сложившаяся в результате завоеваний Батыя*Ивана Колиты, разделилась в конце XIV в. на три части:

• Волжское царство (Золотая Орда);

 - Белая Русь (Белая Орда) и

• Северская земля (Украина).

2.      "В ней русский князь Дмитрий Донской, он же «хан Золотой Орды Тохтамыш», разбил темника Мамая, фактического правителя Орды".

3.      "Причиной битвы послужил пограничный спор между "князем Великого Новгорода" (или "князем костромским") Дмитрием Донским и рязанским и литовским князьями Олегом и Ольгердом. Два последних хотели выгнать Дмитрия из Костромы в Новгород", овладеть гг. Москва, Коломна, Муром, Владимир.

4.      "Дмитрий победил в битве, и в итоге подчинил себе Рязанское княжество и восточные части Литвы. В том числе, окончательно утвердился в Москве". С. 245-246).

5.      Это произошло между 1380 и 1382 гг., а скорее всего - в 1381 г. (Носовский Г. В., Фоменко А. Т. Империя. Русь, Турция, Китай, Европа, Египет. Новая математическая хронология древности. М.: Факториал, 1996. Рис. П. 1, с. 648).

Ответим, сперва, на эти пять пунктов, опираясь на следующие источники по истории подготовки и проведения Куликовской битвы: Летописную повесть о Куликовской битве, написанную сразу же после события в конце 1380 г. (Московский летописный свод 1409 г. в Семеновской и Троицкой летописях), "Задонщину" (XIV в.), "Сказание о Мамаевом побоище" (первая четв. XV в.), "Слово о житие и преставлении великого князя Димитрия Ивановича; царя Русского" (первая четв. XV в.), Полное собрание русских летописей, п. 4, 6, 8, 11, 15, 17, 18, 20-28, 31, Псковские летописи XV-XVI вв., Летописи епископа Павла, Устюгский летописный свод, синодики, актовой материал.

Любопытно, что все свидетельства русских источников подтверждаются независящими от них немецкими источниками XIV-XV вв., в том числе хрониками Иоганна Пошильте, Дитмара Любекского, "Торнскими анналами", а также "Вандалист" Альберта Кранца (изд. 1619 г.).

И вот что следует из всех этих вышеперечисленных источников:

1.      Московское великое княжество и Золотая Орда никогда не составляли составляли единого государства, т. к. были злейшими непримиримыми врагами на протяжении 300 лет. Батый - Бату хан, сын Джуги, внук Чингизхана (1205-1255), не был современником великого князя Московского Ивана Даниловича Калиты, сына Даниила - внука Александра Невского (годы княжения Калиты 1325-1341). Это были разные лица. Большая Орда никогда не распадалась в конце XIV в. на Беларусь и Украину, а продолжала оставаться Большой Ордой до 1502 г.

2.      Князь Дмитрий Иванович Донской (1350-1389) - сын Ивана Ивановича Красного, внук Ивана Калиты, не был ханом Золотой Орды Тохтамышем, т.е. потомком младшего сына Джуги Тука-Тимура, золотоордынского хана с 1382 по 1395 г., в прошлом - хана Кок-Орды, т. е. Синей Орды, со столицей в Сыганаке (Средняя Азия). В русской истории хорошо известна повесть о нашествии Тохтамыша на Москву" в 1382 г. Известны сыновья Тохтамыша ханы Джалал-ад-Дин, Керим-Берды, Кепек, Джабар-Берды и Саид- Ахмед, жившие в XV в. У Дмирия Донского, также были сыновья, хорошо известные в русской истории: великие князья Василий I и Юрий-IV, удельные князья Андрей Можайский и Петр Дмитровский. Их имена часто встречаются на страницах русских летописей.

 Причиной татаро-русской войны вовсе не были пограничные споры между русскими князьями. Главным противником Москвы всегда был и оставался Сарай - столица Золотой Орды. Московский князь пытался освободиться от полуторовекового татаро- монгольского ига. Битва с татарами 11 августа 1378 г. на реке Воже была первым регулярным сражением, выигранным русскими, когда великий князь Московский (а не Новгородский и не Костромской) Дмитрий наголову разбил татарские полки под начальством мурзы Бегича. Мамай захотел отомстить за это поражение и стал собирать войска на правобережье Волги и на Дону для похода на Москву. И этот поход состоялся в июле-сентябре 1380 г. Князь Дмитрий объявил созыв народного ополчения по всей Руси; ратников ему прислали даже новгородцы, плохо ему подчинявшиеся, ведь Новгород все еще был столицей самостоятельной вечевой республики. Литовского великого князя Ольгерда - давнего врага Москвы, трижды ее осаждавшего, уже не было в живых он умер в 1377 г.). А Рязанский князь Олег Иванович боялся за судьбу своего княжества, т. к. Мамай с войском остановился в его земле, на Куликовом поле, в излучине рек Непрядвы и Дона.

4.     Куликовская победа была поворотным пунктом Русской истории, так как было впервые доказано, что татаро-монголов можно и нужно бить и побеждать их силою оружия крестного.

5.     Куликовская битва, по всем источникам, произошла 8 сентября 1380 г. в субботу, в день Рождества Пресвятой Богородицы, и другой даты ни в каких источниках нет.

По поводу обстоятесльств и места битвы А. Т. Фоменко и Г. В. Носовский сообщают следующее:

1.     Битва якобы произошла в черте города Москвы, "на Кулишках", что является, по их мнению, синонимом Куликова поля; в составе войска Мамая были поляки (с. 248); Мамай был разгромлен дважды в 1380 г. все тем же князем Дмитрием (с. 248-249) на московских Кулишках (значит, Куликовских битв было две). Ссылки на источники отсутствуют.

2.      Упомянутую в источниках топонимику московские соавторы истолковывают так:

*Красньй холм*, на котором остановился Мамай, находился на Красной площади; - "Кузьмина гать* - в районе Кузьминки; - "На Березце" - на берегу Москвы-реки; - "Го­род Коломна" - село Коломенской под Москвой; "Котловка" - речка Котловка недалеко от Коломенки; - "Девичье поле" - поле в излучине Москвы-реки, где нывне стоит Новодевичий монастырь; "переход через Дон" - переход через Москва-реку; - "Трубные гласы" раздавались на Трубной площади; - "Дмитрий Донской" - означает Дмитрий "низовой" (?); - "река Меча" - река Моча, приток Москвы-реки; - "река Непрядва" - река Непрудная, а также - Неглинка; • "засадный полк князя Владимира Андреевича - расположился "в Садах", т. е. в нынешнем Старпосадском переулке Москвы.

3.     Ярослав Мудрый и Александр Невский потому так часто упоминаются в "Сказании о Мамаевом побоище", что Ярослав - это дубликат Ивана Калиты, отца (sic?!) Дмитрия Донского (надо - деда. Ю. Б.), а Александр • дубликат Симеона Гордого • брата (sic?)) и предшественника Дмитрия Донского (надо - дяди. Ю. Б.). (С. 262).

4.     В битве сражались не русские и татары между собой, а смешанные народы. Слово "татары" означает "конные русские войска".

5.     Братская могила павших воинов находится в старом Симоновом монастыре.

6.     Село Рождествено находилось в Симоновой слободе.

7.     Битва Мамая с Тохтамышем • еще одно описание Куликовой битвы.

8.     Москва была основана лишь в 1382 г., а Кострома же была тогда столицею Дмитрия Донского. Ссылок на источники нет.

9.     Хан Тохта и темник Ногай - дубликаты Дмитрия-Тохтамыша и темника Мамая. Ссылок на источники также нигде нет.

Отвечаю по порядку:

         1. Московские соавторы перепутали "Кулишки" (1) и (2) "поле Куликово". Эти два географических понятия имели в древности разные значения. (1) "Кулижка" * лужайка, лесок посреди чистого поля. В Москве есть (в Мясницкой части) "Кулижки" по прогонам рощицы от Васильевского луга..." (Дьяченко Г. Полный церковно* славянский словарь. М., 1899, с. 1029). (2) "Кулига; "новь, раскорчеванное место", вост. русск.; "небольшой луг на полуострове, мысок", арханг., пермск., московск.; "отдельная полоска леса, поля", тверск., рязанск; "широкая большая пахатная полоса", вятск.; др. русск. кулига - "участок земли, угодье"; "раскорчеванное место"; "узкий залив", калмыцк.; "у черта на кулижках (кулишках)", также: "у черта на куличках". (Фасмер Н. Этимологический словарь русского языка, М., 1986, j. 2, с. 410). Урочище "Кулишки” было хорошо известно в средневековой Москве, на левом берегу Москвы-реки, ниже устья Яузы, где некогда был обширный Васильевский луг. (Там на Кулижках, в конце 1380 г. была действительно возведена церковь "Всех святых” на улице Солянке, по которой в 1380 г. шли войска на Куликово поле и возвращались затем с победой. Сама же битва, согласно данным ВСЕХ источников, проходила на Куликовом, тл. "отдаленном поле", в излучине Дона и Непрядвы, в 300 км. от Москвы.

2. Как свидетельствуют ВСЕ источники, князь Дмитрий вышел из Москвы навс­тречу темнику Мамаю; допустить татар в столицу он не мог, т. к. это было бы крупной стратегической ошибкой. И татары не воевали внутри городов, они их просто сжигали, а всех жителей убивали. Из Москвы в Коломну, как свидетельствует "Сказание о Мамаевом побоище", русские войска выступили тремя дорогами: на Брашеву, Болвановскую дорогу и на Котар (т. е - на Коломну). У Боровского перевоза все три дороги сходились. На реке Северке, в 12 км. не доходя Коломны.

3. Святой князь Александр Невский потому так часто упоминается в "Сказании о Мамаевом побоище", что "Житие Александра Невского" было одним из главных литературных источников "Ска­зания...". Ярослав Мудрый - великий князь Киевский (1019-1054) жил тремя веками раньше великого князя Московского Ивана Калиты и не мог быть его дубликатом; сто лет разделяют св. Александра Невского от другого великого князя Московского Симеона Гордого. Ярослав Мудрый упоминается потому, что на текст "Сказания..." повлияло "Паремийное чтение о Князе Борисе и Глебе”

         4.         В русском войске не было татар, а конные русские войска никогда не назывались "татарскими". Не было в нем и поляков: одни русские,

         5.         Гипотеза о существовании в XIV в. братской могилы в Симоновом монастыре - вероятная. Но кто же там был похоронен? Не исключено, что это были останки москвичей, все до одного посеченные татарами в 1382 г. во время взятия Москвы Тохтамышем.

         6.         Другое село Рождествено или Монастырщина находилось на реке Непрядве между Березовской и Татинкой.

         7.         Битва хана Тохтамыша с Мамаем проходила весной 1381 г. на реке Калке (Калмиуг), согласно следующим персидским источникам: Низам-ад-дин Шами, Шереф-ад-дин Йезди, "Аноним Искандера", а также арабскому историку Ибн-Хальдуну. Мамай бежал и был убит генуэзцами в Кафе ок. 15 августа 1381 г. К Куликовской битве битва на Калке не имеет прямого отношения.

         8.         Согласно русским летописям, Москва была основана не в 1382, а в 1147 г. В 1156 г. Андрей Боголюбский построил первые деревянные стены. Кострома не была столицей князя Дмитрия.

         9.         Хан Золотой Орды Тохта, сын Манту-Тимура, из рода Бату (годы правления 1292- 1302) и его друг темник Ногай, затем хан и основатель государства предков калмыков (1299) не были современниками князя Дмитрия, хана Тохтамыша и темника Мамая и, стало быть, не имели к ним никакого отношения, тем более они не могли быть дубликатами указанных лиц.

В заключение заметим, что на Куликовом поле с 1820 г. постоянно находили предметы вооружения, кости человеческие и драгоценности, остатки зарытых кладов (см. Фехнер М. В. Находки на Куликовом поле// Куликово поле. Материалы и исследования. Труды ГИМ. Выпуск 73. Отв. ред. А. К. Зайцев. М., 1990, с. 72-78). Находки ныне хранятся в Тульском областном краеведческом музее и в Государственном историческом музее в Москве.

Итак, мы рассмотрели гипотезы и все толкования А. Т. Фоменко и Г. В. Носов­ского, касающиеся Куликовской битвы и не нашли в них соответствий дошедшим до нас историческим источникам (русским, западным и персидским).

Новых источников новые авторы не привлекают, стало быть их гипотезы и реконструкции не имеют права на существование в исторической науке.

Куликовская битва была и остается крупнейшим событием Русской нацио­нальной истории мирового значения, нашей гордостью и славой и никакие попытки скрытых русофобов не могут умалить подвиг сотен тысяч русских воинов, сражавшихся за свободу нашей Родины и победивших!

Так будет и ныне!

 
 
ПАМЯТИ Н. И. ПРУЦКОВА Версия для печати

         

 

 

 

 

 

                                                                 ПАМЯТИ Н. И. ПРУЦКОВА

 

 

 

 

8 марта 1979 года после тяжелой про­должительной болезни скончался стар­ший научный сотрудник сектора новой русской литературы Пушкинского Дома доктор филологических наук Никита Иванович Пруцков.

Институт русской литературы, кото­рому Никита Иванович отдал более 27 лет своей жизни, понес невосполнимую утрату.

Выдающийся ученый, энергичный и умелый организатор, с 1966 по 1978 год руководивший в Пушкинском Доме сек­тором новой русской литературы, Пруц­ков был редактором ряда крупных и ответственных коллективных трудов: 8-го тома академической «Истории русской литературы» (1956), 1-го тома «Трудов отдела новой русской литературы» (1957), 2-го тома двухтомной «Истории русского романа» (1964), сборников «Проблема характера в современной со­ветской литературе »(1962), «Идеи социа­лизма в русской классической литера­туре» (1969), «А. И. Островский и ли­тературно-театральное движение XIX— XX веков» (1974), «Современная исто­рико-литературная наука. Актуальные проблемы» (1975) и др. И. И. Пруцков оставил после себя свыше десяти моно­графий и более сотни научных статей по различным вопросам истории русской литературы.

Н. И. Пруцков родился 15 (28) марта 1910 г. в г. Козлове (Мичуринске) в семье служащего. В 1928 году он закончил Во­ронежскую опытно-показательную шко­лу-коммуну им. III Интернационала и по­ступил на литературно-лингвистическое отделение педагогического факультета Воронежского университета. Глубокое влияние па формирование его историко- филологических интересов оказали пре­подаватели университета тех лет М. Б. Храпченко, JI. И. Тимофеев, Ю. И. Данилин, М. Н. Крашенинников. Окончив Воронежский университет в 1931 году, Н. И. Пруцков до 1934 года преподавал литературу, русский язык и социально-экономические дисцип­лины в сельскохозяйственных технику­мах и работал в РОНО Семилукского района Воронежской области. Уже в 1930-е годы он зарекомендовал себя как талантливый организатор-обществен­ник, пропагандист и лектор. В 1934 году

И. И. Пруцков был принят в аспиран­туру Воронежского педагогического ин­ститута на кафедру русской классиче­ской литературы, успешно завершил кандидатскую диссертацию на тему «В. П. Боткин и литературно-обществен­ная борьба 40—60-х годов XIX века», за­щищенную в январе 1938 года в Мос­ковском институте философии, истории и литературы.[1] В 1938—1943 годах Н. И. Пруцков работал в Омском педаго­гическом институте им. А. М. Горького, вначале в должности заведующего ка­федрой русской литературы, доцента, за­тем — декана факультета русской лите­ратуры и языка, а с августа 1941 года — директора института. Тяжелые военные годы застают молодого коммуниста (с 1940 года) II. И. Пруцкова в Омске и Тобольске, где он ведет большую обще­ственную и научно-педагогическую ра­боту, выступает с лекциями на военно­политические и литературные темы перед массовыми аудиториями, публикует статьи в местных газетах, ведет работу пропагандиста.

В то время вышли в свет его первые печатные работы: «Творчество Писем­ского 40—50-х годов и гоголевское на­правление» (Учен. зап. Омского пед. ин-та, 1941, вып. 1), «Очерки из истории гоголевского направления в русской ли­тературе. От рефлексии и скептицизма к революционному отрицанию действи­тельности и поискам положительных идеалов» (Омск, 1943). В октябре 1943 года Министерство просвещения по его просьбе перевело Н. И. Пруцкова из Омского в Грозненский пединститут на должность доцента и заведующего ка­федрой русской литературы и языка. В Грозном под редакцией Н. И. Пруц­кова выходят в свет три выпуска фило­логической серии «Ученых записок Гроз­ненского пединститута» (1945—1947),

а также литературно-художественные сборники «Победа» и «Герои-грозненцы» (1945), фольклорный сборник «Песни гребенских казаков. Публикация текстов, вступительная статья и комментарии Б. Н. Путилова» (1946). В Грозном вы­шли отдельными изданиями первые ли­тературоведческие книги и брошюры Пруцкова: «Мировое значение русской литературы в борьбе за идеалы демокра­тии и передовое искусство» (1945), «К вопросу о социально-исторических источниках мирового значения русской классической литературы» (1946), «Проб­лемы художественного метода передовой русской литературы 40—50-х годов XIX столетия» (1947). Здесь же, в Грозном, ученый приступает к разработке темы, которой суждено было впоследствии стать одной из магистральных в его творческой биографии: «Ленинизм и рус­ская передовая культура XIX столетия» (Учен. зап. Грозненского пед. ин-та, 1947, вып. 3).

В 1948 году Н. И. Пруцков был по представлению Грозненского пединсти­тута откомандирован в докторантуру при ИМЛИ АН СССР. Выполненный под руководством профессора Н. Л. Брод­ского капитальный труд Н. И. Пруцкова «Творчество Глеба Успенского» был ус­пешно защищен в качестве докторской диссертации на заседании Ученого совета ИМЛИ в июне 1951 года. Это была пер­вая фундаментальная монография о писателе-демократе XIX века, отдельные части которой позднее были опублико­ваны в разных академических, учебных, научно-популярных и массовых изда­ниях.[2]

В августе 1951 года Н. И. Пруцков был по конкурсу принят на должность стар­шего научного сотрудника в Пушкинский Дом АН СССР, где полностью раскрылся недюжинный, своеобразный талант ис­следователя русской классической лите­ратуры. Белинский, Боткин, Герцен, Лер­монтов, Гоголь, Гончаров, Григорович, Достоевский, Дружинин, Писемский, Сал­тыков-Щедрин, Толстой, Тургенев, Глеб Успенский, Фет, Чернышевский, Чехов, Владимир Соловьев, Мамин-Сибиряк, Подъячев, Куприн — вот неполный пе­речень имен русских писателей, которым посвятил свои содержательные иссле­дования Н. И. Пруцков. Он постоянно был в творческом поиске: он неустанно искал и находил незаслуженно забытые факты и эпизоды литературно-общест­венной борьбы, открывал малоисследо­ванные аспекты наследия классиков, уме

ло сочетая при этом интерес к выясне­нию идейно-политической позиции изу­чаемого писателя с проникновением в его творческую лабораторию, с постижением «тайн» его мастерства и стиля. В этом отношении заслуживают упоминания сле­дующие работы ученого: монография «Вопросы литературно-критического ана­лиза» (1960), «Две концепции образа Венеры Милосской. (Глеб Успенский и Фет)» (Русская литература, 1971, № 4), «Об одной параллели («Анна Каренина» Толстого и «Дама с собачкой» Чехова)» (в кн.: Поэтика и стилистика русской литературы. Л., 1971), «Достоевский и Владимир Соловьев» (в кн.: Русская, ли­тература 1870—1890-х гг., сб. 5. Сверд­ловск, 1973), «Толстой и Мамин-Сибиряк» (там же, сб. 6, 1974), монография «Историко-сравнительный анализ произведений художественной литературы» (1974).

Исследовательское внимание Н. И. Пруцкова было постоянно приковано к методологическим проблемам науки о литературе, изучению которых посвя­щены следующие его труды: «В. И. Ле­нин о Глебе Успенском» (Учен. зап. ИМЛИ, 1952, т. 1), «Г. И. Успенский о письме К. Маркса в редакцию журнала „Отечественные записки"» (Вопросы фи­лософии, 1953, №3), «Бессмертныйобраз. (По страницам воспоминаний о Ленине)» (Пропагандист, 1956, № 4), «Вождь, друг. (По страницам воспоминаний о Ленине)» (Дон, 1960, № 4), «Ленинское понимание „эпохи подготовки революции" и исто­рико-литературная наука» (в кн.: Насле­дие Ленина и наука о литературе. Л., 1969), высказывания советских литерату­роведов на тему «Ленинское наследие и задачи современного литературоведения» (Русская литература, 1970, № 1), «В одно слово с Ф. Энгельсом. (Три очерка Гл. Успенского)» (в кн.: Русские писатели и народничество. Вып. 1, Горький, 1975).

К этой проблеме примыкает другая, весьма занимавшая Пруцкова-исследователя: о связи классического наследия с нашей современностью, о восприятии русской литературы советской литерату­рой. Ей посвящены такие работы уче­ного, как монография «Русская класси­ческая литература и наша современ­ность» (1965), статьи «Классическое на­следие, революция и наша современ­ность» (Дон, 1965, № 4), «Идеи социа­лизма в русской классической литера­туре» (Вестн. АН СССР, 1966, № 1), «Классическое наследие, революция и наша современность» (в кн.: От «Слова о полку Игореве» до «Тихого Дона». JI., 1969), «Преемственность революционных идей и поколений» (Русская литература, 1969, № 4), монография «Русская класси­ческая литература и революционная Рос­сия» («Наука», 1971),[3] статьи «О значе­нии научных традиций» и «Жанры и проблематика современных историко-ли­тературных исследований» (обе в кн.: Современная советская историко-лите­ратурная наука. JL, 1975), «Художест­венное освоение „перевала русской ис­тории" (основные тенденции)» (Рус­ская литература, 1977, № 1), «К ме­тодологии исследования русской литера­туры „эпохи подготовки революции"» (Русская литература, 1977, № 4) и др.

Партийный подход к проблемам тео­рии и истории литературы был органи­чески присущ Пруцкову-коммунисту. В свете высказываний классиков марк­сизма-ленинизма о роли социальной уто­пии в развитии социалистических идей Н. И. Прудковым созданы такие работы, как «Социально-этическая утопия Досто­евского» (в кн.: Идеи социализма в рус­ской классической литературе. JL, 1969),[4] «Утопия или антиутопия?» (в кн.: Досто­евский и его время. JL, 1971), «Достоев­ский и христианский социализм» (в кн.: Достоевский. Материалы и исследования, т. I. JL, 1974), «Щедрин — критик иллю­зорных представлений Г. И. Успенского» (в кн.: Салтыков-Щедрин. 1826—1976. JL, 1976), «Сибирская утопия Т. М. Бонда­рева „Торжество земледельца"» (в кн.: Очерки литературы и критики Сибири. (XVII—XX вв.). Новосибирск, 1976).

Разработка вопросов современной эсте­тики и теории социалистического реа­лизма нашла отражение в следующем цикле статей Н. И. Пруцкова: «Вопросы современной эстетики» (Дон, 1957, № 10), «Некоторые вопросы современной кри­тики» (Нева, 1957, № 6), «К спорам о предмете искусства» (в кн.: Вопросы советской литературы, т. 7. М.—Л., 1958), «О новаторстве и оригинальности в ли­тературе социалистического реализма» (Русская литература, 1959, № 1), «О но­ваторстве и оригинальности в творческой практике советских писателей» (в кн.: Вопросы советской литературы, т. VIII, 1959), «Судьбы народа — судьбы чело­века» (Дон, 1959, № 2) и др.

Обладая богатым научно-педагогиче­ским опытом, Н. И. Пруцков принимал участие в создании специальных трудов для средней п высшей школы. В учеб­нике «История русской литературы вто­рой половины XIX века» (под ред. С. М. Петрова), выдержавшем с 1963 по 1978 год четыре издания, Пруцкову принадлежат главы «Литература 60-х годов», «Литература 70-х годов», а также раздел «Глеб Успенский». Неоднократно печатается он в журнале «Литература

в школе».[5] Активное участие он прини­мал в создании комментированных изда­ний произведений классиков для массо­вого читателя: Лескова, Подъячева, Тур­генева, Глеба Успенского, Чернышев­ского, Чехова. Как член союза журналис­тов Пруцков выступал со статьями в общественно-политической печати и на страницах литературно-художественных журналов («Дон», «Нева», «Урал»). Н. И. Пруцков был активным участником различных научных конференций и ме­тодологического семинара Пушкинского Дома.

Н. И. Пруцков состоял членом многих научных советов, в том числе Ученого совета и специализированных советов ИРЛИ, Бюро научных советов «Проблемы теории марксистско-ленинского литера­туроведения, поэтики и стилистики худо­жественной литературы» при ОЛЯ, «Истории общественной мысли» при Пре­зидиуме АН СССР, руководил подготов­кой аспирантов и докторантов, неодно­кратно с 1952 по 1974 год избирался се­кретарем парторганизации Пушкинского Дома. Последние годы жизни, несмотря на тяжелую болезнь, Н. И. Пруцков от­давал много сил завершению двух важ­нейших коллективных трудов, ответст­венным редактором которых он был: че­тырехтомной академической «Истории русской литературы»[6] и сборника «На­следие В. И. Ленина и методология исто­рического исследования литературы»[7] много и плодотворно он работал для журнала «Русская литература», являясь с 1967 года членом его редколлегии, им было написано много статей, заслужив­ших высокую оценку читателей журнала.

Большая общественная и научная дея­тельность Н. И. Пруцкова была отмечена орденом «Знак Почета» и медалями.

Талантливый, темпераментный иссле­дователь, энергичный и требовательный педагог, умелый организатор, отзывчивый наставник и товарищ — таким запом­нился и надолго останется в памяти всех знавших его Никита Иванович Пруцков.

 


[1] Отдельные части диссертации впо­следствии были опубликованы. См.: «У истоков революционно-демократиче­ского реализма в русской литературе середины XIX века» (Грозный, 1946),

«В. П. Боткин и литературно-обществен­ное движение 40—60-х годов XIX столе­тия» (Учен. зап. Грозненского пед. ин-та, 1947, вып. 3).

 

[2] См., например, монографии «Глеб Ус­пенский» (М., 1971), «Творческий путь Глеба Успенского» (М.—Л., 1958), «Gleb Uspensky» (New York, 1972), брошюры и статьи «Глеб Успенский» (М., 1952), «Глеб Успенский в шестидесятые годы» (Тула, 1952), «Глеб Успенский семидеся­тых—начала восьмидесятых годов» (Харьков, 1955) и др.

[3] Расширенный вариант этой монографии под заглавием «Русская литература XIX в. и революционная Россия» печа­тается в издательстве «Просвещение».

 

[4] Эта статья в переводе на немецкий язык была издана в ГДР в составе сбор­ника лучших исследований советских ученых о Достоевском (в кн.: Dostojewskis Erbe in unserer Zeit. Berlin, 1976).

[5] Пруцков некоторое время по совме­стительству заведовал кафедрами рус­ской литературы в бывшем Ј1ГПИ им. Покровского и советской литературы в Ј1ГПИ им. Герцена, читал лекции в Высшей профсоюзной школе, в пери­ферийных вузах.

[6] Как участник 3-го тома Н. И. Пруц­ков написал три главы: «Литературно­общественное движение 60—70-х годов XIX в.», «Школа беллетристов-разночинцев 60-х годов», «Г. И. Успенский».

[7] В сборнике перу Н. И. Пруцкова при­надлежат статьи: «О своеобразии поре­форменного развития России», «Перелом в сознании и поведении народных масс», «В поисках путей в будущее», «Худо­жественное освоение перевала русской истории».
 
РАННЕЕ НЕМЕЦКОЕ ИЗВЕСТИЕ О ЗОЛОТОЙ БАБЕ Версия для печати
 

Ю. К. БЕГУНОВ

РАННЕЕ НЕМЕЦКОЕ ИЗВЕСТИЕ О ЗОЛОТОЙ БАБЕ

Рассказ о Золотой бабе, золотой женщине или старухе, покрови­тельнице языческих народов «за землей Вяткой» или .где-то за Север­ным Уралом, приобрел большую популярность в европейской литературе XVI—XVII вв. М. П. Алексеев в книге «Сибирь в известиях западно­европейских путешественников и писателей» сообщает:                                                                                                         «Первым

иностранцем, давшим ее описание, был М. Меховский; впрочем, весьма вероятно, что первый глухой намек на этого идола сделал уже (около 1480 г.— Ю. Б.) Ю. П. Лэт. Меховский около 1517 г. получил известие от пленных московитян, находившихся в Кракове: «За землею, называ­емой Вяткою, при проникновению в Скифию,—пишет он,— находится большой идол Zlotababa, что в переводе значит золотая женщина или старуха; окрестные народы чтут ее и поклоняются ей; никто, проходя­щий поблизости, чтобы гонять зверей или преследовать их на охоте, не минует ее с пустыми руками и без приношений; даже если у него нет ценного дара, то он бросает в жертву идолу хотя бы шкурку или вырванную из одежды шерстину и, благоговейно склонившись, проводит мимо». Следующим иностранцем, подробно описавшим идол, был Герберштейн...»[1]

Недавно наше внимание привлекло еще одно известие о Золотой бабе, записанное в Германии столетием раньше, в 1418 г. Это рассказ «Хроники Констанцского собора» Ульриха Рихенталя.

Хроника Рихенталя                                       Перевод

«Es ligen hinder       Rüssen zwo                    «За Русью лежат два города, один

stett, haisst aine Die Gross Nono-       зовется Великий Нонограт (т. е.

gart, das ist ain statt für sich              Новгород.— Ю. Б.), это город сам

selb und weit ain                                   hertzogen als            по себе и выбирает герцога как ве-

die Venediger und ist vil silbers,                    нецианцы, и много в .нем серебра,

edelgestain und zobel darinn. Die       драгоценного камня и соболя. Дру-

ander haisst A. Auream Vettu-           гой зовется у Золотой старухи. Они

lam. Dieselben bettend ain guldin      поклоняются Золотой старой бабе,

alt wib an. Dasselb rich viel an           Это царство перешло в руки одной

ain alt wittwen. Die erliess das           старой вдовы. Она дала этой земле

land aller aigenschaft. Und ne-          всяческие достоинства. И выбирают

ment under inn ain herren und ist       среди себя господина и их заня-

ir begangnuss zobel, gefill und           тия — соболь, птица и мясо»[2],

flaisch».


Ульрих Рихенталь, по одним сведениям, констанцский бюргер и купец, по другим — каноник, написал свою Хронику XVI Вселенского собора в Констанце между 1420—1430 гг. по рассказам, документам, личным запискам и воспоминаниям о событиях, свидетелем которых он сам был. В Констанце зимой 1418 г. он повстречался с киевским митро­политом Григорием Цамблаком (1415—1420 гг.), который возглавлял большую делегацию от Западной Руси и Молдавии. В числе делегатов были представители молдавских и русских городов, в том числе Смо­ленска, Киева, Великого Новгорода, и даже два князя — Павел из Чер­вонной Руси и Федор Георгиевич Смоленский. Русское посольство было торжественно встречено в Констанце 19 февраля 1418 г., а 25 февраля его принял сам папа Мартин V, перед которым Григорий Цамблак произнес свою знаменитую приветственную речь о соединении католической и православной церквей. Ульрих Рихенталь, несомненно, беседовал с членами русской делегации, которые ежедневно ходили на собор в дом Ханзена Руэ, где находился король и проходили заседания Вселенского собора. Он же присутствовал и во время православных богослужений, которые киевский митрополит устраивал в доме Хольца. Очевидно, от русских Рихенталь услышал рассказ о двух великих го­родах «За Русью», т. е. за Великим княжеством Литовским, в состав которого входили тогда западнорусские и южнорусские земли. Место­положение Новгорода для нас ясно, но непонятно, где же находился второй город «У Золотой старухи» и какой народ в нем обитал. Ясно только, этот город был расположен в стороне от Новгорода и в нем жили люди, занимавшиеся охотой и жившие общинно-родовым строем.

С. Герберштейн в своих «Записках о московитских делах» расска­зывает о «Золотой бабе или старухе» на устье реки Оби, как бы пере­мещая тем самым идола из-за Вятской земли и Предуралья (Матвей Меховский) за Урал, т. е. дальше на восток[3]. В этой связи заслужи­вает упоминания сообщение составителя московского летописного сво­да начала XVI в., отразившееся в младшей редакции Софийской 1-й летописи по списку Царского. Вспоминая о просветителе Стефане Пермском, учителе коми-народа, летописец под 1398 г. замечает: «Се бо блаженый епископъ Степанъ, божий человъкъ, живяще посредъ невъерныхъ человъкъ, ни бога знающихъ, ни закона въдящихъ, молящеся идоломъ огню и водъ и каменю, и Золотой бабъ, и кудесни- комъ, и вълъхвомъ, и древью. А се живущеимъ около Перьми имена мъстомъ и странамъ и землямъ инояычнымъ: Двиняне, Устюжане, Велыжане, Вычегжане, Пенежане, Южане, Сирнане, Галичане, Ветчане, Лопь, Коръла, Югра, Печера, Волуличи, Самоедь, Пертасы, Пермь великая, Гамаль чюсовая...»[4].

Любопытно, что границы территории, на которой проходила просве­тительная деятельность Стефана, летописец очерчивает, называя погра­ничные реки — Вымь, Вычегда, Вятка, Кама. Следовательно, где-то здесь, в Вятской земле, первоначально находился идол Золотая баба. Откуда у московского летописца такие сведения? В Житии Стефана Пермского, написанном Епифанием Премудрым после 1397 г., известий о Золотой бабе не содержится. Вероятнее всего московский книжник воспользовался устным преданием, хорошо известным москвичам, в конце XV в. покорившим Вятскую и Пермскую земли.

Другой вопрос — еще более сложный, чем предыдущий,— какой народ или какие народы поклонялись этому идолу? Хорошо известны давние предания норманских саг об Йомале, золотом женскоц божест­ве, которому поклонялись биармы, древние жители Подвинья, Вятской и Пермской земель[5]. В научной литературе распространена также ги­потеза Н. С. Трубецкого, отождествлявшего Золотую бабу с вогуль­ской богиней Куальтысьсан — торум[6]. Н. С. Трубецкой, как известно, резко возражал против сопоставления Золотой бабы с Йомалой, счи­тая их двумя совершенно различными божествами[7]. Так это или не так, могут показать только новые находки и разыскания. А пока, остав­ляя вопрос о происхождении и местонахождении этого биармо-вогульского (?) идола открытым, позволим себе вернуться к немецкому изве­стию о Золотой богине 1418 г., отдавая ему должное как раннему и интересному свидетельству иностранца, записанному со слов русских людей. Следует подчеркнуть, что Рихенталь говорит о большом городе «У Золотой бабы», а тог, очевидно, не мог бы остаться полностью не­замеченным современниками. В таком случае, не следует ли попытать­ся поискать его среди городов, существовавших на территории Вятской и Пермской земель в начале XV в.?

Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский Дом), Ленинград

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 


[1] М. П. Алексеев. Сибирь в известиях западно-европейских путешественников и писателей. Введение, тексты и комментарий. Т. 1. XIII—XVI вв. Иркутск, 1932 с. 114—115. Матвей Меховский уточняет, что этот образ девы можно видеть по до роге в Скифию, т. е. на северо-восток от Московии, в пределах Вятской земли, но н< доезжая Скифии, где живут пермь, башкиры, черемиса, югра и корела (см.: Матвеі Меховский. Трактат о двух Сарматиях. Введение, перевод и комментари С. А. Аннинского. М.-Л., 1936, с. 116; ср. с. 120 и 259).

[2] Ulrich von Richental. Chronik des Constanzer Conzils 1414 bis 141; Hrsgb. von Michael Richard Buck. Tübingen, 4882, S. 209. В цитируемом научном из дании текст Хроники дается М. Р. Буком по старшей из сохранившихся рукописей — Олендорфскому кодексу 1438—1450t гг.; в первом печатном аугсбургском издании Хро­ники 1483 г. и в последующих франкфуртских переизданиях это известие читается в другой редакции, где сведения о городе «У Золотой старухи» отсутствуют: “Auch der hinder Reüssentand ligt ein'stat heiisst Die Cross Nouagrott und ist ein stat für sich. Unnd wöllent einen hauptman wen sy under inen wöllent. Und sol die reich est stat seia von Silber und von gefüll. Und habent ein port des mers. Und betten ir botschaf vor! ires glaubes wegen” (U. Richenthal. Chronik des Concilium zu Constanz. Augs­burg, 1483, Bl. CCXIb.).

 

 

[3] M. П. Алексеев, ссылаясь на Д. Моргана, справедливо пишет: «Чем позже встречается рассказ о Золотой бабе, тем дальше на восток отодвигается ее местопре­бывание; прежде всего ее помещают на территории Вятки или Перми...» М. П. Алек­сеев. Указ. соч., с. 116).

[4]  П С Р Л, т. V. Софийская первая летопись. СПб., 1851, с. 250. О списке Царского см.: Л. Н. Пушка рев. К вопросу об издании списка Царского Софийской 1-й ле­тописи.— В кн.: Проблемы источниковедения. М., 1959, т. VIII, с. 432—444; А. Н. На­сонов. История русского летописания XI — начала XVIII века.— В кн.: Очерки и исследования. М., 1969, с. 274.

 

[5] 5 См.: К- Тиандер. Поездки скандинавов в Белое море. СПб., 1906, с. 295— 296, 409—410, 415—426, 439.

 

[6] Н. С. Трубецкой. К вопросу о Золотой бабе.— «Энтографическое обозре­ние», 1906, кн. 1—2, с. 56—65.

[7] Там же, с. 55.
 
Еще...
<< В начало < Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая > В конец >>

Всего 64 - 72 из 473
Назад
Анонс

«История Руси», т. I.  переиздана ноябрь 2019 г. исправленная и дополненная версия! Цена 1000 р. На хорошей бумаге 776 стр.; 1, 915 кг. большой формат, цветные иллюстрации. Цена ниже себестоимости издания!

  «История Руси» том III, Издание 2019 года!! с добавочной статьей!! Цена 1000 руб.  Свежий обзор     ОБЗОР

«История Руси» том II. Цена 600 руб. самовывозом в Санкт-Петербурге. Или отправка почтой (к цене добавляются почтовые расходы 400р. по Европейской части России).

Русская политическая мысль. Хрестоматия: Рюриковичи IX-XVI вв. Твёрдый переплёт. 512 страниц с иллюстрациями. На хорошей бумаге. Тираж 500 экземпляров. В продаже закончились!!

«Тринадцать теорий демократии», 2002 г., 120 руб.

Первый том избранных трудов Бегунова Ю. К. В нём бестселлер «Тайные силы в истории России» и другие труды учёного по конспирологии! 944 стр., Видеорассказ Бегуновой В. Ф.
 
  © 2009-2022 Бегунов Ю.К. Все права защищены